1Cтолетний юбилей Великой русской революции, который прошел в 2017 году, оказался для российского общества и властей достаточно проблемным сюжетом. Кажется, внимание, которое уделили этому событию как официальные, так и академические круги, было недостаточным. Впрочем, учитывая то, как изменилась после 1991 года господствующая в России идеология, понятно, что рефлексия о Революции вряд ли могла бы стать поводом для больших торжеств. Государственная власть склонна возводить свою идеологическую родословную не к советскому, а скорее, к имперскому прошлому. Советский период, трактуется чаще не как время радикального преобразования общества, а как продолжение непрерывного существования государства, то есть обращается внимание не на то, что отличало советское время от царского, а на то, что у них было общего. В условиях, когда юбилей заставляет вспомнить про свержение царского режима и установление рабоче-крестьянской республики, в официальных кругах возникает неминуемый вопрос: что именно отмечают — годовщину катастрофы или великое историческое событие?
2Однако ситуация неопределенности в связи с этой датой возникает не впервые. На протяжении советской истории наиболее активно годовщину революции отмечали дважды: 10-летие Октября в 1927 году и полувековой юбилей в 1967. И в том, и в другом случае, концепция юбилейных торжеств была достаточно очевидной. В 1927 году юбилей должен был показать, что революция победила окончательно и бесповоротно, и пролетариат превращает свое политическое торжество в факт истории. Именно в этот момент революция из текущего политического процесса становилась историческим событием, вокруг которого выстраивалась собственная мифология и формировалась доминирующая интерпретация прошлого.
3В 1967 году юбилей отправил революцию в далекую историю. Советское государство словно отчитывалось перед прошлым за свои успехи в настоящем. Революция не мифологизировалась, но превращалась в законченную красивую картинку, которую нежелательно ни интерпретировать, ни дополнять.
4Торжества походили на карнавал; военный парад на Красной площади открывали ряженые красноармейцы в форме образца Гражданской войны. В начале Эпохи застоя советское государство чувствовало себя комфортно, полностью лишая прошлое какого-либо драматизма, что было особенно важным на фоне перехода от хрущевских реформ и разоблачения сталинизма к брежневской стабильности. Юбилейные торжества стали своеобразным оформлением этой новой тенденции.
5Прямой противоположностью этим годовщинам был 1937 год, когда двадцатилетие революции отмечали довольно скромно, гораздо большее внимание было сосредоточено на столетии со дня смерти Пушкина. Эта дата превратилась в главный юбилей года (Платт, 2017). Юбилей же Революции отмечали без особой пышности, предпочитая не привлекать к нему слишком большого внимания. Это и понятно. Именно в 1937 году на скамье подсудимых в Москве оказались многие революционные лидеры, а тысячи других участников революционных событий подверглись репрессиям по всей стране. Новая интерпретация Великого Октября уже формировалась, но не стала еще привычной.
6Рефлексия и размышления о противоречиях и трагических итогах революционного процесса в контексте 1937-1938 годов не только не приветствовались, но и были в высшей степени опасным делом. Такое мог позволить себе разве только Лев Троцкий, находившийся далеко от Москвы, в Мексике. Его книга «Что такое СССР и куда он идет» была опубликована в 1936 году, а затем вышла на многих языках под названием «Преданная революция».
7Тем не менее, в самом Советском Союзе участники революционных событий не могли не размышлять на аналогичные темы. Одним из тех, кто трагически переживал происходящее, был знаменитый детский писатель и участник Гражданской войны, Аркадий Гайдар.
8Как полагают многие исследователи, канон советской детской литературы в основных чертах сложился к концу 1920-х годов. Так, например, в выпуске журнала «Детские чтения» от 2017 года, посвященном Русской революции, высказывается мысль, что
процесс советизации детской литературы растянулся на десятилетия <…> Новые советские ценности начали артикулироваться в 1923-1924 гг. Пьесы для самодеятельных театров и небольшие рассказы, публиковавшиеся в газетной и журнальной периодике в конце 1920-х гг., сменились в 1930-е гг. историко-революционной повестью для подростков (Детские чтения, 2017: 3-4).
9Советская детская литература 1930-х годов отличалась от книг предыдущих периодов тем, что на первый план выдвинула события недавнего революционного прошлого, формируя образы детей-героев, которые вместе со старшими товарищами участвуют в борьбе против классового врага. Особую роль в этих произведениях играла Гражданская война, которая не только должна была продемонстрировать образцы героизма в прошлом, но и подготовить молодое поколение к будущим испытаниям. В том, что советским людям предстоит еще сражаться с врагами, сомнений не было. Но психологическая подготовка к будущей войне велась двумя разными, в значительной мере, противоположными способами. Одни авторы пытались романтизировать военные подвиги, описывая опыт борьбы с белогвардейцами и бандитами в первые годы советской власти, другие (они были в меньшинстве) пытались честно рассказывать о кровавых трагедиях войны.
10Как пишет культуролог Мария Наумова,
детям предлагались книги, кинофильмы и журналы, посвященные подвигам их выдуманных ровесников, которые, несмотря на юный возраст, руководили отрядами и выигрывали битвы <…> Этим героям было не страшно на поле боя, им все дается легко; они сразу видят, кто друг, а кто враг <…> поверхностно-оптимистическое представление о будущей войне как череде легких побед Красной Армии существовало не только в художественной литературе, но и вообще было свойственно советской публицистике 1930-х годов (Наумова, 2017: 169-170).
11Несколько позже, в рамках этой же модели, был создан фильм-прогноз «Если завтра война» (Реж. Е. Дзиган, 1938), показывающий будущее столкновение с фашистскими агрессорами. Все битвы легко выигрывались, а сам вооруженный конфликт представлялся очень кратким и безболезненным.
Тем не менее, существовали авторы, — продолжает Наумова, — стремившиеся обучить детей болезненному опыту войны на примере героев, которые будучи их сверстниками, проходили бы невыносимые испытания и определяли себя в них. Эти писатели обращались к детской аудитории, иногда забывая, что их читатель — ребенок. (Наумова, 2017: 169-170)
Одним из таких писателей был Аркадий Гайдар. Он готов был показать борьбу с врагом как тяжелое испытание.
12Специалист по советской детской литературе Евгения Путилова считает, что книги Гайдара обошли традицию, которая сложилась в детских приключенческих повестях тех лет, посвященных Гражданской войне. Писатель, помещая своих героев в различные ситуации и предлагая нетрадиционное решение их, «осуществляет главную задачу — воспитание чувств читателя» (Путилова, 2005: 148-162).
13По словам исследовательницы творчества Гайдара М. Литовской, писатель постоянно писал о тревоге, которую испытывают его герои, читая газеты о неотвратимости новой войны.
Гайдар не был одинок в оценке проживаемого страной отрезка истории как кратковременной передышки между двумя большими войнами. Для многих его сограждан ожидание будущей войны стало частью повседневных переживаний. Внутренняя неустойчивость и необъяснимость советской жизни также порождают беспокойство у рядового участника истории. (Литовская, 2012: 92-93)
14Написанная в 1938-39 годах повесть Гайдара «Судьба барабанщика», хоть и не повествует прямо о Гражданской войне, явно относится к этой же категории книг для детей и подростков. Действие повести происходит в 1930-е годы, но автор не разделяет мирное время и войну, показывая, что даже в условиях, когда нет военных действий, могут возникнуть ситуации, не менее драматичные и опасные. Рассказывая о работе над книгой «Судьба барабанщика», Гайдар говорил, что эта книга не о войне, но о делах суровых и опасных не меньше, чем сама война…
15В «Судьбе барабанщика» повествуется о четырнадцатилетнем мальчике, Сереже, который в какой-то момент остался в Москве совсем один; его мать утонула 4 года назад, отец сидит в тюрьме, а мачеха уехала со своим новым мужем на Кавказ, на целый месяц, и оставила Сереже 150 рублей. Мальчик чувствует себя покинутым и преданным. Арест отца, героя Гражданской войны, был внезапным и неожиданным.
16Этот «одинокий мальчик» был очень важной фигурой в литературе 1930-х годов. Как пишет Мариэтта Чудакова,
к 1930-м годам ребенок (отрок, подросток) оказался единственным вариантом литературного героя, свободного от упрочившегося регламента, подчинившего себе печатную отечественную литературу. <…> Только в обличье ребенка можно было, в частности, попробовать реализовать «старинную и любимую» идею Достоевского — «изобразить положительно прекрасного человека» (Чудакова, 2007: 169).
17Отец мальчика — участник Гражданской войны, герой, который является для Сережи образцом. В момент страшного выбора именно воспоминания об отце заставляют мальчика взяться за оружие и остановить шпионов.
18Само представление о мирной жизни как о продолжении борьбы с врагами, вполне соответствует идеологическим требованиям советской власти времен Сталина. Но внимательный читатель книги Гайдара легко мог заметить, что атмосфера опасности, которая окружает героя, порождена не только присутствием классовых врагов и шпионов. «Свои» тоже могут быть опасными, и еще не известно, откуда ждать удара.
19В школе Сережа назначен барабанщиком отряда; это очень почетная обязанность для пионера. Он берет в библиотеке книгу, название которой читателю не сообщается. В ней рассказывается о маленьком барабанщике времен Великой французской революции.
20О чем же говорится в этой книге? Мальчик-барабанщик
убежал от своей злой бабки и пристал к революционным солдатам французской армии, которая сражалась одна против всего мира.
Мальчика этого заподозрили в измене. С тяжелым сердцем он скрылся из отряда. Тогда командир и солдаты окончательно уверились в том, что он — вражеский лазутчик (Гайдар, 1999: 115).
21После этого вокруг революционного отряда стали происходить странные события. Несколько раз его спасал от внезапных нападений врагов своевременно поданный сигнал. Но все эти подвиги присваивал себе толстый и трусливый музыкант Мишо, который оклеветал главного героя и обьявил его изменником. Мишо награждали и продвигали по службе за чужие победы.
22Барабанщик с самого начала кажется родственно близким Сереже, во всяком случае, он проецирует на себя все невзгоды маленького француза. Более того, Сережа отождествляет себя с ним и говорит: «Это я». Правда, Сережа живет в мирное время, а французский барабанщик — в эпоху революции. Сережа бьет в барабан в школе, а мальчик — на настоящей войне. Но Сережа видит другое, глубинное сходство.
Ярость и негодование охватили меня при чтении этих строк, и слезы затуманили мне глаза. Это я… то есть это он, смелый, хороший мальчик, который крепко любил свою родину, опозоренный, одинокий, всеми покинутый, с опасностью для жизни подавал тревожные сигналы. (Гайдар, 1999: 116)
Обратим внимание на эти сигналы. Писатель словно готовит нас к тому, что в этой истории спрятан смысл, до которого еще нужно добраться.
В «Судьбе барабанщика» А. Гайдара, одном из самых интересных сочинений конца 30-х годов, сложно сочетались разные пласты художественной реальности, разные способы связи художества с материалом. Подобно тому, как в рассказе Уэллса два путника идут по дороге навстречу друг другу в разных эпохах <…> так в этой повести рисуется один мир, вернее, туманная, плывущая проекция этого мира, а сквозь него проглядывает или, скорее, подает неясные сигналы другой. (Чудакова. 2001: 352-353)
23На первый взгляд, самоотождествление Сережи с французским героем кажется несколько странным. Гайдар мотивирует это юношескими фантазиями. Но невольно напрашивается другая параллель: именно в 1937-1938 годах происходит активное переписывание истории Гражданской войны, когда подвергшиеся репрессиям герои исчезают из общественной памяти, а их подвиги приписываются тем, кто остался в окружении Сталина. Гайдар как участник боев прекрасно помнил, что происходило на самом деле, и мотивы присвоенной победы были ему близки.
Гайдар выстраивал свой собственный универсум, — пишет Чудакова, — приучая читателя к игре, ко второму плану, к двойному дну, формируя ту поэтику п о д с т а в н ы х проблем, которая с наибольшей полнотой воплотится в «Судьбе барабанщика». (Чудакова. 2001: 349)
Несмотря на то, что сюжет о французском барабанщике кажется на первый взгляд эпизодическим, не будем забывать, что именно эта тема фигурирует в названии книги Гайдара — «Судьба барабанщика».
24Придумал ли Гайдар эту историю? Или речь идет о подлинной книге? Для того, чтобы найти ответ на этот вопрос, пришлось провести целое расследование.
- 1 Хазин Евгений Яковлевич (1893–1974) — писатель, очеркист, историк литературы. Старший брат Надежды (...)
- 2 Евгений Хазин, Барабанщик революции. Историческая повесть из времен великой французской революции, (...)
25У нас есть все основания предполагать, что герой Гайдара взял в библиотеке книгу Евгения Хазина1 «Барабанщик революции», которая вышла в Москве в 1930 году2. На обложке изображен юный санкюлот во фригийском колпаке, бьющий в барабан. «Барабанщик революции» повествует о мальчике Тоби. Тоби — сирота, однако воспитывает его вовсе не злая бабка, а добрая пожилая женщина, Шарлотта Монтаржи, которую мальчик называет бабушкой. Тоби действительно уходит барабанщиком во французскую армию и оказывается участником сражения при Ваттиньи, где в октябре 1793 года французы разбили австрийцев. Тоби идет на войну, и бабушка, чтобы не разлучаться с внуком, идет на войну вместе с ним.
26На самом деле, «Барабанщик революции» является пересказом другого произведения, о чем Хазин честно сообщает: «По сюжету романа Delorme — Le Tambour de Wattignies». Хазин сильно сократил его, убрав некоторые сюжетные линии, а что-то и добавил.
27Роман Сикста Делорма «Барабанщик из Ваттиньи» был написан в 1899 году. Главный герой — Тоби Элье — осиротел ребенком, и не помнит своих родителей.
28Любопытно, что в «Судьбе барабанщика» имеются переклички именно с книгой Делорма. Нельзя исключить, что Гайдар, который отлично знал французский, читал роман Делорма. Но вот его герой Сережа оригинальный французский текст прочитать никак не мог. Следовательно, взятая им в библиотеке книга — это произведение Хазина.
29Но если именно книга Хазина стала для Гайдара материалом, из которого он вылепил сережину книжку, то как объяснить очевидные различия между первоначальной французской историей и тем, что мы читаем в «Судьбе барабанщика»?
30Сопоставим вымышленную версию с оригиналом.
31«Одна из них была о мальчике-барабанщике». Тут все верно. Книга о Тоби как раз повествует о мальчике-барабанщике.
32Он «убежал от своей злой бабки». Бабка есть! Но не злая, а добрая, и не Тоби убежал от нее, а наоборот, бабушка пошла с ним на войну!
33«<…> и пристал к революционным солдатам французской армии» — тоже совпадает — «которая сражалась одна против всего мира». В книге Делорма имеется почти точная цитата: «et toutes les monarchies de l’Europe, se sentant menacées dans leur existence, allaient se liguer contre la République française» (Delorme, 1899: 124).
34Но на этом сходство кончается. Зато появляются очень важные для Гайдара мотивы: клевета, отверженность, позор, тема присвоенной победы, несправедливой награды.
35И во французской книге, и в версии Хазина у Тоби был друг — эльзасский юный барабанщик по фамилии Стро. Они действительно сначала повздорили, но потом стали самыми лучшими друзьями, «братьями». Ни о каком предательстве нет и речи. Стро геройски погибнет.
36Гайдару зачем-то понадобилось полностью перевернуть сюжет. Писатель придумал собственную книжку о барабанщике революции, использовав только некоторые мотивы из реальных французских и русских книг.
37Есть все основания полагать, что переписывание французского сюжета происходит не случайно. Более того, оно не вытекает из логики собственной истории Сережи Щербачова, которого никто не оклеветал. Гораздо логичнее предположить, что здесь, внося мотив клеветы и присвоенной победы, Гайдар размышляет о том, что волновало его самого.
38Новый порядок, за который борется французский барабанщик, оказывается несправедлив к нему. Герой оклеветан, опозорен, изгнан, но все равно сохраняет верность революционному идеалу и своей стране, пытаясь защитить их, в то время как клевета и ложь воспроизводятся раз за разом, искажая суть происходящих событий. Показательно, что история французского барабанщика не доведена ни до счастливого, ни до трагического конца, финал остается открытым. Но параллели между этой историей и тем, что происходило вокруг Гайдара во второй половине 1930-х годов, бросаются в глаза. Разве не были таким же образом оклеветаны, изгнаны, а потом по большей части и погублены многие деятели большевистской революции? Разве не были их заслуги потом присвоены другими людьми? Здесь важно не только завуалированное осуждение власти, но и тема верности изначальной идее, которой не страшна даже несправедливость, творящаяся вокруг.
39Вполне понятно, что в ситуации Советского Союза 30-х годов Гайдар не мог позволить себе критических размышлений о судьбе революционных героев, ставших жертвами клеветы и преследований. Однако уникальность его случая состоит в том, что хотя бы некоторый намек на свои раздумья ему удалось опубликовать. В условиях, когда напрямую говорить нельзя, спасительной аналогией становилась другая великая революция — французская. Тем более, что разговор о Французской революции был легитимен и приветствовался в СССР.
40В те же самые годы Троцкий, находясь в изгнании, тоже проводил параллели с Французской революцией. Термин Термидор, которым он характеризовал сталинский режим, был заимствован именно из французской истории.
Достаточно известно, что каждая революция до сих пор вызывала после себя реакцию или даже контр-революцию, — писал Троцкий о советском Термидоре, — которая, правда, никогда не отбрасывала нацию полностью назад, к исходному пункту, но всегда отнимала у народа львиную долю его завоеваний. (Троцкий, 1936: 105)
41Сережа, если воспользоваться терминологией Троцкого, — барабанщик эпохи «сталинского термидора». Барабанщики из французских книг принадлежат к более раннему этапу революции, временам якобинцев. Это время наивысшего подъема революционной энергии, и легко понять, что именно этот этап в истории Франции и Гайдар, и Троцкий отождествляют со временем Гражданской войны в России, ранним периодом большевизма и первыми годами советской власти. Но к тридцатым годам наступила уже совершенно другая эпоха. Гайдару остается только тосковать о революции, к тому же, многих его друзей уже посадили или расстреляли.
42Вот зачем была написана «Судьба барабанщика». А поскольку сказать прямо было нельзя, писатель спрятал свои мысли под обложку якобы «французской книги» (Глущенко, 2015: 60).
43И тем не менее, неблагонадежность автора заподозрили еще до того, как повесть была опубликована.
44О том, что Гайдар пишет новую повесть, было известно. Гайдар был к тому времени уже любимейшим детским писателем, и его новых книг ждали. Рукопись повести лежала в редакции газеты «Пионерская правда» — они собирались печатать ее по частям. Однако все закончилось на первой главе. Она вышла 2 ноября 1938 года в «Пионерской правде», как раз накануне годовщины Революции, после чего публикация книги была прекращена, а над писателем начали сгущаться тучи. Очевидно, власть почуяла в повести что-то такое, чего печатать было ни в коем случае нельзя.
45Впрочем, текст, опубликованный в газете, отличается от того, что мы знаем по книжной редакции «Судьбы барабанщика», вышедшей только в 1939 году. Чем первая редакция повести отличалась от второй, можно только догадываться, потому что этот вариант не сохранился. По неподтвержденным сведениям, Гайдар спрятал один экземпляр рукописи на даче у своего друга, писателя Рувима Фраермана. Дача позднее сгорела. Скорее всего, рукопись, если она там была, сгорела вместе с ней.
46О том, что было в утраченном тексте, мы можем угадать только по публикации в «Пионерской правде». Здесь был один абзац, который в книжном варианте отсутствует. Именно он вероятно послужил поводом для того, чтобы приостановить публикацию. Этот абзац посвящен арестованному отцу.
В тюрьме мой отец сидел однажды. Но то сажали его белые. И это уже такой закон на свете, чтобы наших они сажали и ненавидели. А теперь посадили его красные — наши.
Чтобы в 1938 году написать «его посадили наши», надо было обладать большой смелостью.
47Ведь именно эта коллизия была причиной растерянности и мук искренних ленинцев, убежденных коммунистов, большевиков. Их сажали свои, и тут они, выстоявшие в царских застенках и тюрьмах, ломались, теряли волю, сознавались в том, чего не совершали.
48Ситуация, описанная Гайдаром, была типична для своего времени.
- 3 Адриан Розанов, журналист, поэт, писатель, сын известного детского писателя С. Розанова (1894–1957)
49По свидетельству М. Чудаковой, Адриан Розанов3 вспоминал, как в 1938 году Гайдар читал еще не напечатанную «Судьбу барабанщика» его отцу: «Тот в это время ждал беды: ведь после ареста мамы и отчима он взял меня в свою семью. Книга напомнила о том, что в стране тысячи и тысячи детей остаются без родителей» (Чудакова, 2007: 175-176).
- 4 РГАЛИ. Ф. 1672. Оп 1. Ед.хр.23. Л.18.
50Как утверждали некоторые современники Гайдара, писатель опасался ареста, тем более, что многие его друзья уже были репрессированы. Однако, как это часто бывало в сталинское время, фортуна внезапно переменилась. В январе 1939 года писатель был награжден орденом Знак почета. Впрочем, это не помешало ему записать в дневнике 29 марта 1939 года: «Проклятая “Судьба барабанщика” крепко по мне ударила»4.
51В конце 1930-х годов награждение писателей, музыкантов, артистов орденами и премиями стало частью официальной политики по формированию новых статусов и созданию советского привилегированного сословия (Фитцпатрик, 2008). Важно отметить, что советская политика привилегий отнюдь не была просто восстановлением дореволюционных практик сословного общества. Официальная идеология подчеркивала, что в отличие от статусов царского времени, новые советские статусы обеспечены были не правом наследования, а заслугами перед народом. В этом смысле, практики сталинской эпохи наглядно напоминали аналогичные практики постреволюционной Франции в эпоху Наполеона Бонапарта, когда тоже восстанавливались титулы и звания, но их получали люди, отличившиеся военными или гражданскими достижениями перед новым режимом.
52Гайдар, прекрасно знавший французскую историю, не мог не видеть этих параллелей, но орден, который получил он сам, был не столько признанием его заслуг, сколько «охранной грамотой».
53Культуролог Владимир Паперный связывает эту политику с более масштабным переходом от революционной Культуры 1 к новой Культуре 2, которая хоть и наследовала революции, но в некотором смысле выражала ее противоположность, ориентируя общество не на перемены, а на новую стабильность. Можно сказать, что Культура 2 стала своеобразным выражением «термидорианской» и «бонапартистской» фаз в истории Русской революции.
Культура 1, стремясь к разрушению наследственных привилегий, создала наследственные же антипривилегии, она поставила прежнюю иерархическую лестницу с ног на голову <…> с целью разрушить всякую иерархию. Культура 2 стала строить свою собственную иерархию, устойчиво стоящую не на голове, а на ногах, и весь негативный пафос культуры 1 ей в этом очень мешал, поэтому места в новой иерархии распределялись теперь не формально, как в культуре 1, не обратно пропорционально уровню, занимаемому в дореволюционной иерархии, не в качестве компенсации за отсутствие привилегий до революции и не в награду за заслуги перед культурой 1, а только в награду за заслуги перед культурой 2 <…> Так, оборвав окончательно идею наследственных привилегий <…> культура 2 создала новую иерархию, рассчитанную не на короткий срок, а на вечность <…>. (Паперный, 2001: 118)
54Культура 2 не признавала старых заслуг. А репрессии 1937 года показали, что эти заслуги могут даже быть фатальными для судьбы человека. Орден, врученный Гайдару, уже по новым правилам, свидетельствовал, что он получил «пропуск» в новую политическую реальность, и его заслуги подтверждены.
- 5 РГАЛИ, Ф. 1672. Оп 1. Ед.хр.23. Л.26 (об.).
55В июле 1939 года повесть Гайдара вышла отдельной книгой в издательстве «Детская литература», двадцатипятитысячным тиражом. «Наконец-то вышла “Судьба барабанщика”5», — записывает Гайдар 14 июля 1939 года. 14 июля — в день взятия Бастилии… Абзаца про белых и красных там, конечно, уже не было, как, вероятно, не было и многого другого.
56Гайдар, конечно, был не единственным, кто искал в истории прошлых революций ответа на мучившие его вопросы о судьбе советского общества. На протяжении всего сталинского времени исторические аналогии оказывались спасительными для тех, кто думая о прошлом, хотел понять настоящее. Обращение к другим революциям в советской историографии вообще было одним из способов сказать что-то о современном режиме. Так, например, в книге советского историка М. А. Барга «Кромвель и его время», вышедшей в 1950 году, еще при жизни Сталина, автор неожиданно резко обрушивается на режим Протектората, установившийся в Англии к концу жизни Кромвеля. Политика протектора расценивается историком как предательство революционных идеалов. Внимательный читатель сам мог бы прийти к некоторым аналогиям.
Кромвель снова стал неограниченным правителем страны. Он, казалось, достиг зенита своего могущества <…> Широко разветвленная и хорошо налаженная шпионская сеть <…> бдительно охраняла жизнь главы государства, и заговорщиков одного за другим отправляли на виселицу. <…> Неведомо куда исчезло пуританское благочестие и самоуничижение «святого», «ничтожного червя», как любил себя в былые дни именовать Кромвель. (Барг, 1950: 267)
За этим эмоциональным описанием нельзя не разглядеть отношение автора к позднесталинской послевоенной пышности и жестокости диктатора.
57Гайдар, как и позднее Барг, обращался не только к современникам. Есть все основания полагать, что в «Судьбе барабанщика» он зашифровал некое тайное послание, адресованное в том числе и потомкам.
58Видение революции как трагически-противоречивого события, которое включает в себя и героизм, и предательство; революции, которая была не побеждена, а предана, остается актуальным в контексте современных дискуссий. Однако еще слишком часто интрепретацию революционных событий пытаются свести к позитивному или негативному мифу.
59Напротив, Гайдар, пусть и намеками, дает нам образец другого взгляда на революционную историю, гораздо более диалектического и драматического. Именно в таком понимании событий столетней давности надо искать ответы на вопросы современности. Ведь то, с каким ожесточением продолжают сегодня спорить между собой сторонники и противники революции, свидетельствует о том, что ее сюжеты принадлежат не только прошлому. От того, как интерпретируются эти исторические события, во многом зависит и отношение к современности.
Flux RSS