Navigation – Plan du site

AccueilNumérosXCII-1L’individu face aux mutations pol...От самоконтроля к реформированию ...

L’individu face aux mutations politiques et culturelles sous l’Empire russe

От самоконтроля к реформированию системы

Советская субъективность в профессиональных дневниках вожатых пионерских лагерей «Артек» и «Орленок» (1959-1975)
From Self-control to Reforming the System : the Problem of Subjectivity in the Professional Diaries of the Pioneer Camps “Artek” and “Orlionok” (1959-1975)
Du travail sur soi à la réforme du système : le problème de la subjectivité dans les journaux professionnels des camps de pionniers « Artek » et « Orlenok » (1959-1975)
Anna Kozlova
p. 119-133

Résumés

Les chercheurs ont tendance à douter du fait que la subjectivité d’un auteur puisse être reflétée dans les ego-documents produits dans un cadre institutionnel et conservés dans les archives d’État, sous prétexte que les documents de nature officielle ne seraient rien de plus qu’un masque public dissimulant le sujet. À partir d’un corpus de journaux “personnels” à visée pédagogique (conservés au RGASPI) qui étaient utilisés comme un outil de contrôle et de développement professionnel pour le personnel encadrant des camps de pionniers « Artek » et « Orlenok », l’article propose une approche pour dévoiler l’individualité de l’auteur dans ce type biaisé d’ego-documents. L’auteur tente de reconstituer le système de recommandations et de consignes relatives à la tenue d’un journal en interprétant les commentaires et les appréciations des responsables pédagogiques émaillant les notes des « diaristes » et montre ainsi dans quelle mesure le personnel encadrant obéissait à ces directives, les contournait ou s’en servait à des fins critiques, transgressant ainsi la subordination et recouvrant leur agency.

Haut de page

Notes de l’auteur

I was working on this article as a Visiting Fellow in the Aleksanteri Institute’s Visiting Fellows Programme (University of Helsinki, Finland).

Texte intégral

  • 1 I. Halfin, J. Hellbeck, «Rethinking the Stalinist Subject: Stephen Kotkin’s ‘Magnetic Mountain’ and (...)
  • 2 «Интервью с Игалом Халфиным и Йоханом Хелльбеком », Ab Imperio, 3, 2002, с. 221.

1Переломным моментом исследований советской истории стало открытие советской субъективности. Благодаря этому понятию стало возможным рассматривать советского человека не как пассивного объекта властного воздействия, или напротив – искать в его поведении черты автономного субъекта, разделяющего и преследующего европейские ценности1, но как индивидуума, «сознательно участвующего в сотворении собственной жизни 2».

  • 3 И. Халфин, «Синтаксис большевистского субъекта», Ab Imperio, 3, 2002, с. 406.
  • 4 А. Пинский, «Предисловие», После Сталина: Позднесоветская субъективность (1953-1985) (под ред. А. (...)
  • 5 Halfin, Terror in My Soul. Communist Autobiographies on Trial, Cambridge, Mass, Harvard University (...)
  • 6 Hellbeck, Revolution on My Mind…, op. cit., p. 9.
  • 7 A. Etkind, «Soviet Subjectivity: Torture for the Sake of Salvation?», Kritika, 6, 2005, 1, p. 177.
  • 8 Й. Хелльбек, «“Советская субъективность”– Клише?», Ab Imperio, 2, 2002, с. 398.
  • 9 См. L. McNeill, Public designs for a private genre: community and identity in the diary, PhD thesis (...)

2Исследования советской субъективности междувоенной эпохи были сосредоточены на изучении того, каким образом индивидуумы, осваивающие большевистский дискурс, получали возможность «идентифицировать себя с моделями, предлагавшимися Партией3», добровольно ощущать себя частью и движущей силой идеологического проекта. Полностью разделяя основные положения традиции исследований этого направления, мне бы хотелось обратить внимание на некоторые ограничения, связанные с его применением для концептуализации советской личности. Как отмечает Анатолий Пинский, в работах Мишеля Фуко, оказавших колоссальное влияние на формирование обсуждаемой области знания, субъективность определяется как «некое поле возможностей, где могут иметь место разнообразные виды руководства, реакций и поведения4». Внимание же «первопроходцев» направления Йохена Хелльбека и Игала Халфина5 было сосредоточено лишь на одной возможности личности обрести свое «Я» – а именно – , посредством «вписывания себя в революционный нарратив6». Возможно, причина такого фокуса заключается в том, что в изучаемую ими эпоху 1930-х годов «поле возможностей» для проявления себя как советской личности были крайне ограниченным. Согласно замечанию Александра Эткинда, герои дневников и автобиографий, которые вдохновляли Хелльбека и Халфина, «были искренни, но не были свободны» в своем выборе7. Но можно также предположить, что их взгляд на способности советского субъекта обусловлен прагматикой материала, с которым работали исследователи. Основным объектом их анализа являлись эго-документы – источники личного происхождения, «содержащие проблематизацию авторского “Я”8». Дневники и автобиографии, чаще всего интересующие исследователей, являются коммуникационными фреймами9, которые позволяют наблюдать за поведением субъекта в очень специфической жизненной ситуации – в момент, когда он (по собственному желанию или в результате внешнего давления) должен эксплицировать свои взгляды и моральные установки.

3В этой статье предпринимается попытка посмотреть на поведение советского человека в коммуникативной ситуации с иной прагматикой и в иной временной промежуток, а именно – при написании профессиональных дневников вожатых пионерских лагерей «Артека» и «Орленка» в послесталинскую эпоху. В своем анализе я следую за авторами недавней монографии «После Сталина: советская субъективность (1953-1985)», вышедшей под редакцией Пинского. Авторы этого сборника для понимания советского субъекта обращаются к анализу совершенно разных жанров и жизненных ситуаций (как, например, написание заграничных травелогов или участие в самодеятельных театральных студиях), далеко не все из которых сосредоточены на целенаправленной артикуляции взглядов советских индивидуумов. Они используют другой подход: каждая из практик рассматривается как побуждающая советского человека к выбору собственного пути в пределах, допустимых границами поля. Как заключает в предисловии к этому сборнику Пинский, «после Сталина свобода реакции и поведения,

  • 10 Пинский, «Предисловие», ук. соч., с. 27.

4т.е. расширение поля возможностей, стала оформляться и пропагандироваться как необходимая для советского гражданина10». Как и большинству авторов работ, представленных в этом сборнике, мне интересно узнать, каким образом советские субъекты (в моем случае – вожатые образцовых пионерских лагерей) использовали предоставленное им вместе с обязанностью вести дневник «поле возможностей». Как мне кажется, профессиональные дневники, которые не выполняли, и – более того – не ставили перед пишущим задачу повышения сознательности и самотрансформации себя в советских граждан, представляются удачным материалом для того, чтобы произвести наблюдение за способами реакции и поведения советских людей в заданных границах в позднесоветскую эпоху. Моя задача состоит в том, чтобы посмотреть, каким образом проявлялась агентность, когда человек не чувствовал себя под лупой идеологической машины, а также оценить, каким образом подобный материал позволяет дополнить существующее понимание советской субъектности.

Личные свидетельства в «политическом» архиве

  • 11 Эти фонды входят в состав хранилища документов и материалов молодёжных организаций Российского г (...)

5В процессе знакомства с архивными фондами самых популярных в Советском Союзе пионерских лагерей – «Артека» и «Орленка»11, я наткнулась на одну любопытную закономерность: наряду с официальными документами управления, бухгалтерии и конкретных отделов ежегодно в государственный архив передавалось несколько сотен «авторских» единиц хранения – дневников, которые необходимо было вести рядовым вожатым или дежурным пионерам в отряде. Дневники занимают внушительную долю от общего объема хранимой информации. Так, «Орленок» передал архиву с 1959 по 1975 год всего 613 единиц хранения, и из них дел, написанных от первого лица, более 200.

6«Артек» (открыт в 1925 г.) и его «младший брат» – «Орленок» (основан в 1959 г.) были самыми известными пионерскими лагерями в Советском Союзе. В конце 1950-х гг. эти «образцовые» детские центры получили идеологически заряженную миссию – воспитывать пионеров-активистов, направляемых в главные детские здравницы со всех уголков страны и из-за рубежа и стали подчиняться непосредственно ЦК ВЛКСМ. Новая задача поспособствовала и тому, что в эпоху оттепели оба лагеря превратились в масштабные комсомольские стройки, и к концу 1960-х гг. «Артек» и «Орленок» значительно увеличили свою пропускную способность (до 40,000 / 20,000 детей в год).

  • 12 ГАРФ, ф. Р-3341, оп. 6, д. 218, л. 389об.
  • 13 Л. А. Ефремова, «О комплектовании областных архивов документами личного происхождения», Вопросы арх (...)

7Упоминание о дневниках вожатых и пионеров в «Артеке» можно встретить уже в 1925 г.12, однако массово они передавались на архивное хранение лишь в 1960-1970-е годы. Вероятно, включению дневников рядовых вожатых и пионеров в 1959 г. в число документов, подлежащих сохранению, способствовала дискуссия о ценности источников личного происхождения, развернувшаяся на страницах профессиональных архивных журналов в эпоху оттепели13. Дата окончания передачи дневников в архив объясняется тем, что в 1967 и 1975 г. (соответственно) фонды «Артека» и «Орленка» в центральном партийном архиве завершили свое комплектование. Но, несмотря на внушительный объем коллекции советских дневников и ее уникальность, по причине ли неуместности хранения личных свидетельств в бывшем партийном архиве или в силу недоверия исследователей к аутентичности этого материала, профессиональные дневники вожатых, как и коллективные дневники пионеров, не вызывают никакого ажиотажа у основной аудитории читателей архива – часть дел с именованием «Дневник отряда» или «Педагогический дневник» не имеет листов использования, другие за прошедшие пятьдесят лет просматривались один или два раза.

  • 14 За год только в одном «Артеке» проходило в среднем 15 смен в 6-10 дружинах (в зависимости от сезона (...)
  • 15 Halfin, Terror in My Soul…, op. cit., p. X.

8Объяснить подобное игнорирование личных свидетельств в архивных фондах «Артека» и «Орленка» довольно просто. Жизнь этих детских лагерей находилась под пристальным вниманием чиновников из ЦК ВЛКСМ, а следовательно, имеется немало оснований заподозрить попавшие в партийный архив дневники вожатых в том, что информация, отраженная в них, подверглась многочисленным фильтрам идеологической цензуры. Даже кажущееся изобилие материала – лишь вершина айсберга документооборота: очень приблизительные расчёты, основанные на данных о вместительности детских центров в 1960-1970-е годы14, говорят о том, что в архивах оседало не более одной десятой части от общего количества дневников, а следовательно, сохранившиеся вожатские записи, скорее всего, прошли предварительный отбор. Однако то обстоятельство, что эго-документы создавались в условиях цензуры и контроля, уже давно не является препятствием для исследователей советской субъективности. Отбросив кажущиеся непродуктивными споры об искренности советских субъектов и о возможности доверять оставленным ими источникам, я предлагаю следовать предложенной Халфиным методике «чтения строк вместо чтения между строк 15» и выявлять возможности советских субъектов действовать и проявлять себя в заданных рамках системы.

Дневник в пионерском лагере: идеология и прагматика

  • 16 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 99, л. 4.
  • 17 Основное внимание в этой статье уделяется дневникам вожатых.

9Что представляет из себя дневник в пионерском лагере? Если воспользоваться формулировкой отчета о работе «Артека» за 1953 г., дневник – это одна из «форм учета работы», где «ежедневно записывается подробный, конкретизированный план работы, а вечером подводятся итоги проведенных мероприятий»16. Дневники предлагалось вести как вожатым, так и отрядам17. Большинство дневников имели печатную основу, которая должна была структурировать повествование: страница делилась пополам, ее левая половина предназначалась для написания плана работы на день, а правая должна была содержать замечания по проведенному дню. Процесс заполнения дневников контролировался руководством: методисты и начальники дружин, входящих в состав «Артека» и «Орленка», регулярно собирали тетради и оставляли в них свои замечания и подписи как свидетельство проверки.

  • 18 Интервью с методистом «Артека» (1940 г.р.) в 1965-1970 гг. Записано 27/06/2015.

10Несмотря на то, что дневник чаще всего позиционировался как свободная форма, в которой вожатый должен был «освещать содержание деятельности отряда18», мне удалось обнаружить в архивах краткие обсуждения вопросов о ведении дневников на рабочих собраниях и несколько памяток и инструктивно-методических указаний для вожатых разных лет. В одной из таких методических разработок целесообразность ведения дневников в лагере определяется через апелляцию к высказыванию авторитетного для советской воспитательной традиции педагога А. С. Макаренко:

  • 19 Цит. по РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 369, л. 22.

Воспитатель обязательно ведет дневник своей работы, в котором записывает отдельные наблюдения над воспитанниками, случаи, характеризующие то или иное лицо, беседы с ними, движение воспитанников вперед, анализирует явления кризиса или перелома, которые бывают у ребят в разных возрастах. Ведение такого дневника может характеризовать качества работы воспитателя и служить известным мерилом его ценности как работника /А. С. Макаренко/19.

  • 20 A. Pinsky, The Individual after Stalin: Fedor Abramov, Russian Intellectuals, and the Revitalizatio (...)

11Как можно заключить из этой цитаты, от практикующих ведение дневника педагогов требовалось в первую очередь сосредоточить внимание не на своей личности, а на внешнем объекте (которым выступает детский коллектив) и своей роли в процессе его формирования как педагога. Впрочем это не означает, что популярный (и, по мнению Пинского – ключевой20) для эпохи оттепели императив о саморефлексии не оказал на дневники вожатых абсолютно никакого влияния. Методисты требовали от вожатых не сухого изложения фактов, а «откровенного» раскрытия педагогических проблем:

  • 21 Архив Центрального методического кабинета ВДЦ «Орленок». Сборник методических материалов о работе с (...)
  • 22 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 601, л. 8.

— Дневник – это личное, а его берут на проверку?
— Да, дневник личный, ты доверяешь ему все свои мысли, пишешь откровенно, ибо от этого польза только тебе. В дневнике вырисовывается твой стиль работы, ты раскрываешь проблему, над которой работаешь. Разве это плохо? Берут не с той целью, чтобы распространить твое сокровенное, личное, а в какой-то мере помочь разобраться в отдельных вопросах 21.
Мало примеров, не виден рост экипажа, не уделено достаточного внимания недостаткам в период оргпериода, мало проблемных вопросов по работе с экипажем22.

  • 23 См. С. Хупер, «“Новому советскому человеку” случается ошибаться: вместо героических фигур – обыкнов (...)
  • 24 Практика ведения дневников обсуждалась вожатыми «Артека» и «Орленка» в рамках глубинных интервью об (...)

12У запроса на искреннее освещение недостатков имелось не только прагматическое, но и идеологическое основание. Исследования последних лет показывают, что после смерти Сталина императив сомневаться и ошибаться выдвигали люди из совершенно разных социальных и профессиональных сфер23. Однако, призывая писать «откровенно», методисты прежде всего преследовали установку на «истинность», а не на «искренность» повествования. То, что руководство лагеря намеревалось заполучить с помощью дневников в первую очередь достоверное описание рабочих проблем, а не внутреннего состояния вожатого, хорошо прослеживается и по тому, как сами бывшие советские работники лагеря (многие из которых успели побыть и вожатыми, и методистами) в интервью определяют функцию дневников24. Согласно их мнению, дневник прежде всего обладает значением «юридического документа», в котором требуется достоверно отражать произошедшие в его отряде события:

  • 25 Интервью с вожатой «Артека» (1969 г.р.) в 1990-1995 гг. Записано 30/03/2018.
  • 26 Интервью с вожатой «Артека» (1952 г.р.) в 1975-1980 гг. Записано 28/03/2018.
  • 27 Интервью с вожатым «Орленка» (1956 г.р.) в 1979-1981 гг. Записано 7/04/2018.

Нет, дневник нужен! Если […] не писать, попробуй потом подними [sic], [как было дело — А. К.]. Вот у вас если даже что-то случилось, мы говорим иногда [вожатым – А. К.]: «Вы пишете дневник для прокурора». Так оно и есть! Если вдруг что-то случится, [информация – А. К.] – только там!25
Дневник, во-первых, педагогический дневник является […] документом юридическим, где фиксируется все, и во-вторых, это как рабочая тетрадь вожатого, потому что там есть данные всех детей26.
Пед. дневник это был у нас самый строжайший документ. Каждое утро без пятнадцати семь мы должны старшему вожатому уже в кабинет положить пед. дневник. Он все рассматривал, подписывал, это ежедневное описание прожитого дня. Это было обязательно!27

  • 28 См. также фрагмент о вечерних планерках в «Артеке» в документальном фильме Всего одна смена (Артек, (...)
  • 29 «Инструктивно-методические требования к ведению педагогического дневника пионерского вожатого ВПЛ “ (...)

13Но для разбора педагогических проблем и трудностей в лагерях существовала и другая форма, а именно – «вечерние планерки», которые, по воспоминаниям вожатых, часто затягивались до глубокой ночи и отличались своей неформальной атмосферой28. Зачем устный анализ нужно было дублировать письменным? И почему «дневник» воспринимали как «документ»? Можно предположить, что прагматика практики заполнения дневников в «Артеке» и «Орленке» заключается в следующем: в 1959-1966 гг. (то есть, именно в те годы, когда дневники стали массово передаваться в архив), началась реализация проекта превращения этих лагерей в масштабные детские центры. В условиях значительного увеличения количества детей руководство, вероятно, потеряло возможность наблюдать за жизнью и проблемами отдельных отрядов. В памятке вожатому, вклеенной в дневник образца 1979 года, сообщается, что «работа вожатого с дневником» контролируется не только «администрацией лагеря», но и «руководством управления учебно-воспитательной работы»29. Это замечание позволяет предположить, что чтение дневников вожатых должно было облегчить процесс контроля рабочего процесса в лагере и предоставить начальству возможность ознакомиться с происходящим в детских коллективах. Методисты и старшие вожатые дружин, регулярно проверяющие дневник, таким образом, не были конечным адресатом вожатских нарративов, но исполняли роль медиаторов между вожатыми и управлением лагеря, стараясь увеличить эффективность этой формы коммуникации.

Дискурсивные рамки «достоверности»: форма и содержание дневника

  • 30 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 379, л. 19.
  • 31 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 553, л. 28.
  • 32 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 453, л. 25.

14Вожатые не только подчинялись рекомендации сосредоточиться на наблюдении (а не самонаблюдении), но и не были единственными и автономными субъектами действий, которые они описывали в дневниках: над ними довлел план смены, разработанный управлением учебно-воспитательной работы лагеря. Необходимость отчитываться о выполнении «спускаемого сверху» плана создавала препятствие для того, чтобы «откровенно» и достоверно отражать на страницах дневника неудачи своей работы. Ведущие дневники оказывались в ситуации doble-bind: документ, по которому оценивали качество и профессионализм их работы, должен был повествовать об их ошибках, недостатках и неудачах. Требование писать «откровенно» способствовало тому, что на страницах дневников изредка появлялись описания, разрушающие картину «счастливого советского детства»: в них вожатые сетовали на столкновения со стеной «равнодушия» со стороны пионеров и пробуксовке воспитательного процесса30, признавались в неудачах по «исправлению» и перековке проблемных подростков31, а также время от времени сообщали о неприятных происшествиях (например, бранной ругани детей или кражах32). Однако в основном в архиве преобладают дневники, изобилующие описаниями дней «без происшествий». Рамки, которые провоцировали ограничения самовыражения, хорошо видны благодаря сохранившимся на полях дневников комментариям методистов.

15В планах работы, которые ежедневно диктовались вожатым, как правило, отражались не только режимные моменты, но и содержательная программа лагеря. Согласно задаче, поставленной в начале 1960-х годов перед коллективами «Артека» и «Орленка» чиновниками ЦК ВЛКСМ, их педагогические усилия должны были быть направлены на то, чтобы воспитывать инициативных и идеологически подкованных пионеров-активистов. Как следствие (хотя, судя по имеющимся архивным материалам, этот вопрос никогда открыто не проговаривался в немногочисленных рекомендациях и инструкциях), вожатым, ведущим дневник, особое внимание необходимо было уделять подробному анализу тех пунктов плана, что имели отношение к программе «школы пионерского актива». Некачественное отражение выполнения этой программы в дневниках стало главным предметом замечаний методистов.

  • 33 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 430, л. 15об.
  • 34 РГАСПИ, ф. 8. оп. 1, ед. хр. 425, л. 17.
  • 35 Ibid.
  • 36 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 552, л. 18об.
  • 37 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 141, л. 8об.
  • 38 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 141, л. 19.

16Подавляющее число комментариев, оставленных на полях вожатских дневников, можно рассматривать как своеобразную «настройку» идеологической оптики описания повседневной жизни лагеря в дневниках. Чаще всего проверяющих не устраивало, что по «дневнику не видно основного направления смены (победители)»33, «плохо отражена школа пионерского актива34», «политическая работа с ее многообразными формами не находит места в работе35», «нет политинформации36». Иными словами, описание дня сопровождалось просьбами уделять больше внимания мероприятиям прямого идеологического воздействия, не придавая при этом значения самоочевидным режимным моментам (приему пищи, отходу ко сну). Например, краткое замечание «Прочитав заметку в газете, лагерь “Стремительный” решил послать протест против суда над негром Джоном Деннисом. Наш отряд тоже подписался под письмом» вызывало у проверяющего досаду: «Какое событие для анализа упустили!»37, а предложение «Поужинав, ребята, утомленные днем, быстро заснули» повлекло за собой вопрос: «Это очень важно?»38. Инспекторы выражали свое недовольство даже описанием впечатлений, полученных пионерами от идеологически насыщенных мероприятий, в том случае, если они отличались от ожидаемого эффекта. Так, экскурсия в Севастополь, который, согласно отчету вожатого, «понравился пионерам своей аккуратностью, красотой и торжественностью», по мнению методиста должна была иначе запечатлеться в памяти ребят:

  • 39 Ibid., л. 14.

Чистых и аккуратных городов очень много. Для того, чтобы увидеть это, не нужно было ездить в Севастополь. Это город Славы и Коммунистического отношения ко всему. Вот что должны были увидеть пионеры в Севастополе!
Л. Кондрашенко. 4. VII -63г39.

  • 40 Например: «Уважаемые вожатые! Планы на день врачом подписываются не регулярно. Такие вещи не допуст (...)
  • 41 «[Проверяющий:] В.Д.! Разве когда-нибудь наши вожатые Артека так халатно относились к заполнению э (...)
  • 42 «[Проверяющий:] Валюша! Нужно внести в план-сетку все отрядные дела. Подписывать у врача ежедневно (...)
  • 43 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 613, л. 12об.

17Иными словами, отсутствие отчета о канонических формах идеологического воспитания вызывало на страницах дневника у методистов куда большую обеспокоенность, чем отсутствие раскрытия педагогических проблем. С неменьшей щипетильностью методисты относились и к вопросам оформления дневника: например, к несвоевременно подставленной подписи врача40, игнорированию заполнения первых страниц – «календарного плана смены и сведений о ребятах41», отсутствию в план-сетке отражения отрядных дел42 и, наконец, игнорированию требования «вести дневник аккуратнее43».

  • 44 См. A. Yurchak, Everything Was Forever, Until It Was No More: The Last Soviet Generation, Princeton (...)
  • 45 Ibid.

18Такому пристальному вниманию проверяющих к форме, а не к содержанию дневников имеется несколько объяснений. Во-первых, методисты, получив сигнал о проблемах в работе вожатого, могли продолжить дальнейшее обсуждение и анализ педагогических неудач тет-а-тет или разобрать отдельные ситуации во время планерок. Во-вторых, по всей видимости, отражение и раскрытие идеологической программы лагеря в дневнике создавало дискурсивные рамки повествования, в воспроизводстве и поддержании которых участвовали не только пишущие, но и проверяющие. Отсутствие должного освещения идеологического воспитания в дневниках, замеченное внешними проверяющими из ЦК ВЛКСМ, могло гипотетически принести неприятности всей команде дружины, и работающие в ней методисты и начальники даже с большей вероятностью могли получить за это взыскания, чем вожатые-новички. Замечания проверяющих на полях дневника в равной степени адресованы вожатым и читателям: они являют собой образец умелого использования «авторитетного дискурса 44» и в равной степени представляют процесс обучения владения этому навыку новичков. Эти рамки, однако, являлись не только ограничением в самовыражении, но и его опорой. Вожатые, хорошо освоившие предложенные им дискурсивные модели, могли себе позволить использовать их для осуществления «перформативный сдвигов45», то есть творческой интерпретации значений утративших первоначальный смысл идеологем и увеличения собственной автономии.

Способы проявления личности в поле возможностей диаристов

19Итак, как я постаралась показать выше, методисты, регулирующие процесс написания дневников, преследовали задачу обратить взгляд пишущих не вглубь себя, а на достоверное описание окружающих их проблем, а также контролировали, насколько строго и добросовестно в дневниках воспроизводятся формулы «авторитетного дискурса». Оба этих обстоятельства очерчивали допустимые границы «свободной формы», в которой вожатые могли производить ежедневный анализ своей работы. Как следствие, повествование в подавляющей массе дневников представляет собой однотипное описание последовательности событий, которое подчинено продиктованному плану и разрывается периодическими экскурсами в разъяснение идеологически насыщенного воспитательного значения дел или экспликацией возникших во время выполнения плана трудностей. Однако за этим репрезентативным слоем мы все же можем увидеть стратегии поведения пишущих, которые не нарушают дискурсивных рамок, заданных гласными или негласными императивами.

20Самый очевидный способ проявления личности пишущего на страницах педагогических дневников – описанный Хелльбеком процесс субъектификации. Несмотря на то, что от пишущих требовался в первую очередь анализ, а не самоанализ, некоторые из них охотно использовали на страницах дневников модель покаяния в совершенных ошибках. В дневниках можно встретить экспликацию личной ответственности за удачи и, чаще, огрехи в ходе проведения мероприятий, нарушения дисциплины, порядка, моральных и социальных норм требований, предъявляемых к добросовестным вожатым и пионерам:

  • 46 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 471, л. 14.
  • 47 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 574, л. 38.

Активно принялись за подготовку формы парадной. Но неувязка получилась с «разговорами» и пуговицами, поэтому такое отношение возникло «лишь бы мне досталось». Это не продумали. Наше упущение46.
Недостатки: Я не дошла до каждого ребенка, не знала, чем он вообще дышит, поэтому были в отряде ребята, которе стояли в стороне от дел или пассивными исполнителями47.

  • 48 Hellbeck, Laboratories of the Soviet Self : Diaries from the Stalin Era, PhD thesis, Columbia Unive (...)

21Кроме того, как и герои дневников Хелльбека, признавая разрыв между своим уровнем профессионализма в решении задач и требуемыми «этическими и эстетическими стандартами совершенства48», вожатые иногда делали себе замечания, которые помогли бы им усовершенствовать свою работу:

  • 49 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 593, л. 8.

Наш экипаж хороший, но мы как-то мало уделяли внимания Буланину Мише и Александрову Саше, эти ребята немного выпали из нашего поля зрения. С Витей С. в течение всей смены была проделана большая работа, и все же мы не уверены, что он все до конца понял, уж очень в нем все глубоко засело. А вот Данисею очень помог экипаж, и Сергею Ерофееву, эти ребята разобрались в себе. На будущее надо все же больше обращать внимания на тихих ребят49.

22В приведенных примерах отчетливо прослеживаются привычные для эго-документов исповедальные мотивы покаяния и последующей «работы над собой». Нельзя сказать, что такое проявление «Я» было неожиданным и, тем более, нежеланным эффектом ведения дневников: призыв писать о проблемах в совокупности с требованием выполнять план, безусловно, способствовал восприятию неудач как собственных промахов автора. Самоанализ, по всей видимости, задумывался как вершина анализа собственной работы, хотя как прямое требование – ни в инструкциях, ни в замечаниях методистов на полях дневника – не предъявлялся. Наличие мотива трансформации себя в сознательного советского субъекта и вожатого в отчетных документах, которые вообще-то не предполагали проблематизации личности пишущего, подтверждает популярность субъектификации как способа осознания своего места и функции внутри советского общества. Однако эта стратегия проявления личности в заданных рамках рабочего дневника была лишь одним из возможных маневров заявить о своей индивидуальности на его страницах.

23Среди авторов ежедневных отчетов можно встретить и таких, кто использовал продиктованные императивы писать о проблемах и отчитываться о выполнении плана как средство повышения автономии своей педагогической деятельности. Экспликация проблем в работе и грамотное владение языком «авторитетного дискурса» позволяли некоторым вожатым объяснять причины совершенных ими изменений в продиктованном плане и, тем самым, легитимизировать их. Так, в следующих примерах в одобряемой дикурсивной форме «замечаний себе» «разговорные» моменты (к которым, очевидно, относятся сборы, диспуты и политинформации) противопоставляются активным и деятельным формам – походам и художественной самодеятельности:

  • 50 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 448, л. 15.
  • 51 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 574, л. 21.

Пересмотреть и значительно увеличить сроки пребывания детей «в природе»: на море, в лесу, в походе, в парке и т.д. Делать это нужно за счет массовых отрядных и дружинных мероприятий, за счет «разговорных» моментов на веранде и по комнатам, за счет постоянных репетиций и слишком частых массовых показательных и парадных мероприятий50.
Перекличка фестивалей прошла не очень организованно, зато когда ребята показывали номера худ. самодеятельности, было интересно. На будущее: как можно меньше дел, где ребята только говорят: это скучно51.

  • 52 L. Kirschenbaum, Small Сomrades: Revolutionizing Childhood in Soviet Russia (1917-1932), New York, (...)
  • 53 Ibid.

24Авторы дневников, использовавшие эту стратегию, фактически возрождали некогда популярную в традиции «свободного воспитания» форму письменного ежедневного анализа, где педагог выводит необходимость каждого следующего действия, основываясь «на наблюдаемых предпочтениях и возможностях каждой конкретной группы воспитанников52». Лиза Киршенбаум считает, что причиной отказа от этой педагогической практики в советских детских садах стала появившаяся в конце 1920-х годов разнарядка выстраивать свою деятельность в соответствии с «универсальным фиксированным планом53». Вожатые «Артека» и «Орленка» 1960-1970-х годов научились обходить препятствия «плана» посредством соблюдения дискурсивных рамок и тем самым вернули забытую воспитательную традицию.

  • 54 О. Хархордин, Обличать и лицемерить. Генеалогия российской личности, СПб-М., Европейский универ (...)

25Но еще более интересно, что пишущие могли использовать навязываемый методистами дискурс как «оружие слабых». Для этого они прибегали к возможностям конвенционального в советском авторитетном дискурсе жанра «самокритики». Олег Хархордин замечает, что «в партийном дискурсе термин “самокритика” вообще применялся для описания индивидуального самобичевания гораздо реже, чем для обозначения коллективной критики членами партии ошибок и недостатков партийной жизни54». Вожатые центральных пионерских лагерей, которым приходилось вести дневник, также достаточно часто избегали прямого толкования этого требования, зато иногда использовали его как средство указания на недостатки системы в целом. Приведу яркий пример того, как вожатая вместо требуемого анализа собственной работы критикует на страницах дневника организацию конкурса бального танца:

  • 55 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 555, л. 16об-17.

Готовились к конкурсу мало. Как прошел он — не понравилось очень. Хотелось бы сразу собраться и обсудить, но у нас в такие моменты совещаний не бывает. Сделали ужин в 18-30, с тем, чтобы в 19-15 начать. Пришли и ждали организаторов до 20-20. Устали, хотя и играли с ними и пели. […] Дальше. Надо перед конкурсом раздать или хотя бы зачитать условия его. […] Ведь бальный танец, надо было объяснить, что в них входят и массовые танцы, и полька-тройка и т.д. Ребята вообще не имеют представления, как судить. Оформление танца: что это? «Линия танца». Как же это оформление? Это, по-моему, все входит в исполнение! Вожатые стоят диктуют оценки. Одна вожатая накричала в микрофон, берет другая и всем грубит: «Закройте рты! Артек!» Ребята […] это слышат. «Мы думали, что в Артеке справедливость и все верно», — с вожатой говорят 55.

26Автор приведенного отрывка не просто описывает недовольство организацией конкурса, но еще и делает замечания в форме повелительного наклонения («Надо перед конкурсом раздать или хотя бы зачитать условия его»), обращаясь к своим проверяющим – лагерному начальству, ответственному за проведение мероприятия.

27Как получилось, что дневник, предназначенный для контроля за подчиненными, стал инструментом назидания, нарушающим привычную субординацию? Мне представляется, что причина появления такой возможности заключается именно в ограничениях самостоятельных действий вожатого, налагаемых на него местом в социальной иерархии пионерского лагеря. Так, в дневнике отрядный вожатый должен отчитываться о качестве выполнения запланированных на день мероприятий. Но, как можно судить по текстам дневников, возможность реализовать все намеченное на день не всегда зависела от качества работы вожатого, поэтому достаточно часто в замечаниях по проведенному дню встречаются не столько покаяния, сколько оправдания о том, что выполнить какой-то из пунктов плана не удалось (или удалось, но неудачно) по вине организационных сбоев системы:

  • 56 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 196, л. 20об.
  • 57 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 425, л. 14об.
  • 58 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 551, л. 9об.
  • 59 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 552, л. 11.

В школе было 5 ур<оков>, и поэтому политинформации не было56.
В связи с тем, что ребята занимаются в разное время, нам не удалось провести экскурсию в лагерь и к мемориальной доске57.
Доска еще не оформлена из-за недостатка бумаги58.
После полдника все организовано пошли работать, но… никого там не застали. Часть ребят пошла на тренировку, часть на автокружок. Остальные стали готовиться к костру59.

28Необходимость отчитываться о выполнении пунктов плана, часть из которых лежит за пределами возможностей и ответственности вожатых, позволяла им обсуждать на станицах дневника несовершенства системы, используя дневник как книгу жалоб и предложений о возможностях ее преобразования:

  • 60 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 598, л. 9.
  • 61 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 499, л. 15.

Сегодня ребята не смогли сделать зарядку, т.к. закрыт спортзал. Я считаю, что [зарядка – это – А. К.] один из важнейших режимных моментов, его нарушение ведет к расхолаживанию дисциплины60.
И еще один недостаток – очень ограничено было время на экскурсии. За 1 час рассказать об «Орленке», да еще провести детей, все показать в дружине – невозможно. И даже очень бегло и то времени в обрез. Помоему, чем так, так уж лучше не проводить совсем ее. Никому она такая не нужна61.

29Таким образом, вожатые, занимавшие низшую ступень в иерархической лестнице пионерских лагерей, могли использовать дневник не только как средство осознания своего места в социальном порядке лагеря, но и для того, чтобы выйти за рамки предписаний, и, более того, чтобы упрекнуть стоящее над ними начальство в плохой организации этого социального порядка. Письмо в этом случае изменяло свою функцию: дневники не просто выступали в качестве средства вертикального контроля, но и являлись своеобразным механизмом по налаживанию и трансформированию работы лагеря «снизу».

30Ведение профессиональных дневников вожатых создавало ситуацию, в которой пишущие не чувствовали себя главным и единственным объектом контроля, что, как кажется, и позволяло им некоторую импровизацию в выборе и артикуляции своей собственной позиции в деятельности огромных детских центров. Хотя форма дневника предполагала только один сценарий вписывания себя в институциональную систему, а именно – освоение позиции добросовестного исполнителя плана, вожатые находили способы для того, чтобы заявить о себе как о субъектах, способных изменять и совершенствовать институциональную систему. Субъект, которого призывали к анализу и критике для поисков недостатков своей работы, оказался наделенным оптикой выявления несовершенств функционирования системы и превратил дневник в орудие ее трансформации «снизу». Ежедневные отчеты о работе давали возможность вожатым, расположенным на самой низкой ступени иерархии лагеря, выходить за рамки своей субъектности и становиться агентами, реформирующими воспитательную систему изнутри.

  • 62 A. Krylova, «Soviet Modernity: Stephen Kotkin and the Bolshevik Predicament Contemporary», Contempo (...)
  • 63 Ibid.

31Любопытно, что дневники, в которых субъекты занимали позицию не исполнителей, а активно действующих субъектов, сохранились в бывшем партийном архиве. Вероятно, индивидуальный стиль в работе, как и неравнодушие к проблемам институционального и социального устройства, были не случайным эффектом использования рабочих дневников не по прямому назначению, но поддерживались и приветствовались идеологами в позднесоветскую эпоху. Это наблюдение созвучно выдвинутому Анной Крыловой тезису о доминировании в позднесоветской культуре «индивидуализирующего дискурса», «позволяющего людям, которые им пользуются, представлять индивидуальное и социальное измерение их жизни в качестве взаимозависимых и не априори антагонистичных измерений»62, и призывает продолжить исследования советской субъективности в условиях «постбольшевистской культуры63».

Haut de page

Notes

1 I. Halfin, J. Hellbeck, «Rethinking the Stalinist Subject: Stephen Kotkin’s ‘Magnetic Mountain’ and the State of Soviet Historical Studies», Jahrbüc herfür Geschichte Osteuropas, 64, 1996, 3, p. 456-463; A. Krylova, «The Tenacious Liberal Subject in Soviet Studies», Kritika: Explorations in Russian and Eurasian History, 1, 2000, 1, p. 121-124.

2 «Интервью с Игалом Халфиным и Йоханом Хелльбеком », Ab Imperio, 3, 2002, с. 221.

3 И. Халфин, «Синтаксис большевистского субъекта», Ab Imperio, 3, 2002, с. 406.

4 А. Пинский, «Предисловие», После Сталина: Позднесоветская субъективность (1953-1985) (под ред. А. Пинского), СПб, Изд-во Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2018, c. 26.

5 Halfin, Terror in My Soul. Communist Autobiographies on Trial, Cambridge, Mass, Harvard University Press, 2003; Hellbeck, Revolution on My Mind: Writing a Diary under Stalin, Cambridge (Mass.) – London, Harvard University Press, 2006.

6 Hellbeck, Revolution on My Mind…, op. cit., p. 9.

7 A. Etkind, «Soviet Subjectivity: Torture for the Sake of Salvation?», Kritika, 6, 2005, 1, p. 177.

8 Й. Хелльбек, «“Советская субъективность”– Клише?», Ab Imperio, 2, 2002, с. 398.

9 См. L. McNeill, Public designs for a private genre: community and identity in the diary, PhD thesis, University of British Columbia, 2004.

10 Пинский, «Предисловие», ук. соч., с. 27.

11 Эти фонды входят в состав хранилища документов и материалов молодёжных организаций Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), в прошлом – Центрального архива ВЛКСМ, т.е. не просто государственного, a советского «политического» архива. Как утверждает А. Ассман, в отличие от «исторических» архивов, которые сохраняют любые более не используемые единицы информации, политические архивы функционируют как важный инструмент власти, а следовательно, отбор документов в них подчиняется дополнительной фильтрации. См. A. Assmann, «Canon and Archive», in: A. Erll, A. Nünning (eds.), Media and Cultural Memory, Berlin – New York, Walter de Gruyter, p. 97-109.

12 ГАРФ, ф. Р-3341, оп. 6, д. 218, л. 389об.

13 Л. А. Ефремова, «О комплектовании областных архивов документами личного происхождения», Вопросы архивоведения, 1 (Январь 1961), с. 46-48; З. А. Журавлёва, «Собирание документов личного происхождения – задача каждого архива», Вопросы архивоведения, 3 (Сентябрь 1962), с. 87; А. Т. Николаева, «Совещание по вопросам источниковедения истории советского общества», Вопросы истории, 5 (Май 1962), с. 162-164; С. С. Дмитриев «Личные архивные фонды. Виды и значение их исторических источников», Вопросы архивоведения, 3 (Сентябрь 1963), с. 35-48 и др.

14 За год только в одном «Артеке» проходило в среднем 15 смен в 6-10 дружинах (в зависимости от сезона), а каждая дружина, в свою очередь, состояла из 5-10 пионерских отрядов. Вместительность «Орленка» была меньше, к тому же в 1960-е годы лагерь находился в процессе строительства, но и там гипотетическое количество успевших отдохнуть в лагере отрядов, а следовательно, и вожатских дневников за 1959-1975 приблизительно равнялось 2000.

15 Halfin, Terror in My Soul…, op. cit., p. X.

16 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 99, л. 4.

17 Основное внимание в этой статье уделяется дневникам вожатых.

18 Интервью с методистом «Артека» (1940 г.р.) в 1965-1970 гг. Записано 27/06/2015.

19 Цит. по РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 369, л. 22.

20 A. Pinsky, The Individual after Stalin: Fedor Abramov, Russian Intellectuals, and the Revitalization of Soviet Socialism, 1953-1962, PhD thesis, Columbia University, 2011, p. 20.

21 Архив Центрального методического кабинета ВДЦ «Орленок». Сборник методических материалов о работе с пионерски-комсомольским активом за 1964-1972 гг., т. 21, л. 2.

22 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 601, л. 8.

23 См. С. Хупер, «“Новому советскому человеку” случается ошибаться: вместо героических фигур – обыкновенные граждане, неуверенно ищущие счастье», После Сталина, ук. соч., с. 39-74.

24 Практика ведения дневников обсуждалась вожатыми «Артека» и «Орленка» в рамках глубинных интервью об их педагогическом опыте работы в лагере, которые собирались в рамках исследовательского проекта «Пионерские лагеря “Артек” и “Орленок”: пересмотр государственного проекта в личных нарративах и опыте бывших пионеров и вожатых (1957-1991)», проводимого мной в период обучения на факультете антропологии ЕУ СПб. Большинство интервью собрано с «ветеранами» «Артека» и «Орленка» (т.е. теми, кто начинал свою карьеру в этих лагерях в 1960-1980-е годы в роли вожатых и на момент интервью являлся их сотрудником) во время моих поездок и полевой работы в этих детских центрах в 2015 и 2018 годах. Все интервью хранятся в личном архиве автора этой статьи.

25 Интервью с вожатой «Артека» (1969 г.р.) в 1990-1995 гг. Записано 30/03/2018.

26 Интервью с вожатой «Артека» (1952 г.р.) в 1975-1980 гг. Записано 28/03/2018.

27 Интервью с вожатым «Орленка» (1956 г.р.) в 1979-1981 гг. Записано 7/04/2018.

28 См. также фрагмент о вечерних планерках в «Артеке» в документальном фильме Всего одна смена (Артек, лагерь Лесной) [Документальный фильм], реж. С. М. Зеликин, 1974, СССР (youtube.com/watch?v=4kSsSuaAAQU).

29 «Инструктивно-методические требования к ведению педагогического дневника пионерского вожатого ВПЛ “Артек”», машинопись, 20 марта 1979 года. Вклеена в дневник К. А. Деревянко (вожатая «Артека» в 1983-1986 гг.), хранится у К. А. Деревянко., цит. по фотокопии, сделанной с разрешения автора.

30 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 379, л. 19.

31 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 553, л. 28.

32 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 453, л. 25.

33 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 430, л. 15об.

34 РГАСПИ, ф. 8. оп. 1, ед. хр. 425, л. 17.

35 Ibid.

36 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 552, л. 18об.

37 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 141, л. 8об.

38 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 141, л. 19.

39 Ibid., л. 14.

40 Например: «Уважаемые вожатые! Планы на день врачом подписываются не регулярно. Такие вещи не допустимы в работе вожатого. Внимательно посмотрите на составление плана на день. 20/X <1966 г.>» (РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 551, л. 11об.).

41 «[Проверяющий:] В.Д.! Разве когда-нибудь наши вожатые Артека так халатно относились к заполнению этих страничек?!» (РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 345, л. 5об.).

42 «[Проверяющий:] Валюша! Нужно внести в план-сетку все отрядные дела. Подписывать у врача ежедневно дневник, при заполнении пед. страничек обратить внимание на содержание» (РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 553, л. 16об.).

43 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 613, л. 12об.

44 См. A. Yurchak, Everything Was Forever, Until It Was No More: The Last Soviet Generation, Princeton, Princeton University Press, 2006.

45 Ibid.

46 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 471, л. 14.

47 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 574, л. 38.

48 Hellbeck, Laboratories of the Soviet Self : Diaries from the Stalin Era, PhD thesis, Columbia University, 1998, p. 19.

49 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 593, л. 8.

50 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 448, л. 15.

51 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 574, л. 21.

52 L. Kirschenbaum, Small Сomrades: Revolutionizing Childhood in Soviet Russia (1917-1932), New York, Routledge Falmer, 2001, p. 81.

53 Ibid.

54 О. Хархордин, Обличать и лицемерить. Генеалогия российской личности, СПб-М., Европейский университет в Санкт-Петербурге – Летний сад, 2002, с. 174.

55 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 555, л. 16об-17.

56 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 196, л. 20об.

57 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 425, л. 14об.

58 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 551, л. 9об.

59 РГАСПИ, ф. 8, оп. 1, ед. хр. 552, л. 11.

60 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 598, л. 9.

61 РГАСПИ, ф. 9, оп. 1, ед. хр. 499, л. 15.

62 A. Krylova, «Soviet Modernity: Stephen Kotkin and the Bolshevik Predicament Contemporary», Contemporary European History, 23, 2014, 2, p. 171.

63 Ibid.

Haut de page

Pour citer cet article

Référence papier

Anna Kozlova, « От самоконтроля к реформированию системы »Revue des études slaves, XCII-1 | 2021, 119-133.

Référence électronique

Anna Kozlova, « От самоконтроля к реформированию системы »Revue des études slaves [En ligne], XCII-1 | 2021, mis en ligne le 01 janvier 2022, consulté le 18 avril 2024. URL : http://journals.openedition.org/res/4315 ; DOI : https://doi.org/10.4000/res.4315

Haut de page

Auteur

Anna Kozlova

Université européenne de Saint-Pétersbourg

Haut de page

Droits d’auteur

CC-BY-SA-4.0

Le texte seul est utilisable sous licence CC BY-SA 4.0. Les autres éléments (illustrations, fichiers annexes importés) sont « Tous droits réservés », sauf mention contraire.

Haut de page
Rechercher dans OpenEdition Search

Vous allez être redirigé vers OpenEdition Search