Navigation – Sitemap

HauptseiteNuméros60/2-3Secret, publicité et recadrage de...Sekretnaia laboratornaia zhizh′ v...

Secret, publicité et recadrage des héritages : pratiques sociales discursives

Sekretnaia laboratornaia zhizh′ v SSSR

1940 – 1970
La vie secrète des laboratoires soviétiques entre les années 1940 et les années 1970
Secret laboratory life in the USSR, 1940s ‑ 1970s
Galina Orlova
p. 461-492

Zusammenfassungen

Le secret, c’est‑à‑dire les procédés, l’infrastructure et l’idéologie présidant à la rétention délibérée d’information, fait l’objet de cette étude. L’auteure le décrit à partir de l’exemple empirique des laboratoires nucléaires placés sous la tutelle de l’agence atomique de l’URSS. L’auteure concentre son étude sur les infrastructures organisationnelles du secret et les déformations matérielles de la recherche sous le sceau du secret. En s’appuyant sur des publications, des mémoires nucléaires, des entretiens détaillés avec des acteurs du projet tirés de la collection du projet Obninsk et d’un fonds d’archives unique déclassifié, elle montre par quels procédés la dissimulation du savoir et de la technologie nucléaires s’intégra aux méthodes de recherche entre le milieu des années 1940 et le début des années 1970 et les déforma. L’auteure envisage le laboratoire comme l’unité centrale de recherche dans le Projet atomique soviétique. Elle suggère que la phase initiale de la mise en œuvre des programmes nucléaires à grande échelle, avec la concentration des forces, des ressources scientifiques et du secret et le développement d’un style spécifique de la grande science soviétique qui l’accompagnait était une « ère des laboratoires ». L’émergence du secret dans le laboratoire de recherche nucléaire et les archives afférentes sont décrites à travers les radiochimistes du projet. La vie secrète des laboratoires est représentée à travers un assemblage de documents secrets sur la superficie des zones sous haute surveillance, les services d’espionnage et sur le matériel d’enregistrement. L’auteure suggère que les procédures courantes de laboratoire ont changé les méthodes de production de données scientifiques, ont transformé les physiciens en adeptes du secret et contribué à l’élaboration des modèles de la culture soviétique du secret.

Seitenanfang

Anmerkungen des Autors

Статья подготовлена в рамках Программы фундаментальных исследований НИУ ВШЭ. Исследование выполнено при поддержке РФФИ в рамках проекта №17‑03‑00809‑ОГН « Город институтов : формирование советского ядерного кластера, 1950‑1970 ».

Volltext

  • 1 О.Н. Ганжур « Человек‑эпоха », Страна Росатом, 2014, 1(129) ; В. Борисов, « Метрология – это диагно (...)

« Все мы были секретными физиками <…> Курчатов тоже был… ». « И, по‑моему, тогда были эти знаменитые секретные тетради. Это когда записываешь лекцию, а тетрадь потом сдаешь в секретный отдел ». « Плюс надбавка за секретность ». « Идеям Тамма и Сахарова была придана высшая степень секретности – “особая папка” ». « В первые годы существования Лаборатории № 2 АН СССР все научно‑исследовательские работы проводились в закрытом порядке, были засекречены ». « Программа реализовывалась в обстановке особой секретности, как любые другие ядерные программы ». « Идея РБМК возникла <…> в период эйфории после пуска первых АЭС и разрабатывалась в характерной обстановке секретности и келейности ».1

1Ядерные ветераны и краеведы, менеджеры отраслевой памяти и корпоративные журналисты вот уже четверть века описывают в терминах « секретности » жизнь в советской науке, мобилизованной в августе 1945 года для решения « проблемы №1 ». Определить секретность – практику, инфраструктуру и идеологию сознательного утаивания информации – не составляет труда. Гораздо сложнее понять, что представляла собой « характерная обстановка секретности » в 1949‑м или в середине 60‑х ? Каково это – быть « секретным физиком » в столичном НИИ или в КБ‑11 ? Как « закрытый порядок » встраивался в рутины научной жизни и изменял их ? Эти вопросы я адресую локальным инфраструктурам, повседневным практикам и материальным средам секретности, установившейся в лабораториях Атомного проекта.

2Текст состоит из трех блоков : методологического, исторического, прагматического. Сначала я проблематизирую изучение ядерной секретности в СССР. Затем очерчу период, когда секретность, практикуемая в Атомном проекте, принимала форму лаборатории, и покажу, как эти процессы протекали у радиохимиков. Наконец, сосредоточусь на материальных деформациях научной работы под секретом.

Карты методологии

Для чего изучать ядерную секретность ?

  • 2 Н.В. Мельникова, Пол Джозефсон, « Американские и российские исследования истории атомного проекта С (...)
  • 3 Это и экзотическая семиотика секретных отчетов в Лаборатории « В », и истории о жестком разделении (...)
  • 4 Куда охотнее пишут о ядерном шпионаже или сопротивлении, которое засекречиванию оказывала АН СССР. (...)

3В работах, посвященных созданию бомбы и становлению атомной промышленности в СССР, секретность трактуют как атрибут эпохи, стиль администрирования и мобилизации, действия спецслужб и фактор умножения радиационных рисков.2 Она стабильно упоминается в качестве значимого обстоятельства, фигурирует в исторических анекдотах, которые рассказывают очевидцы и исследователи,3 но не становится предметом специального изучения.4

  • 5 Н.В. Мельникова, « Творцы советского атомного проекта в режимных городах », в Режимные люди в СССР, (...)

4Исключение составляют исследования закрытых городов Урала и их режимной повседневности (зона, пропуска, перлюстрация, ограничения мобильности).5 Наталья Мельникова и Кейт Браун изучают рутины секретной жизни Челябинска‑40, города первого в СССР плутониевого комбината. Повсеместное использование шифров и переименований Мельникова трактует как атрибут холодной войны и проявление общей « конспиративности государственной машины ». Отчуждению и страху она противопоставляет доверие, которое считает важной коммуникативной составляющей Проекта. В отгораживании, обеспечивающем секретность, и накоплении привилегий, обеспечивающем лояльность, Браун видит механизмы создания ядерной гетеротопии, загрязняющей окружающую среду и деформирующей природу человека. Работая с местом, где создавалась советская атомная промышленность, исследовательницы не делают различий между секретностью в лабораториях, на производстве, на стройке.

  • 6 Peter Westwick, “Secret Science : A Classified Community in the National Laboratories”, Minerva, 20 (...)

5Исследования, посвященные секретности в ядерной науке, выполнены преимущественно на американском материале. Питер Вествик и Роберт Сайдл изучают формирование засекреченного научного cообщества в национальных лабораториях США. Дэвид Кайзер и Алекс Веллерстайн отслеживают изменение границы и предмета секретности по окончанию Манхэттенского проекта. Хью Гастерсон описывает, как секретные физики, лишенные права на публикацию, переживают « убийство авторства ». Джозеф Маско анализирует соотношение между телами, радиацией и секретностью. Советский случай эти исследователи если и упоминают, то по касательной, черпая фактуру из « Сталина и бомбы ».6

  • 7 Alvin M. Weinberg, Reflections on Big Science, Cambridge : MIT Press, 1967 ; Peter Galison, Bruce H (...)
  • 8 Peter Galison, “Removing Knowledge”, Critical Inquiry, 2004, 31(1), p. 229‑243.

6Между тем, изучение практического своеобразия секретной ядерной науки в СССР – это не только восполнение пробелов в истории советской науки или ядерного века, но и вклад в изучение холодной войны и антропологии режимности в СССР. Работы по созданию бомбы и ее побочных продуктов (ядерной энергетики и изотопной промышленности), проводившиеся по обе стороны океана, изменили масштаб научно‑технических программ и стали глобальным дебютом « большой науки ».7 Они же вызвали к жизни невиданные формы секретности – одно из предельных проявлений рациональности холодной войны.8 Я изучаю практики, обеспечивающие воспроизводство этой рациональности в советской ядерной науке.

  • 9 Г.А. Куренков, От конспирации к секретности : Защита партийно‑государственной тайны в РКП(б) – ВКП( (...)
  • 10 Т.С. Кондратьева, « Введение », в Режимные люди, с. 20.
  • 11 В.П. Визгин, « Феномен « культа атома » в СССР (1950‑1960‑е г ?.) ?, ? г.) », в История советского (...)

7В стране, где у власти находились большевики с их затейливой культурой конспирации, через иерархию утаивания и дисциплины допуска не только удерживали политическую власть,9 но формировали режимных советских людей. Их список, составленный Тамарой Кондратьевой, начинается не с партийцев или работников спецхрана, а с жителей ЗАТО и наукоградов,10 что симптоматично. В послевоенном СССР не только формулировки Закона о гостайне, но и образцы жизни под секретом были скроены по ядерным лекалам. А « секретный физик » становился все более узнаваемой фигурой по мере вступления страны в эпоху « культа атома »11. Я показываю, как шаблоны советской режимной жизни формировались, актуализировались и закреплялись в лабораториях при встрече людей, вещей и бумаг.

  • 12 Н.П. Волошин, К истории отечественного атомного проекта : курс лекций для слушателей учеб. заведени (...)
  • 13 В 1990 году в МСМ (вместе со стройкой) числилось 1,38 млн. См. : И.А. Андрюшин, Ю.А. Юдин, А.К. Чер (...)
  • 14 Е.П. Славский, « Из рассказов старого атомщика », в Творцы атомного века. Е.П. Славский. М. : Слово (...)

8Наконец, для советского атомного ведомства – « государства в государстве »12 со своими городами, войсками, стройкой, снабжением и миллионным штатом13 – научные разработки были приоритетом и основанием ведомственной идентификации. (Экс)министры подчеркивали отличие своей наукоемкой отрасли от инженеров‑авиастроителей, намекали на происхождение от физиков‑теоретиков и похвалялись « грандиознейшим научным хозяйством »14. Через изучение секретности в научных подразделениях я выявляю технополитическое устройство Средмаша, институциональная история которого начиналась с лабораторий.

Методология несоответствия

  • 15 Stive Woolgar, “Laboratory Studies : A Comment on the State of the Art”, Social Studies of Science, (...)
  • 16 Knorr Cetina, Laboratory Studies, p. 145‑147.

9В своем интересе к секретной лабораторной жизни я вдохновляюсь наработками тех, кто на перепутье антропологии науки и STS (исследований науки и техники) создал laboratory studies или этнографию лаборатории. Стив Вулгар, Бруно Латур, Карина Кнорр‑Цетина, Майкл Линч сосредоточились на эмпирическом исследовании локальных практик и материальных сред производства научных фактов.15 Исходя из этой перспективы, Кнорр‑Цетина рассматривает лабораторию как среду, обеспечивающую преобразование и улучшение материи, изменение природного и социального порядков и их со‑положение.16 В этих терминах можно охарактеризовать весь Атомный проект, нацеленный на тотальное воспитание урана – его извлечение, обогащение, превращение в плутоний, критические сборки, бомбы и реакторы. Обратной стороной рефигураций активной материи стало вступление в гонку вооружений, создание новых источников энергии, возникновение проблемы радиоактивных отходов и ужесточение секретности.

  • 17 Bruno Latour, The Pasteurization of France, Cambridge : Harvard University Press, 1993.
  • 18 А.В. Артюшина, « Акторно‑сетевая теория в бездействии : стратегии и ограничения антропологического (...)

10И все же подход, сложившийся в рамках синхронного изучения науки западного типа, едва ли удастся в полной мере реализовать в процессе работы с архивом секретной советской лаборатории. Приоритет включенного наблюдения, отслеживание цепочек конструирования фактов, внимание к контроверзам – все возможно, если изучаешь лабораторию, которая здесь и сейчас открыта этнографу, ведет научную работу, располагает действующим оборудованием и состоит из сотрудников, заинтересованных в обсуждениях и внедрении. На примере открытия и внедрения пастеризации во Франции Бруно Латур продемонстрировал, что до известной степени этот формат может быть примерим к историческому материалу.17 В то же время Анна Артюшина, безуспешно искавшая вход к физикам в постсоветскую лабораторию, выяснила, что позицию « латуровского наблюдателя » трудно занять вне « нормальной науки » – там, где борются за выживание, не работает оборудование или не проводят эксперименты. Она предложила скорректировать исследование лаборатории‑в‑действии с учетом ситуативного состояния науки.18

  • 19 Hugh Gusterson, Nuclear rites : A weapons laboratory at the end of the Cold War, Berkley : Universi (...)

11Закрытость секретной лаборатории, недоступной несведущему, но любознательному этнографу, – повод для внесения самых радикальных корректив в протокол эмпирического исследования. Дальше других в этом направлении удалось продвинуться замечательному антропологу Хью Гастерсону, два года изучавшему разработчиков ядерного оружия в Ливерморской национальной лаборатории.19 Но и он не вышел за пределы зоны для посетителей без допуска, наблюдая влияние ритуалов секретности на формирование идентичности ученого‑ядерщика. По всей видимости, к « контроверзам рынка », описанным Артюшиной, следует добавить « контроверзы секретности ». Реагируя на них, я рассчитываю сохранить тематические приоритеты и этнографический стиль проблематизации, присущий lab studies, в ходе работы со своим, казалось бы, не самым этнографическим материалом.

Эпистемология доступа

  • 20 Knorr Cetina, Laboratory Studies, p. 144.
  • 21 Galison, “Removing knowledge”, p. 237.
  • 22 Обзор см. : Koen Vermeir, Daniel Margócsy “States of Secrecy : An Introduction”, British Journal fo (...)

12Если лаборатория является одной из ключевых форм существования современной науки,20 то статус секретной ядерной лаборатории куда менее определен. Все дело в оценке секретности. Скажем, Питер Галисон настаивает на ее несовместимости с наукой. Знаменитый историк физики и генеалог объективности предлагает отказаться от эпистемологических интерпретаций запрещенных данных и разрабатывает эскиз антиэпистемологии для универсума секретности, где главная роль отведена не ученому или библиотекарю, а верховному регистратору секретов.21 Сторонники нормализации секретной науки обращают внимание на ее отдельные политические, экономические, коммуникативные или этические дефекты (риски дублирования, поражение в праве на авторство, невозможность организовать независимую экспертизу22). Но есть и такие, кто считает секретное знание особой формой существования науки.

  • 23 Karin Knorr Cetina, Epistemic Cultures : How the Sciences Make Knowledge, Cambridge : Harvard Unive (...)
  • 24 Simon Turchetti, The Pontecorvo Affair : a Cold War Defection and Nuclear Physics, Chicago, L. : Un (...)

13Когда Кнорр‑Цетина вводит понятие « эпистемической культуры », она учитывает различия в конструировании научных фактов у теоретиков и экспериментаторов, биофизиков и социологов.23 Но почему бы не расширить применение термина на закрытые лаборатории ? Симон Турчетти на примере случая Понтекорво описывает изменения, произошедшие в ядерной физике второй половины ХХ века под влиянием секретности.24 Еще более определенно о своеобразии секретной науки высказался Майкл Дэннис в комментарии к тезисам Норберта Винера против секретного знания :

  • 25 Dennis, “Secrecy and Science Revisited”, p. 13‑14.

Винер утверждает, что мы каждый раз заимствуем формат наших знаний у социальной организации. В данном случае – у спецслужб <…> Это знание отличается от того, что может быть произведено в обстоятельствах большей открытости. Аргумент состоит не в том, что секретность способствует процветанию « плохой » или некомпетентной науки <…> Скорее, речь идет о навязывании ограничений воображению и его жестком обуславливании. Секретные знания создают другую карту интеллектуальной географии и другое ощущение горизонта возможностей.25

14Если Дэннис упирает на инкарцерацию научного воображения, то меня интересуют заимствования, реализованные в инфраструктурах и материальности секретной ядерной науки. Мне хотелось бы показать, как через операции с объектами, процедуры письма, способы освоения пространства в лаборатории происходит запримеченное Винером « заимствование формата знаний » у « социальной организации ».

15В своем исследовании секретной лабораторной жизни я опираюсь на источники и данные, собранные за семь с половиной лет работы в ядерном поле. Один только поиск доступа в архив ядерных институтов занял у меня четыре года и не был простым. Если бы в начале 90‑х не рассекретили фонды Физико‑химического института им. Карпова (далее – ФХИ) и его филиала, этой статьи не было бы. Материалы, хранящиеся в Российском государственном архиве в Самаре (далее – РГАС), задают хронологические рамки моего исследования. Поскольку официальная публикация документов Атомного проекта ограничивается 1958 годом, да и память ядерных ветеранов тяготеет к « героическому » (« романтическому ») этапу становления ядерной промышленности, возможность описать изменения в секретной жизни советской ядерной лаборатории 60‑70-х годов мне представляется редкой удачей.

  • 26 Katherine Verdery, Secrets and Truth : Ethnography in the Archive of Romania’s secret Police, Budap (...)
  • 27 Seidel, “A Home for Big Science.
  • 28 Michael Dennis, “« Our First Line of Defense » : Two University Laboratories in the Postwar America (...)

16В процессе работы с архивом радиохимиков я пришла к выводу, что рассекреченные документы следует рассматривать в качестве монументов особого рода. Они несут в себе концептуальные вызовы, которые, по замечанию Катерин Вердери, осложняют изучение секретности не меньше, чем проблема доступа.26 Эти документы, напоминает Сейдл, часто содержат купюры, аббревиатуры, шифры, затрудняющие понимание.27 Мне тоже попадались отчеты с ребусами, в которых под псевдонимом « продукт А‑9 », скорее всего, значился уран. Но что такое « продукты Б‑9 » и « Z », я даже предположить не могу. Значение имеет не столько правильное наименование само по себе, сколько переживание неопределенности, изменяющее режимы чтения. Дэннис, который считает разговоры с засекреченными учеными лучшим способом изучения секретности, недоверчиво вопрошает : как вообще по рассекреченным файлам можно изучать секретность ?28

  • 29 Город дюжины НИИ и производств ядерного профиля, расположенный между Москвой и Калугой. Образован и (...)
  • 30 Под руководством Андрея Зорина с 2012 по 2016 гг. работали Александра Касаткина, Роман Хандожко, Зи (...)

17Со временем учишься отвечать на этот вопрос, сопоставляя между собой документы с разными грифами секретности, анализируя вариации в приказах о нарушении режима, вчитываясь в локальные перечни сведений, составляющих государственную тайну. Проблема в том, что возникают новые вопросы. В какой степени значение того, что рассекречено, определяется тем, что осталось секретным ? Как читать инструкции, регламентирующие соблюдение государственной тайны ? Как преодолеть разрыв между научным и режимным дискурсами о секретности, если в научных отчетах неподготовленный наблюдатель различает секретность только по грифам и нулям в регистрационных номерах, а из приказа об усилении режима трудно понять, как на него реагируют в конкретной лаборатории ? Хорошо бы такие документы читать вместе с теми, кто их составлял или исполнял. Чисто теоретически эта возможность у меня была. Филиал ФХИ, фонды которого я изучала в Самаре, находится в Обнинске29, где с 2012 года мы с коллегами записывали биографические интервью с ядерными ветеранами.30 Возвращаясь в « город мирного атома », я расспрашивала дружественных физиков о темных местах в документах их соседей‑радиохимиков.

  • 31 Выпускник одного из физико‑технических (в данном случае – Уральского) институтов.
  • 32 Б.В. Никипелов, Меня воспитал « Маяк ». Доступ по ссылке : http://memory.biblioatom.ru/ persona/nik (...)
  • 33 Интервью с « кибернетиком » K. (в Лаборатории « В » с 1954 года). Из архива Обнинского проекта. Зап (...)

18За годы полевой работы мы собрали ценный материал. Нашими собеседниками стали замечательные люди. И все же я очень скупо использую расшифровки обнинских интервью в этом тексте. Причина не в том, что мы не говорили о секретности с учеными и инженерами, мобилизованными в 50 – 70‑е годы прошлого века для реализации ядерных программ. Говорили. Люди, чья жизнь прошла под секретом, так или иначе к этой теме обращались. Однако в процессе подготовки статьи меня интересовала не столько экзотика, легко воплощающаяся в сюжет (расположение входа в зону, подглядывание из окна секретной лаборатории за иностранной делегацией или легенда, позволившая секретным физикам участвовать в региональных соревнованиях по волейболу), сколько рутины и детали секретной лабораторной жизни в советском НИИ. Но именно их режимные люди, дававшие подписку о неразглашении, оказались не готовы вспоминать по просьбе исследователя‑чужака. Физтех31 Борис Васильевич Никипелов, чье интервью я читала на сайте « Росатома », списал это беспамятство на былую секретность и запрет вести несанкционированные записи.32 Экс‑директор Физико‑энергетического института (далее – ФЭИ), с которым мы записали порядка тридцати бесед, охотно рассуждал о нездоровом засилье секретности в средмашевских НИИ, но с подозрением относился к любым детализирующим вопросам на « производственные темы ». Информант Зинаиды Васильевой расставлял « режимные ограничители », блокирующие рассказ : « Вот… и тут он нам разъяснил, во‑первых, почему мы пишем в секретных тетрадках… Ну, может, это, там, не стоит… в вашей книге писать ».33 И потом, переводить в слова нечеткий опыт существования в материальных средах всегда непросто. Здесь требуются особая чувствительность, мастерство рассказчика или хорошая этнография.

  • 34 О причинах, побудивших российское атомное ведомство, а потом и госкорпорацию к меморативной мобилиз (...)

19На что рассчитывать, если включенное наблюдение невозможно, а разговоры о деталях подозрительны ? На триангуляцию, эвристический эффект от встречи архивных документов, рассказов, разговоров и возвращения в атомный город, полный следов былых дискурсов и практик. На волю к насыщенному описанию. И, конечно, на ядерные мемуары, в изобилии публикуемые с середины 90‑х.34 В них можно найти и фрагменты секретной лабораторной жизни, рассказанные без принуждения, и чувствительность к устройству режимных сред, и следы засекреченной материи, приводимой в действие.

Интервалы секретности

Время лабораторий

  • 35 Knorr Cetina, “Laboratory Studies”, 1995, p. 142–144.

20Lab studies стали этнографической альтернативой изучению науки и техники через историю экспериментов или организаций.35 Но я начну с истории организаций для того, чтобы описать сближение институциональных перформансов ядерной лаборатории и секретности, практикуемой в Атомном проекте.

  • 36 Постановление ГОКО № 9887сс/оп « О Специальном комитете при ГОКО », 20 августа 1945, в Атомный прое (...)

21Существует несколько точек отсчета в истории Атомного проекта – считают от организации « работ по урану » в 1940‑м, от письма лейтенанта Флерова товарищу Сталину в 1942‑м, от создания курчатовской лаборатории в 1943‑м или же от реакции Сталина на бомбардировку японских городов, выразившуюся в Постановлении Госкомитета обороны о создании Специального комитета от 20 августа 1945 года. Спецкомитет под председательством Берии стал чрезвычайным надведомственным органом для « руководства всеми работами по использованию внутриатомной энергии урана ». Экспертные функции возложили на Технический совет. А « для непосредственного руководства научно‑исследовательскими, проектными, конструкторскими организациями <…> по использованию внутриатомной энергии урана и производству атомных бомб » учредили Первое главное управление (далее – ПГУ).36 После устранения Берии оно будет ослаблено, нормализовано и преобразовано в Министерство среднего машиностроения (во внутреннем обиходе – Минсредмаш, Средмаш, Министерство, МСМ и даже « Средняя Маша »).

  • 37 Протокол №1 заседания Специального комитета при ГОКО, 24 августа 1945 г., в Атомный проект, 1999, с (...)

22В ведении ПГУ находились урановые шахты, строительные комбинаты, химические заводы, полигоны, но поначалу особая нагрузка легла именно на научные подразделения. Технологию разделения изотопов урана, процесс наработки плутония, физику реакторов – то, без чего бомбу не сделать, – требовалось разработать с нуля. А для начала – фундаментально изучить. Протокол № 1 Спецкомитета начинался с поручения Техническому совету ознакомиться с ходом работ в Лаборатории № 2 и сформулировать предложения по их расширению.37 Секретные научные подразделения, созданные в процессе этого « расширения », назывались « лабораториями ». В них стягивали исследователей, оборудование и ресурсы, необходимые для получения ядерной энергии и делящихся материалов. По своей ведомственной принадлежности, составу и профилю лаборатории различались.

  • 38 Протокол №9 Спецкомитета, 30 ноября 1945, п. 5., п.14, в Атомный проект, 1999, с. 44, 48.
  • 39 Постановление СНК СССР №3117‑937сс « О 9‑м Управлении НКВД СССР », 19 декабря 1945, в Атомный проек (...)
  • 40 По воспоминаниям секретного физика, в начале 1948 года помимо немецких сотрудников в Лаборатории «  (...)
  • 41 Н.Ф. Лазарев, « Советско‑немецкие институты « А » и « Г » или Сухумский физтех – взгляд изнутри (за (...)
  • 42 Т.П. Ларина, Обнинск : первый наукоград России. История и современность. Обнинск : Ресурс, 2006.
  • 43 Б.М. Емельянов, В.С. Гаврильченко, Лаборатория « Б ». Сунгульский феномен, Снежинск : РФЯЦ‑ВНИИТФ, (...)
  • 44 Б.М. Болотовский, Б.С. Ратнер, « Владимир Иванович Векслер – создатель синхрофазотрона », Природа, (...)
  • 45 Черновая версия сборника по истории овладения атомной энергией в СССР, в Атомный проект, 2005, с. 8 (...)

23Во‑первых, в системе ПГУ организовали реакторную Лабораторию № 3 и радиохимическую Лабораторию №4.38 Во‑вторых, в НКВД / МВД СССР сформировали 9 управление (« Управление специальных институтов ») для координации деятельности немецких специалистов, рекрутированных в Германии или принудительно мобилизованных из числа военнопленных.39 Здесь же использовали – явно меньше, чем планировали, – интеллектуальный труд (бывших) заключенных.40 Известно, что начальнику 9 управления генералу Завенягину и его заму по науке академику Лейпунскому подчинялись четыре объекта. Лаборатории « А » и « Г » под руководством фон Ардене и Герца в Сухуми разделяли изотопы и создавали радиометрическое оборудование.41 С профилем подмосковной лаборатории « В », руководимой Позе, долго определялись. Остановились на реакторе с бериллием (в Обнинске до сих пор пекут хлеб « Берилл »).42 Радиобиологическую Лабораторию « Б », где изучали « поражающее действие радиации на живые организмы », организовали на Урале чуть позже, в 1947‑м. Она состояла из немецких и советских специалистов, « нуждающихся в изоляции »,43 и больше других походила на шарашку. В‑третьих, внутри действующих НИИ создавали подразделения – будь то Эталонная лаборатория в Физическом институте АН СССР44 или Лаборатория №8 в ФХИ им. Карпова – двойного подчинения. Формально они входили в состав института, но на деле подчинялись ПГУ, получая от него задания и ресурсы. Двойное подчинение было и формой использования готовых инфраструктур, и техникой сокрытия ведомственной принадлежности. К концу 1945 года таких лабораторий‑карманов было 20, год спустя – более 100.45

  • 46 Доклад ПГУ И.В. Сталину « О состоянии работ по получению и использованию атомной энергии », 17 янва (...)
  • 47 Например : « Обязать ФХИ им. Карпова изготовить для Лаборатории №2 200 граммов ацетилацетоната прод (...)
  • 48 Распоряжение ГОКО №2353сс от 28.09.1942, ГОКО №2877сс, 11 февраля 1943, в Атомный проект, т. 1, ч.  (...)
  • 49 Ленинградский физико‑технический институт под руководством А.Ф. Иоффе.

24« Ведущей научно‑исследовательской организацией в области атомной энергии »46 была курчатовская « Двойка » – Лаборатория №2 АН СССР. Она координировала исследовательские работы, формировала задания,47 руководила семинарами, служила эталоном снабжения, полагавшегося участникам Атомного проекта. Специализированную лабораторию атомного ядра48 организовали в 1943 году в Казани при эвакуированном ЛФТИ49. Однако до создания Спецкомитета, старта Атомного проекта, назначения Курчатова научным руководителем Проблемы, вступления СССР в порядок « большой науки » это подразделение не имело ни большой секретности, ни ресурсов, ни полномочий, соответствовавших масштабу задач.

  • 50 Н.А. Доллежаль, У истоков рукотворного мира : записки конструктора, М. : ИздАТ, 2010, с. 115.
  • 51 О хитростях управления Лабораторией №2. См. Холловей, Сталин и бомба, 123.

25Главный конструктор реакторов Николай Доллежаль, вспоминая о первом посещении таинственной « Двойки », отмечает несовпадение имени и масштаба : « ”Так вот она какая – Лаборатория №2 – подумалось мне. – Целый институт”. Первое впечатление не обмануло. Так и оказалось в действительности. И не за горами был день, когда “лаборатория” получила свое настоящее имя : Институт атомной энергии имени Курчатова ».50 Лаборатория стала Институтом в 1956 году – через десять лет после визита Доллежаля, в пору налаживания международного сотрудничества в области мирного использования атомной энергии. Имя Курчатова институту присвоили позже – в память об отце‑основателе. Была еще одна смена вывески. В 1949 году, через несколько месяцев после успешного испытания атомной бомбы, « Двойка » стала Лабораторией измерительных приборов АН СССР (ЛИП АН СССР или попросту « ЛИПА »). Секретное подразделение атомного ведомства все эти годы числилось за Академией наук, к которой не имело отношения.51 Литеры, цифры и ложные имена использовались из соображений секретности для дезориентации, искажения масштаба работ и ведомственной принадлежности.

  • 52 П.П. Благоволин, « А. Алиханов », в Академик А. Алиханов : воспоминания, письма, документы, М. : Из (...)
  • 53 А.И. Егоров, Б.В. Иванов, « Константинов в ЛПИ », в Борис Павлович Константинов, СПб. : Физико‑техн (...)

26Сходные превращения произошли с « Тройкой ». В 1949 году ее переименовали в Теплотехническую лабораторию АН СССР « в связи со смягчением режима секретности ».52 А в 1958‑м – в Институт теоретической и экспериментальной физики. Уже в середине 1950‑х номерные лаборатории воспринимаются как уходящая натура : « В феврале 1956 года я защитил диплом в Политехе на кафедре Б.П. Константинова и получил распределение в Физтех (ЛФТИ – Г.О.) в его же лабораторию. Со времен секретности ее называли лаборатория №7 ».53

  • 54 Б.Ф. Громов, О.Д. Казачковский, М.Ф. Троянов, « Создание Лаборатории « В » и первый этап ее деятель (...)
  • 55 М.Г. Первухин, « Письмо Л.П. Берия по вопросу передачи научных учреждений 9‑го Управления МВД СССР (...)

27Лаборатории « А » и « Г » объединили в Сухумский физтех в 1950‑м. Когда бериллиевый реактор признали бесперспективным, в Сухуми перевели немцев из Лаборатории « В ».54 Саму Лабораторию чуть раньше передали из МВД в ПГУ. Судя по опубликованным документам, в Первом главном управлении сопротивлялись этой передаче, не желая иметь дело « со сложным контингентом ».55 В 1956‑м, когда закрытый поселок физиков стал Обнинском, Лабораторию « В » назвали Физическим, а в 1960‑м – Физико‑энергетическим институтом. Эпоха больших секретных лабораторий заканчивалась.

  • 56 Один из сюжетов ядерного фольклора – волшебный доступ первых лабораторий к дефицитным ресурсам : «  (...)
  • 57 В 1958 году научный руководитель Челябинска‑70 в письме в ЦК высказался против « полной научной дем (...)

28По меркам советской науки, озвученным Доллежалем, самые заметные из этих научно‑исследовательских организаций – с десятками, а то и сотнями сотрудников, собственной материальной базой, комплексными программами исследований – были институтами. Что позволяло (помимо соблюдения секретности) считать их лабораториями, так это сочетание субординации и концентрации ресурсов. В лабораториях решали конкретные задачи Атомного проекта, стягивая в замкнутые пространства лучшие умы, уникальное оборудование и дефицитные материалы.56 Исход теоретиков, возвращающихся после расчета бомб к изучению процессов, протекающих в звездах, осознание рисков стагнации в отраслевой науке,57 умножение инженерно‑технических задач, разрастание инфраструктур и снижение концентрации сил, ресурсов, разработок – индикаторы конца эпохи лабораторий, где и когда отрабатывался стиль советской атомной науки и техники. Её секретности – в том числе.

Радиохимики или возгонка секретности

  • 58 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 27, Приказ по НИИ №406 от 26 декабря 1946 л. 6.
  • 59 Постановление ГОКО №9967сс/оп « О производстве продукта № 180. на заводах Наркомхимпрома », 4 сентя (...)

29В апреле 1947 года начальник сектора № 8, доктор химических наук Александр Абрамович Жуховицкий, издал приказ №94. Сектор, название которого « в целях сохранения секретности тематики научно‑исследовательских работ »58 не упоминали, входил в состав ФХИ им. Карпова – одного из старейших НИИ, который мобилизовали для выполнения заданий Лаборатории № 2 в первые же недели работы над бомбой.59 Вместе с другими организациями московские радиохимики искали промышленные способы « выделения продукта 180 » (гидрокселина или тяжелой воды), необходимого для создания реакторов.

  • 60 Б.Л. Ванников, М.Г. Первухин, И.В. Курчатов, Письмо Л.П. Берия с представлением на рассмотрение про (...)
  • 61 На них распространили ставки, « учрежденные для соответствующих категорий работников Лаборатории №2 (...)

30За девять месяцев до этого приказа начальник ПГУ, председатель Технического совета (по совместительству нарком химической промышленности) и научный руководитель Атомного проекта обратились к Берии с предложением сделать ФХИ координатором работ по тяжелой воде и создать при нем секретную лабораторию.60 Радиохимическое подразделение, во внешней переписке именуемое лабораторией, а во внутренней – сектором №8, – создали внутри ведомственного НИИ, подчинявшегося Наркомату химической промышленности. А его штаты, включая 13 немецких специалистов, считались номенклатурой Спецкомитета. Радиохимики не только выполняли задания ПГУ, но и получали зарплату, питание и промтовары наравне с работниками Лаборатории №2.61

  • 62 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 27, Приказ №95, 16 апреля 1947, л. 12.
  • 63 Там же, Приказ №39, 10 февраля 1947, л. 11.
  • 64 Иностранный специалист.
  • 65 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 27, Приказ №181а, 9 июля 1947, л. 15.
  • 66 Там же, Приказ №185а, 5 октября 1947, л. 18.

31Приказ №94 был адресован подчиненным Жуховицкого, допущенным к « работам по специальной тематике », но продолжающим заниматься секретной наукой на дому : « Напоминаю, что все дела, связанные с разглашением государственной тайны или утратой документов, содержащих государственную тайну, подлежат рассмотрению военного трибунала ».62 Вообразить себе надомную секретную работу участников Атомного проекта не очень просто. Не только этот, но и другие режимные приказы Жуховицкого, изданные зимой – весной 1947 года, несут на себе печать неловкого дебюта секретности в сообществе тех, кто под секретом работать не привык. То старший инженер Уваров неправильно опечатает дверь,63 то иноспециалист64 доктор Костергон (научный руководитель работ по тяжелой воде) пронесет фотоаппарат.65 Судя по документам, эти разбирательства не выходили за пределы сектора. Начальник по‑домашнему объявлял выговоры, а соблюдение режимности обеспечивали своими силами. Так, старший научный сотрудник Коган « вплоть до назначения специальных лиц » организовал лаборантов для конвоирования немецких ученых по территории института.66

  • 67 До « атомного » Указа 1947 года научно‑техническая проблематика в статьях о разглашении государстве (...)
  • 68 М.В. Зеленов, « Военная и государственная тайна в РСФСР и СССР и их правовое обеспечение (1917‑1991 (...)
  • 69 Отдельные случаи ужесточения режима – например, в КБ‑11, превращенном уже с 17 февраля 1947 года в (...)
  • 70 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 27, Приказ №225а, 2 сентября 1947, л. 19.
  • 71 Там же, л. 18.
  • 72 См. : Л.В. Альтшулер, « К истории советского атомного проекта », в Экстремальные состояния Льва Аль (...)

32Все изменилось после июньского Указа Президиума Верховного Совета СССР « Об ответственности за разглашение государственной тайны » (от 09.06.1947)67 и обновления Перечня сведений, составляющих государственную тайну.68 С этого момента начался отсчет более систематичной69, жесткой и институционально оформленной режимной политике в лабораториях Атомного проекта. Уже к осени в ФХИ активизировался 1‑й отдел – структура, контролирующая соблюдение режима секретности изнутри организации. Началась проверка секретной документации. Начальник 1‑го отдела провел первое обследование помещений для секретных работ. Редактору стенгазеты не рекомендовали впредь размещать в газете заметки на производственные темы.70 Для немецких специалистов и их семей, проживающих в Доме отдыха на станции « Лось », спешно разработали инструкцию « особого режима » на все случаи жизни.71 До превращения научно‑исследовательских организаций в объекты строгого режима, выставления стрелков у дверей лабораторий, неудобств жесткого разделения информации, шифрования терминов, сдачи тетрадей в 1‑й отдел и ужаса от утраты страниц, – всего того, что стало общим местом в воспоминаниях ученых и инженеров о работе в Атомном проекте,72 – остался один шаг.

  • 73 Kate Brown, “The Closed Nuclear City and Big Brother® : Made in America”, Ab Imperio, 2011, №2, p.  (...)

33Ужесточение режима секретности в Челябинске‑40 Кейт Браун связывает с инспекцией, учиненной Берией летом 1947 года. Она полагает, что ответом на неутешительное положение дел (низкий темп строительства комбината и небрежение безопасностью) стало внедрение нового “менеджмента секретности” – американского know how, украденного вместе с секретом бомбы и адаптированного к местным обстоятельствам генералами с опытом администрирования Гулага.73

34Вот только июньский Указ издали до уральской гастроли Председателя Спецкомитета. А недовольство начальства вызвала не только челябинская стройка. Скажем, московские радиохимики получили нагоняй и за небрежение режимностью, и за неэффективность использования иноспециалистов. Ужесточение коснулось не только создателей плутониевого комбината, но и немецких сотрудников Лаборатории « В », куда Берия так и не доехал. Иностранцев, прежде пользовавшихся свободой перемещения, закрыли в зоне. Их по‑прежнему вывозили в московские театры, но ограничили в свободе перемещения на местности. Заточение объяснили заботой о безопасности. Это означает, что летом – осенью 1947 года усиление режимности, генеалогия которой требует дальнейшего изучения, произошло в разных узлах советской атомной сети.

  • 74 Peter B. Hales, Atomic Spaces : Living on the Manhattan Project, University of Illinois Press, 1999

35Архитектором секретности Манхэттенского проекта считают генерала Гровса. Главные сценарии назывались “compartmentalization” (разделение пространства и информации) и “need to know” (адресное использование информации). Правительное чудо компартементализации состояло в том, что с помощью рутинной локализации информации, вписанной в пространство и реализованной через отгораживание, управляли социальным порядком и создавали информационную стратификацию секретного общества.74 Авторство советского режима секретности не установлено (хотя его регулярно приписывают Берии), сценарии не имеют специальных названий. Однако Инструкция, регламентирующая обеспечение режима секретности в филиале ФХИ, разработанная уже после завершения эпохи лабораторий и ликвидации Берии, архетипически требовала именно этого – разделять и адресно использовать :

  • 75 РГАС, ф. р‑374, Обнинский филиал Физико‑химического института им. Карпова, о. 4‑6, д. 17, Инструкци (...)

При составлении документов ограничиваться минимальными секретными сведениями <…> выполнять только те работы и знакомиться только с теми документами, к которым имеют отношение по роду служебных обязанностей <…> не держать во время работы секретные, совершенно секретные и документы особой важности в положении, удобном для обозрении их лицами, хотя бы и допущенными к таким работам, но не имеющим к ним прямого отношения.75

Рутины, формулы, репертуары

  • 76 Галина Орлова, « Город институтов. Заметки о ядерной топологии », Социология власти, 2017, 29(4), с (...)
  • 77 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, л. 1.

36В самом конце эпохи лабораторий на основе сектора №8 был сформирован новый институт – московские радиохимики переехали в Обнинск для того, чтобы придать промышленный масштаб радиохимии.76 От них ожидали не только выполнения секретных заданий « Средмаша » или « Космоса », но и отработки технологии радиационной вулканизации шин. Комплексная повестка и использование новой техники для нужд народного хозяйства были данью изменениям, произошедшим в научной политике в хрущевскую эпоху. Актуальная повестка отразилась в названии научно‑исследовательской организации. Обнинский филиал ФХИ им. Карпова (в народе « Карповка ») создавался как Всесоюзный радиационно‑химический центр,77 но навсегда остался Филиалом (дальше – Филиал).

  • 78 Как вспоминает директор Обсерватории « Обнинск » (подразделение Института физики Земли АН СССР), он (...)
  • 79 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, л. 2.

37Филиал относился к Минхимпрому, но его строил, снабжал и обеспечивал заказами Минсредмаш. Пока строили, секретное делопроизводство вели в головном институте.78 В 1959 году Филиал стал « почтовым ящиком », обзавелся своим 1‑м отделом, получил условное наименование « предприятие п/я №100 » (в 1964 году оно изменится) и телеграфный позывной « Дубрава ».79 В начале 1990‑х начальник 1‑го отдела рассекретил часть документов своего подразделения, что позволило исследователю советской секретной науки увидеть невидимое. Я коротко опишу устройство этого архива, трактуя документацию как способ объективации секретности и ее означивания.

  • 80 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 1, Приказ №5, 2 июля 1960, л. 6 ; о. 5‑6, д. 23, Приказ №107, 28 мая 196 (...)

38Архив ограничен 1962 – 1976 годами. Состоит из приказов об усилении и нарушении режима, данных о хранении радиоактивных материалов, инструкций и положений, документов по гражданской обороне, протоколов технической комиссии при директоре. Среди нарушений режимности выделяются случаи (история младшего научного сотрудника, в мечтах о каталоге Британской торгово‑промышленной выставки сообщившего организаторам почтовый адрес Филиала ; скупой рассказ о бдительных вахтерах, подобравших на полу конференц‑зала два экземпляра программы секретной конференции ; следы доноса о разговорах на производственные темы в городском автобусе и рутины (утрачена металлическая печать, оставлены на рабочем столе бумаги, не согласованы с режимными службами доклады на конференции).80

39Одни приказы об усилении режима издавались по Филиалу, другие – в рамках спецтемы (« Омуль ») или подразделения (по Отделу « Р »). Они датированы маем 1963‑го, августом 1964‑го, декабрем 1967‑го, октябрем 1973‑го. Приказы носили реактивный характер – появлялись в ответ на всесоюзные компании по усилению бдительности, нарушения режима в Филиале или результаты проверки. Рассмотренные один за другим, эти документы оставляют впечатление постоянного нагнетания секретности, без послаблений.

  • 81 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 8, Перечень сведений, составляющих государственную тайну в ФХИ им. Карпо (...)

40Прошло пять лет прежде, чем новая научно‑исследовательская организация обросла собственными регуляторами секретности. В 1962 году утвердили Положение о 1‑м отделе, в 1963‑м – Перечень сведений, составляющих государственную тайну.81 Он разрабатывался с учетом профиля НИИ и способности сотрудников самостоятельно определять уровень государственной важности разработок. В Перечне, которым руководствовалась « Карповка », 13 пунктов отводилось военно‑мобилизационным вопросам, 13 – капитальному строительству, 30 – научным исследованиям (крупным открытиям, дозиметрическим данным, ионным фильтрам, армирующим материалам), 10 – инженерно‑техническим вопросам. В тот же год в Филиале подготовили Инструкцию о приеме иностранных делегаций и главный регулятор – Инструкцию об обеспечении режима секретности. Перед приездом иностранных делегаций нужно было снимать стенгазеты (п.8). А секретарей Обнинского горкома КПСС по предъявлению удостоверения требовалось допускать во все охраняемые помещения Филиала (п.23), что плохо согласуется с легендами об автономии ядерного хозяйства от партийной власти.

41Техническую комиссию по обеспечению режима секретности в Филиале создали в июле 1965 года, после вступления в силу соответствующего всесоюзного Положения. В нее вошла администрация Филиала и кто‑то из руководителей подразделений. Комиссия определяла степень открытости диссертационных защит, раз в год выясняла, не проступает ли секретный профиль в массиве институтских публикаций, и лишала сотрудников доступа к секретным работам.

  • 82 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 85, Совещания у руководства Филиала, 1973.
  • 83 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 47, Совещания у руководства, Протокол №5, 5 июля 1971, л. 9.
  • 84 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 39, Протоколы и решения совещаний, Протокол №1а, 20 октября 1970, л. 1.
  • 85 Roman Khandozhko, “Dissidence Behind the Nuclear Shield ? The Obninsk Atomic Research Centre and th (...)
  • 86 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 29, Протоколы совещаний у руководства, 20 ноября 1968, л. 4.
  • 87 Так, в 1964‑ 1967 годах темой 50‑14‑64 руководил старший научный сотрудник Васильев, а в 1968‑1969  (...)

42С 1968 по 1973 годы эту репрессивную меру использовали, как минимум, четырежды. Техника Ч. лишили допуска « за злоупотребление спиртными напитками, нарушение общественного порядка, болтливость и отрицательную характеристику в быту ».82 Завсектором №6 тов. Курыленко раздражал дирекцию своей независимостью. Ему припомнили хранение черновиков секретной докторской диссертации в деревянном шкафу, а не в сейфе ; плохой надзор за подчиненными ; вселение в комнату для секретных работ хозлаборантки, не имевшей допуска,83 и по сумме нарушений запретили режимные командировки на полгода. Исследования Курыленко были связаны с подводными лодками, а значит – рабочими выездами на Север. Ходатайство влиятельного академика Петрянова не смягчило этот запрет. Техника‑оформителя Бориса Ананского наказали лишением допуска за связь с антисоветскими элементами.84 А заведующего лабораторией №14 Александра Васильева бессрочно отлучили от работ за неправильную позицию по Чехословакии, приглашение неблагонадежных литераторов в Дом ученых и поддержку опального физика85 Павлинчука.86 Лаборатория Васильева разрабатывала общевойсковые дозиметры.87 Лишение допуска означало для завлаба увольнение и прекращение исследований.

43Лишение допуска к своим разработкам – предельный случай вторжения режимности в научную жизнь сотрудника Филиала, из числа тех, что встретились мне в рассекреченном архиве, и именно поэтому – вершина айсберга секретной науки. Во мгле теряются повседневные рутины и тактики, ускользающие от документации, а также серьезные эксцессы, которые так и не рассекретили. Где‑то между 1947‑м и началом 1970‑х годов – в интервале между первыми пробами режимного стиля и отработанными схемами – забота о сокрытии ядерных знаний и технологий переплелась с практиками проведения научных исследований в режимном НИИ. Она обросла инфраструктурами, локализациями, штатами, ритуалами, регуляторами, вещами, автоматизмами, документальными жанрами, дискурсивными формулами, практиками исполнения и позициями. Но насколько глубоко секретность проникла в лабораторную жизнь советских ядерщиков ? И как уловить, годы спустя, те трансформации, что она привнесла ?

Материализации секретности

Навязывая устройство записи

44В 1956‑м году – на следующий год после того, как Женевская конференция « Atom for Peace » дала зеленый свет рассекречиванию и международному сотрудничеству в области ядерных исследований, – американский физик подготовил второе издание « Людей и атомов », научно‑популярную книгу о том, « в какой степени атомная энергия изменит мир ». Бывший участник Манхэттенского проекта упомянул, как он хотел, но не смог продемонстрировать более компетентной аудитории « поведение атома урана » :

  • 88 Ральф Лэпп, Атомы и люди, М. : Иностранная литература, 1959, с. 200.

Года два тому назад я готовил к переизданию книгу по ядерной физике. Я хотел включить в нее график, показывающий поведение атома урана по отношению к нейтронам <…> Я знал, что эти данные все еще считаются секретными, но мне хотелось хотя бы примерно показать поведение атома урана, и я провел прямую линию вместо извилистой кривой, помеченной штампом « секретно » в архивах Комиссии по атомной энергии. Мне требовалась лишь одна опорная точка на кривой, но и эта точка была вычеркнута цензорами Комиссии.88

  • 89 Stive Woolgar, Bruno Latour, Laboratory Life : The Construction of Scientific Facts, Princeton, NJ  (...)

45Авторы « Лабораторной жизни » – одного из текстов, с которых начинались lab studies, – объясняют, для чего Ральфу Лэппу и другим ученым нужен график или хотя бы одна опорная точка. Они рассматривают лабораторию в качестве специально обустроенного места, где убеждение осуществляется посредством записи, а записывающие устройства – от графиков до самописцев – позволяют преобразовывать « исходное вещество » в след, который будет использован для научного доказательства и построения сетей.89 Но у Латура и Вулгара бесполезно искать понимание того, как делать науку, когда точку опоры вычеркивают из публикации, след стерт или доступ к нему затруднен. Участие правительства, военных и служб безопасности в производстве засекреченного знания разом обеднило и усложнило, деформировало и модифицировало систему записи, положенную в основу секретной научной работы. В финальной части статьи я буду говорить об этой рефигурации как о принуждении к добавлению устройства записи и в третий раз изменю способ подачи материала.

46Если для описания времени лабораторий я выбрала линейный нарратив, а для характеристики архива секретности – тематизацию документальных жанров и разметку серийных дискурсивных событий, то приведение секретности в действие будет описано вразброс, что позволит мне следовать за отдельными встречами и взаимодействиями. Сознательный отказ от единого нарратива или характеристики паттернов – это и движение за материалом, и уважение к сборке как методу, и признание того, что работа по изучению секретной лабораторной жизни еще не завершена. Решая эту задачу, я буду перемещаться по карте средмашевских лабораторий, раз за разом возвращаясь то к физикам в Лабораторию « В », то к радиохимикам в « Карповку ». Раздел собран из шести эпизодов, а секретная лабораторная жизнь по‑разному проступает каждый раз во встречах людей, веществ, устройств, сред и записей.

Секретная материя

47Во второй половине 40‑х, когда советское ядерное образование еще только создавалось в ответ на кадровый запрос Атомного проекта, отделение ядерной физики на физическом факультете МГУ для маскировки назвали отделением строения вещества. Не только строение, но и само вещество, с которым работали в ядерных лабораториях, было засекречено.

  • 90 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д.8, Инструкция, л. 11.

48В первой половине 60‑х информация о делящихся материалах (уране, плутонии, тории) все еще была секретной и совершенно секретной. О реактивном топливе – секретной. Об изделиях из полимеров было разрешено говорить, но запрещено делиться тонкостями технологии и производственными планами. Об этом я узнала из Приложения к Перечню сведений, составляющих государственную тайну « Карповки » – Перечня засекреченной военной и специальной химической продукции и изделий.90 Иерархия – от наисекретнейшего вещества к профанному, – которую задавал этот перечень, воспроизводилась в порядке складирования, выдачи, учета.

  • 91 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 9, Инструкция о порядке приема иностранных делегаций и отдельных специал (...)

49И приказы об усилении режима секретности в лабораториях, и Инструкция о порядке приема иностранных делегаций, предписывающая выносить из помещения « не подлежащее обозрению » оборудование,91 намечали траектории режимной мобильности аппаратуры внутри Филиала и определяли круг объектов‑кочевников. А перемещение секретной материи между Филиалом и смежниками запускало громоздкий ритуал ее защиты :

  • 92 П.И. Басманов, « О пользе чаепития и зональной планировке », в И.В. Петрянов‑Соколов, О себе и свое (...)

Фильтры для анализа изготавливали в лаборатории (Филиала – Г.О.), а затем переправляли в НИИ‑9. Поскольку материал ФП был засекречен, приходилось фильтры упаковывать в конверт и передавать в 1‑й отдел, где их опечатывали и на специальной автомашине с сопровождающим перевозили в НИИ‑9. Там (под расписку) их сдавали в 1‑й отдел, из которого я (тоже под расписку) брал необходимое количество для работы. После отбора проб фильтры возвращали в 1‑й отдел.92

  • 93 Б.И. Огородников, « К автобиографии И.В. Петрянова‑Соколова », в Петрянов‑Соколов, О себе и своем д (...)
  • 94 РГАС, Ф. 16, о. 4‑6, д. 44, Протоколы совещаний по вопросам технических условий изготовления спецфи (...)

50Речь идет о фильтрах из полимерных волокон – настоящей секретной материи. Невыездной завсектора Курыленко работал с ними. А академик Петрянов их изобрел. « ФП » означало « Фильтры Петрянова ». Их разработали уже к первым испытаниям бомбы : радиоуправляемые гондолы с фильтрующим материалом должны были пролетать через облако взрыва и очищать его от радиоактивных аэрозолей.93 ФП использовали для специальной очистки воздуха на предприятиях атомной промышленности. Под их производство НИИ получал новые мощности. С их помощью выстраивал самые широкие сети, разрабатывая среди прочего кислородные аппараты для спасательных работ в шахтах.94

51Вот и в сетях засекреченного сотрудничества участие материи специального назначения, описанное материаловедом Басмановым, было действенным. Оно усиливало дислокальность, удлиняло коммуникативные цепочки, умножало затраты и сильно расширяло состав участников работ. Но если к режимщикам фильтры из лаборатории попадали уже упакованными, то где же начиналась секретность ?

Пространства режимной экономии

52В пространстве лаборатории секретность утверждалась через обособление и отгораживание, а рутины ее обеспечения и нарушения проступали в рапортах вахтеров :

  • 95 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 43, Приказ № 240а, 3 октября 1949, л. 18.

23 сентября научным сотрудником лаборатории №5 Поспеловой во время работы для проветривания комнаты №55 была открыта дверь и приподняты дверные шторы, что дало возможность посторонним лицам свободного обозрения внутреннего расположения лабораторного оборудования.95

53Об угрозах режимному порядку, вписанному в пространство, контролирующие органы должны были узнавать от самого пространства, а для этого – совершать обход помещений. В выходные и праздничные дни контроль усиливался. По крайней мере, этого требовали приказы об усилении режима, в архиве Филиала исправно предшествовавшие приказам‑поздравлениям.

54Дверь в секретную лабораторию под натиском режимности преображалась. Помимо замка к ней прилаживали устройство, состоящее из двух металлических « ушек », веревки и деревянной дощечки. Закрыв дверь на замок, необходимо было пропустить веревку в оба ушка, закрепить ее концы на дощечке с помощью пластилина и запечатать личной металлической печатью. Всякий, кто не довел эту процедуру до конца, становился нарушителем режима. Вахтер, не обнаруживший, а точнее, не доложивший об этой ошибке, пополнял список нарушителей режимной дисциплины :

  • 96 РГАС, ф. р‑16, о.4‑6, д. 77, Приказ № 102с, 4 августа 1952, л. 10.

Старший лаборант лаборатории технического катализа Агеева 29 июля не опечатала комнату №46 2‑го корпуса, а навесила со слепком металлической печати только на одно ушко приспособления для печатания комнаты и сдала комнату под охрану вахтеру тов. Петрухиной фактически не опечатанную. Вахтер Петрухина безответственно отнеслась к приему <…> передала под охрану не опечатанную комнату №46 заступившей на смену вахтеру Осипенко, которая также безответственно отнеслась к приему и приняла под охрану не опечатанную комнату. Только 20.07.52 в 8 час утра, т.е. после 24 часов <…> сменный вахтер Аникина обнаружила, что комната не опечатана.96

  • 97 Бруно Латур, « Где недостающая масса ? Социология одной двери », Неприкосновенный запас, 2004, №2.

55Как известно, Бруно Латур воспел дверной доводчик, заменивший привратника и экономящий усилия человека.97 Режимный не‑человек – « приспособление для печатания комнаты » – не только не сберегает труды того, кто закрывает дверь, но и умножает их. С помощью « дверного теста » экономят на другом – на громоздких процедурах ежедневной проверки бдительности и сознательности сотрудников секретной лаборатории.

56Если для сотрудников режимные пространства были пространствами отгораживания, то для пришельца они становились пространствами дезориентации. Дезориентацию усиливала нестабильность знаков. Так, например, по приказу директора Филиала здание №121 могло в один день стать зданием №28. А надписи и таблички курчатовской « Двойки » были намеренно нерепрезентативны :

  • 98 Адамов, Не благодаря, а… с. 22.

Здания 6‑го сектора носили обозначения БЛП‑1, БЛП‑2. Расшифровывалось это как « Бюро лабораторных приборов » и никакого отношения к реальной деятельности не имело. Впрочем, как и ОПТК – Отдел приборов теплового контроля, где под руководством Кикоина создавались столь знаменитые теперь центрифуги для разделения изотопов.98

57В главном корпусе Лаборатории « В » в первой половине 50‑х надписи и вовсе отсутствовали, что приводило к недоразумениям, увековеченным в режимном фольклоре :

  • 99 Марчук, Обнинская история, с. 50.

Секретность доходила до анекдота <…> Окончив университет, Валя В. приехала по путевке работать на Объект. В отделе кадров ее проинструктировали, дали временный пропуск в главный корпус : « Надо пройти налево по длинному‑длинному коридору. На дверях никаких надписей нет, все засекречено, и вы ни у кого ничего не спрашивайте, а идите до конца коридора ». Валя вошла в корпус, пошла по этому длинному коридору, а кабинета Маркелова все нет и нет. В конце коридора она увидела дверь с буквой « М ». « Наверное, это кабинет Маркелова », – подумала она. В это время оттуда вышел мужчина, и Валя спросила его : « Там Маркелов ? ». Мужчина немного странно посмотрел на нее и ответил : « По‑моему, там его нет ». Только тогда до Вали дошло, что это за кабинет ».99

  • 100 Jacques Lacan, “L’instance de la lettre dans l’inconscient ou la raison depuis Freud”, Écrits, P. : (...)

58Эта байка от Ольги Марчук обнаруживает сходство с « туалетной историей », на примере которой Жак Лакан пояснял устройство плавающего означающего. Но повествование о поезде, перроне, табличках « М » и « Ж » у французского психоаналитика – это притча о свободе означивания и его контекстуальном дрейфе,100 тогда как поиски Маркелова в воспоминаниях советского радиохимика – это рассказ о потерянности режимного субъекта в обезличенном пространстве, аккумулирующем не свободу, но изощренный контроль и запланированные ошибки ориентации.

59Экономные пространства дезориентации в режимных средах соседствовали с пластичными и затратными пространствами трансформации. Под специальные темы на « Карповке » не просто выделяли, но создавали отдельные помещения с громоздкой инфраструктурой радиационной безопасности :

  • 101 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 1, Приказы, 1966, л. 106.

Организовать группу, выделить помещение, охранную сигнализацию, под особый контроль документацию, разрешить проведение экспериментов по облучению образцов (без расшифровки цели работы и состава материалов), обеспечить материалами, оборудовать экспериментальный зал, установить временную вентиляционную систему, провести временное освещение.101

60Судя по отчетам из архива Филиала, работы над темой велись и 10, и 12 лет. Научные и технические сотрудники образовывали временные трудовые коллективы, одновременно работая в разных группах. В этих обстоятельствах обособление проекта в пространстве НИИ приобретало дополнительное, менеджериальное значение – пластичное отгораживание позволяло локализовать, а значит, организовать сотрудников. В условиях постоянной нехватки комнат и конкуренции за место спецтематика давала значимое инфраструктурное преимущество.

Тело как устройство записи

  • 102 Knorr Cetina, Epistemic Cultures, p. 29, 32.

61Лаборатория преобразует не только материю, но и исследователя, который становится эпистемическим субъектом по мере того, как встраивается в экспериментальные отношения и подлаживается к лабораторным устройствам.102 Режим ядерной секретности вносил свои коррективы в эти рефигурации.

  • 103 Anais Seantel, Kevin Walby, “Secrecy, Publicity, and the Bomb : Nuclear Publics and Objects of the (...)

62Анаис Синтэл и Кевин Уэлби, изучающие испытания в Неваде, предложили нетривиальный способ работы с ядерной секретностью.103 Опираясь на агентный реализм Карен Барад, они сопоставили закрытость документов об испытаниях и вынужденную открытость самого взрыва местным жителям, солдатам и другим ядерным публикам, напрямую взаимодействующим с бомбой через облучаемые тела. Здесь главным записывающим устройством был дозиметр, а представление о герметичной и контролируемой секретности пересматривалось.

63Но может ли сотрудник ядерной лаборатории превратиться в секретного эпистемического субъекта, используя свое тело для нелегального ознакомления с исследованиями коллег и решения задач технической разведки ? В рассказанных мирах физиков – может :

  • 104 Интервью с Ф. (в Лаборатории « В » с 1953 г.) из архива Обнинского проекта. Записано автором 2 авгу (...)

С. : Он же ездил в командировку и, там, где‑то что‑то отковыривал (посмеиватся). Ты помнишь ?
Ф. : Это не я, это М. отковыривал.
С. Ну М., я и говорю про М.
И : Где отковыривал ?
Ф : Ну, в Америке. Где‑то по лабораториям ходил, но не отковыривал. А как он рассказывал, он тёрся спиной о стенку
(смеётся). А потом анализировал, что там натёрлось (хохочет)
И : Это… тонкая разведывательная работа !
Ф. : Да, разведывал, разведывал.
104

64В дачном доме на окраине Обнинска я (И) беседовала с известным физиком‑теоретиком (Ф), ироничным и преданным быстрым реакторам, разработка которых – в отличие от установок для субмарин или космоса – была открыта для международного сотрудничества. В начале 60‑х Ф. отправился в США вместе с харизматичным начальником технологического отдела (М). Супруга физика (С), заведующая научно‑технической библиотекой, заслышав про Америку и М, припомнила историю « для своих », которую при других обстоятельствах мне вряд ли удалось бы услышать.

Дрессура камеры

65В 1957 году Бруно Понтекорво, переправленный разведкой в СССР и осевший в Дубне, опубликовал в журнале « Атомная энергия » огромную статью об успехах физики высоких энергий, достигнутых на синхроциклотроне в Объединенном институте ядерных исследований. Это была едва ли не первая открытая публикация одного из самых секретных физиков, работающих в Советском Союзе. Помимо пары дюжин графиков, демонстрирующих поведение нейтронов и пи‑мезонов, цветных фотографий « типичных экспериментальных установок », планов здания, схем пучков и таблиц в статье перечислены основные записывающие устройства, используемые физиками. В том числе те, что были специально разработаны для экспериментов с элементарными частицами :

  • 105 В.П. Джелепов, Б.М. Понтекорво, « Исследования по физике частиц высоких энергий на синхроциклотроне (...)

Сложные условия физических экспериментов потребовали создания целого комплекса специфической электронной аппаратуры : широкополосных усилителей, многоканальных анализаторов и т.п. Возникла также проблема в разработке стереофотоаппаратов, репроекторов и стереокомпараторов, применяемых при съемке и обработке фотографий частиц в камерах Вильсона, диффузных и пузырьковых камерах.105

66Физиков‑ядерщиков интересовала методика фотосъемки в радиоактивных средах. А меня – режимный статус фотографии, применявшейся для фиксации экспериментальных состояний микромиров. В одном из рассекреченных отчетов « Карповки » упомянуты снимки горячих частиц полония, полученные в эксперименте. Очистка воздуха от радиотоксичных аэрозолей полония не один десяток лет считалась делом важным, военным и совершенно секретным. Что значило использовать фотоаппарат во время таких работ ? Какие ограничения на фотосъемку существовали ?

  • 106 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 13, Инструкция о порядке проведения фоторабот в Филиале.

67Секретная Инструкция о проведении фоторабот, затрагивающая повседневные практики лабораторной жизни, в Филиале вступила в действие в 1963 году106. Все подразделения были обязаны сдать под роспись фототехнику и фотоматериалы в главную фотолабораторию. Проводить секретные фотоработы разрешалось ее начальнику или фотолаборанту. Проносить личные фотоаппараты на территорию запрещалось. Производить съемку без визы 1‑го отдела – тоже. Для съемок за пределами фотолаборатории 1‑й отдел опечатывал оборудование. Перед проведением секретных фоторабот требовалось очистить помещение от несекретных объектов. Гриф « секретно » наносили на негатив или заранее накладывать на объект. Инструкция, таким образом, требовала поддерживать неразделимость образа и режимной надписи, превращая негатив в добавленное записывающее устройство. Она настаивала на полноте контроля над репрезентацией, экспроприации средств технической воспроизводимости, стерильности секретных сред и одиноком обособлении секретных объектов.

  • 107 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 43, Приказ №65а, 19 марта 1949, л. 2.

68Но как на практике обстояло дело с передачей фоторабот специальному подразделению ? Как сдавали технику ? Насколько четко соблюдали Инструкцию ? Ведь в 1947 году фотографировать на территории ФХИ уже запрещали, а доктор Костергон – фотографировал. И в 1949‑м – запрещали. Тогда старшему научному сотруднику Розенблюм поставили на вид, а ее начальнику академику Петрянову объявили выговор за « факт самовольной съемки и размножения фотоснимков с секретной аппаратуры ».107 Успевала ли фотолаборатория обслуживать сильно разросшийся Филиал во второй половине 60‑х ? Кто наносил номера на негатив ? Были ли исследователи довольны качеством фоторабот ? Отказывались ли лишний раз от съемки из‑за громоздкой процедуры ? В архиве и в интервью я не нашла ответов на эти вопросы. Но как‑то раз в частном разговоре с дружественным материаловедом, появившимся на Объекте еще в 50‑е, я поинтересовалась : « А как опечатывали фототехнику при перемещении оборудования ? ». Собеседник буднично пояснил : « Коробку с камерой заклеивали и печать ставили ».

Режимные вещи

69При всей скупости свидетельств о материальной стороне секретной лабораторной жизни и здесь есть темы, на которые говорят без умолку. Действующими лицами инструкций, приказов, воспоминаний и институтских анекдотов становятся накопители режимности : ключи, папки‑портфели, печати, пропуски и « знаменитые спецтетради ». Они участвуют в ежедневном рабочем цикле лаборатории, соединяют места надзора с местами исследований, человекомерны, понятны и могут быть упомянуты в любой аудитории без страха что‑то разгласить.

  • 108 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 47, л. 14.
  • 109 Стависский, Мы из Обнинска, с. 47.
  • 110 Феоктистов, Оружие, которое себя исчерпало, с. 213.

70Личные металлические печати и пропуски теряют, признают недействительными и выпускают заново. Ключи от лабораторий не сдают, теряют, передают, путают. Иногда их роняют в действующий реактор, а потом извлекают всем НИИ. Спецпапки – индивидуальные вместилища секретных документов – положено сдавать на хранение в спецчасть. Вместо этого их выносят из здания без разрешения 1‑го отдела,108 приспосабливают для сдачи белья в прачечную, а потом, конечно, путают.109 Тетради забывают на рабочем столе, закрывают в сейфе, проверяют, пересчитывают листы и не досчитываются их.110 Алгоритм или ритуал использования режимных вещей на примере КБ‑11 описал еще Андрей Дмитриевич Сахаров – родоначальник советской ядерной мемуаристики :

  • 111 О репутационных эффектах « торжественности », подтверждающей статус секретного физика в иерархии ам (...)
  • 112 А.Д. Сахаров, Воспоминания, М. : Права человека, 1996, т. 1, с. 151.

Все записи мы должны были вести в специальных тетрадях с пронумерованными страницами, после работы складывать в чемодан и запечатывать личной печатью, потом все это сдавать в секретный отдел под расписку. Вероятно, вся эта торжественность111 сначала немного нам льстила.112

71И секретную информацию, и радиоактивные материалы последовательно упаковывают в несколько объемов – « контейнируют », дабы надежно изолировать опасное содержимое. Вот и в очередном приказе по Филиалу трех уровней изоляции – замка, опечатанной двери и опечатанной папки‑портфеля – оказались недостаточно для защиты государственных тайн :

  • 113 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 64, Приказ №3а, 27 января 1951, л. 1.

2 января 1951 года аспирант лаборатории строения вещества Алексенян не сдал секретные документы на хранение в 1‑й отдел. Секретные документы были оставлены в лаборатории в ящике рабочего стола в опечатанном папке‑портфеле.113

72Как они узнали, что папка оставлена в ящике стола ? Обнаружив в конце дня, что ее не сдали в спецчасть, сотрудники 1‑го отдела вскрыли лабораторию и произвели обыск.

Письмо и отчуждение

73Исследователи лабораторий указывают на очевидное : научная практика обсцессивно, навязчиво текстуальна. Она реализуется через маркировку, надписывание, составление заметок. И если рабочие циклы письма нарушаются, лаборатория приходит в упадок. Но что происходит, если в работу письма вмешивается секретность ?

74Юрий Орлов – физик‑теоретик, парторг и вольнодумец из « Тройки » – после ХХ съезда лишился допуска и рабочего места за свою позицию по секретному докладу Хрущева. Год спустя по протекции директора « Тройки » опального физика пригласили в ЕрФИ – Ереванский физический институт – для расчета ускорителя. Работу с грифом « секретно » ему дали, но допуск не вернули. Формально такая ситуация была невозможна. Однако именно из этой исключительной перспективы можно разглядеть, как через отчуждение письма добавочное записывающее устройство приводится в действие :

  • 114 Ю.Ф. Орлов, Опасные мысли. Мемуары из русской жизни, М. : МХГ, 2006, с.124.

Амалия была мастерица на все руки, даже временно вела спецотдел, пока не прислали профессионального гебиста. Все мои численные расчеты по ускорителю я обязан был сдавать в конце рабочего дня ей, после чего они немедленно становились « секретными » и я уже не имел права взять их обратно, хотя бы и через час, так как у меня не было допуска к секретным работам. Поэтому я всегда держал копии своих « секретных » бумаг в своем письменном столе, иначе невозможно было бы работать.114

75Конкуренция расчетов (главного записывающего устройства, имеющегося в распоряжении физика‑теоретика) и секретных трансформаций бумаг порождает режимную контроверзу, которая в истории Орлова разрешается тактически – через создание нелегальных копий.

76Другой случай режимных мутаций ученой записи, где действия физика подчинены гегемонии режима, – это секретные научные отчеты эпохи лабораторий. Откликаясь на экзотичность, о них не раз рассказывали исследователи (Холловей, Джозефсон, Мельникова) и вспоминали ядерные мемуаристы (Беланова, Казачковский, Поликанов и т.д.). Приведу самый подробный рассказ от физика‑экспериментатора из Лаборатории « В » :

  • 115 Стависский, Мы из Обнинска, с. 47.

Любопытно, как оформлялись отчеты с грифом « совсекретно » и выше. Все « крамольные » слова были зашифрованы, причем каждый институт имел свой шифр. Например, нейтрон в Обнинске звучал как « метеорит », а в « Двойке » – как « нулевая точка ». Когда секретная машинистка печатала совсекретный отчет, то все криминальные слова (исполнитель подчеркивал их в рукописи) она пропускала. При проверке своего машинописного текста я вставлял в пропуски шифровые значения карандашом. Если мой материал приходил, например, в « Двойку », там в 1‑м отделе тщательно стирали обнинские шифры и вписывали свои, вместо « метеоритов » ‑ « нулевые точки » ».115

  • 116 К середине 50‑х шифры уже не вписывают от руки, а впечатывают, затем – печатают без выделения (я вс (...)

77Добавление записывающего – на этот раз криптографического – устройства усложняет поверхность лабораторного письма, дестабилизирует и детерриториализирует графическую запись, превращает её из объекта в процесс. Места концентрации секретности в таком тексте демонстративны и многослойны.116 Стирание следа здесь — такая же рабочая операция, как запись, а секретная лабораторная жизнь проступает на поверхности текста.

Режимная диалектика

78Завершая текст, я вернусь к рассказу Ральфа Лэппа о точке, исчезающей с графика по воле защитников государственных тайн. Работа секретности в этой и других историях, рассказанных по разные стороны уранового занавеса, приводит в действие самые разные негативности (сокращает присутствие, ослабляет и нейтрализует след, блокирует контроверзы и выводит из строя записывающие устройства). Однако, как я показываю на материале советской ядерной науки 40 – 70‑х годов, трансформирующее воздействие секретности на лабораторную жизнь в ее практическом устройстве было куда сложнее. В поисках дискурсивных ориентиров и опор, необходимых для артикуляции этой сложности, я обращаюсь к комментарию, который благодарный ученик оставил под автобиографией своего учителя :

  • 117 Огородников, « К автобиографии И.В. Петрянова‑Соколова », с. 15.

В дипломах лауреатов Ленинской премии, которые летом 1966 года академик М.В. Келдыш вручил в Кремле И.В. Петрянову и его коллегам, значилось : « За теорию и технологию получения новых фильтрующих материалов и внедрение их в (атомную) промышленность ». Слово « атомную » имелось в документах и монографии, направленных в Комитет по Ленинским премиям, и отсутствовало в дипломе, опять же, по режимным причинам. Но, может быть, в отсутствии этого слова имелся и глубокий смысл, даже пророчество. Ведь из атомной промышленности « Фильтры Петрянова » широко шагнули в химию, электронику, медицину, авиацию, космос и сельское хозяйство. С помощью их отбирали пробы и даже анализировали облака на Венере.117

79Радиохимик Борис Огородников фантастическим образом превращает режимное отсутствие в расширение присутствия для тех, кто осведомлен о деятельности академика Петрянова. Внутри секретной ядерной лаборатории эта конвертация получает неожиданное материально‑практическое подтверждение.

80Минимизация оборачивается расширением, когда засекреченные ученые, ограниченные в авторстве, свободе и полноте высказывания, совершают дополнительные действия – заклеивают фильтры в конверты, накладывают надписи с грифом « секретно » на негативы, колдуют над опечатываемой дверью, следят за пропуском ядерных терминов в машинописном тексте. Они осваивают режимные классификации, чтобы избежать смешения совершенно секретного, секретного и несекретного. Изо дня в день вступают в контакт с сотрудниками, в штате обычной лаборатории отсутствующими (спецмашинистками, инженерами по режиму, сотрудниками 1‑го отдела, стрелками у дверей).

81Усложнение рутин и добавление устройств записи, определяющее своеобразие секретной лабораторной жизни, возвращает меня к винеровскому вопросу о гибридности секретной науки. Отвечая на него, я сосредотачиваюсь не столько на ограничениях творчества и политико‑когнитивном статусе режимного субъекта, сколько на практических действиях, изо дня в день исполняемых внутри секретной лаборатории. Здесь совмещают производство знания и его утаивание, запись и шифрование, артикуляцию и маскировку. И, тем самым, подтверждают двойственность позиции секретного ученого, который должен быть научным сотрудником и профессионалом режимного дела одновременно. « Приспособления для опечатывания двери » и прочие дисциплинирующие материи эту позицию актуализируют, усиливают, контролируют и закрепляют.

  • 118 А.Н. Смольский, « Воспоминания », в Лидер командной игры : Сборник к 80‑летию со дня рождения Б.Ф.  (...)

82О превращениях, которые претерпевают ученые в секретных средах, надо бы расспрашивать экспертов – сотрудников режимных служб, чьи голоса, как правило, не слышны в потоке ядерных мемуаров. Реплика Александра Смольского, сделанная по случаю юбилея научного руководителя работ по созданию быстрых реакторов для субмарин, – большая редкость. Человек, который « более десяти лет возглавлял секретные органы ФЭИ »,118 говорит о своем пиетете и чувстве вины перед юбиляром, который всю профессиональную жизнь находился « под прессом наших режимно‑секретных служб », но очень достойно это давление переносил. Начальник над секретами обнинских физиков не претендует на компетентное суждение о научной проблеме, но оставляет за собой и своими сотрудниками право оценки профессионализма засекреченных ученых :

  • 119 Там же, с 77.

<..> инспектора секретного отдела, проработавшие много лет, могли составить характеристики тем или иным ученым по их отношению к режимным требованиям, потом эти характеристики оказывались очень близкими к истине.119

83Я нахожу эту историю, поучительной для всех, кто работает в гибридизирующейся науке — не суть, заимствующей социальные форматы знания у спецслужб или корпораций. Как я постаралась показать, секретными физиками или радиохимиками становятся в рутинах режимной лабораторной жизни, тогда как рутины эффективности превращают современных исследователей в менеджеров.

Seitenanfang

Anmerkungen

1 О.Н. Ганжур « Человек‑эпоха », Страна Росатом, 2014, 1(129) ; В. Борисов, « Метрология – это диагноз ! ». Доступ по ссылке : http://memory.biblioatom.ru/persona/ borisov_v_a/borisov_v_a ; Н.В. Вялкова, « Сорок лет с АП », в А.П. Александров : документы и воспоминания / отв. ред. Н.С. Хлопкин, М. : ИздАт, 2003. С. 161 ; И.Н. Головин, « О наставнике в науке и в жизни », в Воспоминания об И.С.Тамме, М. : ИздАТ, 1995, с 158 ; Л.П. Волков, Записки экспериментатора об участии в советском атомном проекте. Калуга : Издательство научной литературы Л.Ф. Бочкаревой, 2007, с. 26.

2 Н.В. Мельникова, Пол Джозефсон, « Американские и российские исследования истории атомного проекта СССР : сравнительный анализ », Вопросы истории естествознания и техники, 2016, 37(1), с. 85‑109 ; А.К. Круглов, Штаб Атомпрома, М. : ЦНИИатоминфрорм, 1998 ; История атомной энергетики Советского Союза и России / под ред. В.А. Сидоренко, М. : ИздАТ, вып. 1‑5. 2001 ; Sonja Schmid, Producing Power : The pre‑Chernobyl History of the Soviet Nuclear Industry, Cambridge : MIT Press, 2015 etc.

3 Это и экзотическая семиотика секретных отчетов в Лаборатории « В », и истории о жестком разделении информации в Арзамасе‑16. См. : Paul Josephson, Red Atom : Russia’s Nuclear Power Program from Stalin to Today, Pittsburgh : University of Pittsburgh Press, 2005, p. 60 ; Дэвид Холловэй, Сталин и бомба. Советский Союз и атомная энергия 1939‑1956, Новосибирск : Сибирский хронограф, 1997, с. 35, 168.

4 Куда охотнее пишут о ядерном шпионаже или сопротивлении, которое засекречиванию оказывала АН СССР. См. : Alexey Kojevnikov, Stalin’s Great Science : The Times and Adventures of Soviet Physicists, Imperial College Press, 2004, p. 116 ; К.В. Иванов, « Наука после Сталина : реформа Академии 1954‑1961 гг. », Наука. Инновации. Образование, 2000, №1, с. 184‑211 ; В.П. Визгин, А.В. Кессених, « Советская физика в 1949‑1960‑е и последующие годы », в В.П. Визгин, А.В. Кессених, К.А. Томилин, К исследованию феномена советской физики 1950 ‑1960‑х г ?г., СПб. : Издательство Русской христианской гуманитарной академии, 2014, etc.

5 Н.В. Мельникова, « Творцы советского атомного проекта в режимных городах », в Режимные люди в СССР, под ред. Т.С. Кондратьевой, А.К. Соколова, М. : РОССПЭН, 2009, с. 49‑66 ; Kate Brown, Plutopia : Nuclear Families, Atomic Cities, and the Great Soviet and American Plutonium Disasters, N.Y. : Oxford University Press, 2013 ; В.Н. Кузнецов, Атомные ЗАТО Урала : история и современность, Екатеринбург : Банк культурной информации, 2015, ч. 1, с. 335‑357 ; N.V. Melnikova, « Mezhdu « zonoi » i « bolshoi zemlei : Kommunikativnoe prostranstvo sovetskogo atomnogo proekta », Cahiers du Monde russe, 2016, 57(4), p. 847‑878.

6 Peter Westwick, “Secret Science : A Classified Community in the National Laboratories”, Minerva, 2000, 38(4), p. 363‑391 ; Robert W. Seidel, “A Home for Big Science : The Atomic Energy Commission’s Laboratory System”, Historical Studies in the Physical and Biological Sciences, 1986, 16(1), p. 135‑175 ; David Kaiser, “The Atomic Secret in Red Hands ? American Suspicions of Theoretical Physicists during the Early Cold War”, Representations, 2005, 90, p. 28‑60 ; Alex Wellerstein, Knowledge and the Bomb : Nuclear Secrecy in the United States, 1939‑2008. Harvard University, 2010 ; Hugh Gusterson, “Secrecy, Authorship and Nuclear Weapons Scientists”, in Judith Reppy, ed., Secrecy and Knowledge Production, Ithaca, N.Y. : Cornell University, 1999, p. 57‑76 ; Joseph Masco, The Nuclear Borderlands : The Manhattan Project in Post‑Cold War New Mexico, Princeton, NJ : Princeton University Press, 2013 ; Michael A. Dennis, “Secrecy and Science Revisited : from Politics to Historical Practice and Back”, in Secrecy and Knowledge Production, p. 2.

7 Alvin M. Weinberg, Reflections on Big Science, Cambridge : MIT Press, 1967 ; Peter Galison, Bruce Hevly, Alvin M. Weinberg, Big Science : The Growth of Large‑Scale Research, Stanford University Press, 1992.

8 Peter Galison, “Removing Knowledge”, Critical Inquiry, 2004, 31(1), p. 229‑243.

9 Г.А. Куренков, От конспирации к секретности : Защита партийно‑государственной тайны в РКП(б) – ВКП(б) 1918 – 1941 гг. М. : АИРО‑XXI, 2015 ; Niels E. Rosenfeldt, The Special World : Stalin’s Power Apparatus and the Soviet System’s Secret Structures of Communication, Copenhagen : Museum Tusculanum Press, 2009 ; Mark Harrison, Secrecy and State Capacity : A Look Behind the Iron Curtain, 2017. №2068‑2018‑1272.

10 Т.С. Кондратьева, « Введение », в Режимные люди, с. 20.

11 В.П. Визгин, « Феномен « культа атома » в СССР (1950‑1960‑е г ?.) ?, ? г.) », в История советского атомного проекта, СПб. : РХГИ, 2002, вып. 2, с. 415, 428.

12 Н.П. Волошин, К истории отечественного атомного проекта : курс лекций для слушателей учеб. заведений « Росатома ». М. : ИздАТ, 2009, с. 15‑16.

13 В 1990 году в МСМ (вместе со стройкой) числилось 1,38 млн. См. : И.А. Андрюшин, Ю.А. Юдин, А.К. Чернышев, Укрощение ядра : страницы истории ядерного оружия и ядерной инфраструктуры. Саров, Саранск : Типография « Красный Октябрь », 2003, с. 34.

14 Е.П. Славский, « Из рассказов старого атомщика », в Творцы атомного века. Е.П. Славский. М. : СловоДело, 2013, с. 44 ; Е.П. Адамов, Не благодаря, а вопреки... М. : Актив, 2009, с.247‑248.

15 Stive Woolgar, “Laboratory Studies : A Comment on the State of the Art”, Social Studies of Science, 1982, 12 (4), p. 481‑498 ; Michael Lynch, Art and Artifact in Laboratory Science : A Study of Shop Work and Shop Talk in a Research Laboratory, L. : Routledge, 1985 ; Karin Knorr Cetina, “Laboratory Studies : The Cultural Approach to the Study of Science”, in Sheila Jasanoff, ed., Handbook of STS, London : SAGE, 1995 ; Bruno Latour, “Give Me a Laboratory and I Will Raise the World”, in Karin Knorr‑Cetina and Michael Mulkay, eds., Science Observed : Perspectives on the Social Study of Science, London : Sage, 1983, p. 141‑170.

16 Knorr Cetina, Laboratory Studies, p. 145‑147.

17 Bruno Latour, The Pasteurization of France, Cambridge : Harvard University Press, 1993.

18 А.В. Артюшина, « Акторно‑сетевая теория в бездействии : стратегии и ограничения антропологического исследования российской лаборатории », Журнал социологии и социальной антропологии, 2010, 13(2).

19 Hugh Gusterson, Nuclear rites : A weapons laboratory at the end of the Cold War, Berkley : University of California Press, 1996, p. 68‑101.

20 Knorr Cetina, Laboratory Studies, p. 144.

21 Galison, “Removing knowledge”, p. 237.

22 Обзор см. : Koen Vermeir, Daniel Margócsy “States of Secrecy : An Introduction”, British Journal for the History of Science, 2012, 45(2), p. 153‑164.

23 Karin Knorr Cetina, Epistemic Cultures : How the Sciences Make Knowledge, Cambridge : Harvard University Press, 2009.

24 Simon Turchetti, The Pontecorvo Affair : a Cold War Defection and Nuclear Physics, Chicago, L. : University of Chicago Press, 2012.

25 Dennis, “Secrecy and Science Revisited”, p. 13‑14.

26 Katherine Verdery, Secrets and Truth : Ethnography in the Archive of Romania’s secret Police, Budapest : Central European University Press, 2014, p. 5.

27 Seidel, “A Home for Big Science.

28 Michael Dennis, “« Our First Line of Defense » : Two University Laboratories in the Postwar American State”, Isis, 1994, 85 (3), p. 453‑455.

29 Город дюжины НИИ и производств ядерного профиля, расположенный между Москвой и Калугой. Образован из закрытого поселения при секретной лаборатории в 1956 году.

30 Под руководством Андрея Зорина с 2012 по 2016 гг. работали Александра Касаткина, Роман Хандожко, Зинаида Васильева, Тимур Атнашев и др. Мы записали более 270 интервью и создаем открытый архив. См. : Галина Орлова, « Собирая проект », ШАГИ / STEPS, 2016, 2(1), с. 154‑166.

31 Выпускник одного из физико‑технических (в данном случае – Уральского) институтов.

32 Б.В. Никипелов, Меня воспитал « Маяк ». Доступ по ссылке : http://memory.biblioatom.ru/ persona/nikipelov _b_v/nikipelov/.

33 Интервью с « кибернетиком » K. (в Лаборатории « В » с 1954 года). Из архива Обнинского проекта. Записано Зинаидой Васильевой 11 ноября 2012 г. Расшифровано Дмитрием Наталевичем.

34 О причинах, побудивших российское атомное ведомство, а потом и госкорпорацию к меморативной мобилизации своих ветеранов, засекреченных и молчавших десятилетиями см. : Галина Орлова, « Дискурсивное дозирование радиации », Laboratorium : журнал социальных исследований, 2019, 11(1), с. 87.

35 Knorr Cetina, “Laboratory Studies”, 1995, p. 142–144.

36 Постановление ГОКО № 9887сс/оп « О Специальном комитете при ГОКО », 20 августа 1945, в Атомный проект СССР : документы и материалы, т. 2, кн. 1, М. : Министерство РФ по атомной энергии, 1999, с. 12.

37 Протокол №1 заседания Специального комитета при ГОКО, 24 августа 1945 г., в Атомный проект, 1999, с. 15.

38 Протокол №9 Спецкомитета, 30 ноября 1945, п. 5., п.14, в Атомный проект, 1999, с. 44, 48.

39 Постановление СНК СССР №3117‑937сс « О 9‑м Управлении НКВД СССР », 19 декабря 1945, в Атомный проект, т. 2, кн. 2, 2000, с. 81.

40 По воспоминаниям секретного физика, в начале 1948 года помимо немецких сотрудников в Лаборатории « В » « имелись также и наши с “подпорченной” биографией, в том числе освобожденные из мест заключения. Среди них – крупный математик Юрий Александрович Круглов ». О.Д. Казачковский, Записки физика о войне и мире. Обнинск : ФЭИ, 2010, с. 266.

41 Н.Ф. Лазарев, « Советско‑немецкие институты « А » и « Г » или Сухумский физтех – взгляд изнутри (записки начальника лаборатории) », в Б.С. Горобец, Секретные физики из Атомного проекта СССР : Семья Лейпунских, М. : URSS, 2008.

42 Т.П. Ларина, Обнинск : первый наукоград России. История и современность. Обнинск : Ресурс, 2006.

43 Б.М. Емельянов, В.С. Гаврильченко, Лаборатория « Б ». Сунгульский феномен, Снежинск : РФЯЦ‑ВНИИТФ, 2000.

44 Б.М. Болотовский, Б.С. Ратнер, « Владимир Иванович Векслер – создатель синхрофазотрона », Природа, 2007. №4, с. 79.

45 Черновая версия сборника по истории овладения атомной энергией в СССР, в Атомный проект, 2005, с. 806‑913.

46 Доклад ПГУ И.В. Сталину « О состоянии работ по получению и использованию атомной энергии », 17 января 1946, в Атомный проект, 1999, с. 415.

47 Например : « Обязать ФХИ им. Карпова изготовить для Лаборатории №2 200 граммов ацетилацетоната продукта А‑9 ». РГАС (Российский государственный архив в Самаре), ф. р‑16, Физико‑химический институт им. Карпова, о. 4‑6, д. 20, Служебная записка, 20 ноября 1946, л. 75.

48 Распоряжение ГОКО №2353сс от 28.09.1942, ГОКО №2877сс, 11 февраля 1943, в Атомный проект, т. 1, ч. 1, 1998, с. 169‑170.

49 Ленинградский физико‑технический институт под руководством А.Ф. Иоффе.

50 Н.А. Доллежаль, У истоков рукотворного мира : записки конструктора, М. : ИздАТ, 2010, с. 115.

51 О хитростях управления Лабораторией №2. См. Холловей, Сталин и бомба, 123.

52 П.П. Благоволин, « А. Алиханов », в Академик А. Алиханов : воспоминания, письма, документы, М. : ИздАт, 2004, с. 89.

53 А.И. Егоров, Б.В. Иванов, « Константинов в ЛПИ », в Борис Павлович Константинов, СПб. : Физико‑технический институт, 2010, с. 64.

54 Б.Ф. Громов, О.Д. Казачковский, М.Ф. Троянов, « Создание Лаборатории « В » и первый этап ее деятельности », в История советского атомного проекта (40‑е — 50‑е гг.), М. : ИздАт, 1997, т. 1, с. 176‑183.

55 М.Г. Первухин, « Письмо Л.П. Берия по вопросу передачи научных учреждений 9‑го Управления МВД СССР в ПГУ при СМ СССР », 5 апреля 1948, в Атомный проект, т. 2, кн. 3, 2002, с. 797.

56 Один из сюжетов ядерного фольклора – волшебный доступ первых лабораторий к дефицитным ресурсам : « Рассказывали, что как‑то для работ Курчатову потребовалось немного платины. По нормальным каналам ее достать не смогли. На следующий же день прибыл целый грузовик с дорогими платиновыми изделиями. Взяли откуда‑то из музеев ». См. : Казачковский, Записки физика, с. 278.

57 В 1958 году научный руководитель Челябинска‑70 в письме в ЦК высказался против « полной научной демобилизации » отрасли, откуда « улетучилась научная атмосфера ». Цит по : Н.А. Кудряшов, Берия и советские ученые в атомном проекте, М. : НИЯУ МИФИ, 2013, с. 154.

58 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 27, Приказ по НИИ №406 от 26 декабря 1946 л. 6.

59 Постановление ГОКО №9967сс/оп « О производстве продукта № 180. на заводах Наркомхимпрома », 4 сентября 1945, в Атомный проект, 2000, с. 15‑17.

60 Б.Л. Ванников, М.Г. Первухин, И.В. Курчатов, Письмо Л.П. Берия с представлением на рассмотрение проекта постановления СМ СССР об организации в Физико‑химическом институте им. Карпова специальной лаборатории и Ученого совета по тяжелой воде, 20 июня 1946, в Атомный проект, 2000, с. 533.

61 На них распространили ставки, « учрежденные для соответствующих категорий работников Лаборатории №2 АН СССР ». РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 26, Приказ Наркома химической промышленности №124‑сс, 21 ноября 1946, л. 1.

62 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 27, Приказ №95, 16 апреля 1947, л. 12.

63 Там же, Приказ №39, 10 февраля 1947, л. 11.

64 Иностранный специалист.

65 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 27, Приказ №181а, 9 июля 1947, л. 15.

66 Там же, Приказ №185а, 5 октября 1947, л. 18.

67 До « атомного » Указа 1947 года научно‑техническая проблематика в статьях о разглашении государственной тайны отсутствовала.

68 М.В. Зеленов, « Военная и государственная тайна в РСФСР и СССР и их правовое обеспечение (1917‑1991 гг.) », в Ленинградский юридический журнал, 2012, №1 ; Melnikova, « Mezhdu « zonoi » i « bolshoi zemlei », p. 850.

69 Отдельные случаи ужесточения режима – например, в КБ‑11, превращенном уже с 17 февраля 1947 года в закрытую зону, – бывали и раньше.

70 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 27, Приказ №225а, 2 сентября 1947, л. 19.

71 Там же, л. 18.

72 См. : Л.В. Альтшулер, « К истории советского атомного проекта », в Экстремальные состояния Льва Альтшулера, М. : Физматлит, 2011, с. 60‑70 ; Л.П. Феоктистов, « Оружие, которое себя исчерпало », в Лев и Атом : Академик Феоктистов : автопортрет на фоне воспоминаний. М. : Воскресенье, 2003, с. 199‑326 ; Б.С. Горобец, Советские физики шутят…Хотя бывало не до шуток, М. : Ленард, 2018 ; О.Н. Марчук, Обнинская история, М. : ЦИСН, 1998, с. 68‑73 ; Ю.Я. Стависский, Мы из Обнинска. Записки нейтронщика, М. : Энергоатомиздат, 2002, с. 35‑58, etc.

73 Kate Brown, “The Closed Nuclear City and Big Brother® : Made in America”, Ab Imperio, 2011, №2, p. 180.

74 Peter B. Hales, Atomic Spaces : Living on the Manhattan Project, University of Illinois Press, 1999.

75 РГАС, ф. р‑374, Обнинский филиал Физико‑химического института им. Карпова, о. 4‑6, д. 17, Инструкция по внутриобъектовому режиму и обеспечению режиму секретности, 1966.

76 Галина Орлова, « Город институтов. Заметки о ядерной топологии », Социология власти, 2017, 29(4), с. 73.

77 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, л. 1.

78 Как вспоминает директор Обсерватории « Обнинск » (подразделение Института физики Земли АН СССР), они старались оттянуть или даже избежать организации секретной части. Секретные сейсмограммы с записью ядерных взрывов хранили в Москве, в головном институте : « Это был очень неформальный шаг, позволивший нам остаться открытой организацией с возможностью широкого общения с мировой сейсмологической общественностью <...>. Впоследствии я узнал о подобных решениях в сейсмологических структурах США ». О.Е. Старовойт, » Садовский и сейсмологический центр в Обнинске », в Михаил Александрович Садовский : очерки, воспоминания, материалы, М. : Наука, 2004, с. 172.

79 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, л. 2.

80 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 1, Приказ №5, 2 июля 1960, л. 6 ; о. 5‑6, д. 23, Приказ №107, 28 мая 1963, л. 53, etc.

81 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 8, Перечень сведений, составляющих государственную тайну в ФХИ им. Карпова, 1966.

82 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 85, Совещания у руководства Филиала, 1973.

83 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 47, Совещания у руководства, Протокол №5, 5 июля 1971, л. 9.

84 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 39, Протоколы и решения совещаний, Протокол №1а, 20 октября 1970, л. 1.

85 Roman Khandozhko, “Dissidence Behind the Nuclear Shield ? The Obninsk Atomic Research Centre and the Infrastructure of Dissent in the Late Soviet Union”, Jahrbücher für Geschichte Osteuropas, 2018, 66(1), s. 65‑92.

86 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 29, Протоколы совещаний у руководства, 20 ноября 1968, л. 4.

87 Так, в 1964‑ 1967 годах темой 50‑14‑64 руководил старший научный сотрудник Васильев, а в 1968‑1969 годах – ст. инженер Ткаченко. РГАС, ф. р‑374, о. 4‑2, д. 59, 60, 63.

88 Ральф Лэпп, Атомы и люди, М. : Иностранная литература, 1959, с. 200.

89 Stive Woolgar, Bruno Latour, Laboratory Life : The Construction of Scientific Facts, Princeton, NJ : Princeton University Press,1986.

90 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д.8, Инструкция, л. 11.

91 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 9, Инструкция о порядке приема иностранных делегаций и отдельных специалистов в ФХИ, 1963, п. 11.

92 П.И. Басманов, « О пользе чаепития и зональной планировке », в И.В. Петрянов‑Соколов, О себе и своем деле. О нем и его делах, М. : ИздАт,1999, с. 292.

93 Б.И. Огородников, « К автобиографии И.В. Петрянова‑Соколова », в Петрянов‑Соколов, О себе и своем деле, с. 14‑16.

94 РГАС, Ф. 16, о. 4‑6, д. 44, Протоколы совещаний по вопросам технических условий изготовления спецфильтров. Л 17.

95 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 43, Приказ № 240а, 3 октября 1949, л. 18.

96 РГАС, ф. р‑16, о.4‑6, д. 77, Приказ № 102с, 4 августа 1952, л. 10.

97 Бруно Латур, « Где недостающая масса ? Социология одной двери », Неприкосновенный запас, 2004, №2.

98 Адамов, Не благодаря, а… с. 22.

99 Марчук, Обнинская история, с. 50.

100 Jacques Lacan, “L’instance de la lettre dans l’inconscient ou la raison depuis Freud”, Écrits, P. : Seuil, 1966 p. 498‑499.

101 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 1, Приказы, 1966, л. 106.

102 Knorr Cetina, Epistemic Cultures, p. 29, 32.

103 Anais Seantel, Kevin Walby, “Secrecy, Publicity, and the Bomb : Nuclear Publics and Objects of the Nevada Test Site, 1951‑1992”, Cultural Studies, 2016, 30(6), p. 949‑968.

104 Интервью с Ф. (в Лаборатории « В » с 1953 г.) из архива Обнинского проекта. Записано автором 2 августа 2012, Расшифровано Евгением Проненко.

105 В.П. Джелепов, Б.М. Понтекорво, « Исследования по физике частиц высоких энергий на синхроциклотроне Лаборатории ядерных проблем ОИЯИ », Атомная энергия, 1957, 3(11), с. 440.

106 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 13, Инструкция о порядке проведения фоторабот в Филиале.

107 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 43, Приказ №65а, 19 марта 1949, л. 2.

108 РГАС, ф. р‑374, о. 4‑6, д. 47, л. 14.

109 Стависский, Мы из Обнинска, с. 47.

110 Феоктистов, Оружие, которое себя исчерпало, с. 213.

111 О репутационных эффектах « торжественности », подтверждающей статус секретного физика в иерархии американской ядерной лаборатории, см. : Gusterson, Nuclear Rites.

112 А.Д. Сахаров, Воспоминания, М. : Права человека, 1996, т. 1, с. 151.

113 РГАС, ф. р‑16, о. 4‑6, д. 64, Приказ №3а, 27 января 1951, л. 1.

114 Ю.Ф. Орлов, Опасные мысли. Мемуары из русской жизни, М. : МХГ, 2006, с.124.

115 Стависский, Мы из Обнинска, с. 47.

116 К середине 50‑х шифры уже не вписывают от руки, а впечатывают, затем – печатают без выделения (я встречала олово, и алюминий в роли неброских заместителей радиоактивной материи). По мере завершения эпохи лабораторий практика криптографического письма сходит на нет. По крайней мере, у московских радиохимиков.

117 Огородников, « К автобиографии И.В. Петрянова‑Соколова », с. 15.

118 А.Н. Смольский, « Воспоминания », в Лидер командной игры : Сборник к 80‑летию со дня рождения Б.Ф. Громова, Обнинск : ГНЦ РФ ‑ ФЭИ, 2007, с. 174.

119 Там же, с 77.

Seitenanfang

Zitierempfehlung

Papierversionen:

Galina Orlova, „Sekretnaia laboratornaia zhizh′ v SSSR“Cahiers du monde russe, 60/2-3 | 2019, 461-492.

Online-Version

Galina Orlova, „Sekretnaia laboratornaia zhizh′ v SSSR“Cahiers du monde russe [Online], 60/2-3 | 2019, Online erschienen am: 01 Januar 2023, abgerufen am 16 April 2024. URL: http://journals.openedition.org/monderusse/11264; DOI: https://doi.org/10.4000/monderusse.11264

Seitenanfang

Autor

Galina Orlova

Национальный исследовательский университет « Высшая школа экономики »,Российская Федерация, gaorlova@hse.ru

Weitere Artikel des Autors

Seitenanfang

Urheberrechte

Der Text und alle anderen Elemente (Abbildungen, importierte Anhänge) sind „Alle Rechte vorbehalten“, sofern nicht anders angegeben.

Seitenanfang
Search OpenEdition Search

You will be redirected to OpenEdition Search