2Книга Сары Янг (Sarah J. Young) в полной мере принадлежит к этой новой историографической волне. В ней представлен первый перевод на английский язык мемуаров трех народовольцев о годах их заключения в Шлиссельбургской крепости. Под одной обложкой собраны три максимально непохожих автора: одна из двух женщин-заключенных Людмила Волькенштейн, самый старший и один из немногих военных Михаил Ашенбреннер, и самый молодой, к тому же единственный узник пролетарского происхождения, Василий Панкратов. Этот выбор подчеркивает главное наблюдение Янг за корпусом мемуарного наследия шлисселбуржцев: «Они дополняют друг друга и вместе рассказывают историю травмы раннего периода заключения и стойкости тех, кто выжил, битв, которые они вели, и установления более свободного режима» (с. 28).

3До сих пор из воспоминаний шлиссельбуржцев на английский язык были переведены только сочинения Веры Фигнер, Ивана Ювачева и Григория Гершуни. Опубликованные Янг воспоминания не переиздавались на русском языке с 1920‑х гг., став библиографической редкостью. Таким образом, издание само по себе является значительным вкладом в дальнейшее изучение тем, связанных с историей народничества, с одной стороны, и историей пенитенциарной системы императорской России, с другой. Однако книга Сары Янг – не просто перевод воспоминаний. Она составляет часть амбициозного проекта по исследованию мемуаристики бывших заключенных Шлиссельбургской крепости, также частично представленного на личном сайте автора https://shlisselburg.net. Во введении Янг не только знакомит читателя с историей секретной политической тюрьмы и группы заключенных, привезенных туда в 1884 г. после ряда политических процессов, но предлагает программу исследования корпуса воспоминаний и представляет его первые результаты. Благодаря этому книга дает возможность не просто познакомиться с впечатляющими текстами о человеческом страдании и борьбе с системой, из которой их авторы вышли победителями, но и ставит вопросы, выходящие за пределы истории одного конкретного «мнемонического сообщества» (с. 25).

4Сама Сара Янг видит свой проект частью исследования сообществ заключенных, поэтому для нее важны работы психологов Стивена Райхера и Александра Хаслама, исследовавших группы ирландских республиканцев, отбывавших наказание в британской тюрьме Мэйз, и политических заключенных режима апартеида в ЮАР (с. 13). Одновременно она использует оптику исследования травмы, предполагая, что воспоминания узников в Шлиссельбурге являются примерами травматического письма (c. 27). Это делает легитимным отсылки автора к другим текстам, описывающим экстремальный опыт заключения, от «Записок из мертвого дома» Фёдора Достоевского до прозы Евгении Гинзбург и Александра Солженицына. Автор снова и снова возвращается к узникам ГУЛАГа как прототипическому сообществу травмы, хотя признает уникальность шлиссельбургского кейса, основной особенностью которого была полная изоляция от внешнего мира небольшой группы людей в течение 22 лет.

5Совмещение двух подходов позволяет Янг уйти от рассмотрения индивидуальных историй 68 заключенных, 25 из которых оставили воспоминания о пережитом. Вместо этого она изучает все тексты шлиссельбуржцев как корпус, который может быть продуктивно проанализирован методами «дальнего чтения», предложенными Франко Моретти. Ее гипотеза состоит в том, что за годы пребывания в действительно травматических условиях шлиссельбуржцы образовали особое сообщество, поэтому их тексты оказываются практически идентичными. Желание авторов воспоминаний говорить от имени сообщества проявляется в систематическом отказе от письма от первого лица единственного числа и выборе формы множественного числа при создании нарратива. Янг подкрепляет свой аргумент подсчетами употребления личных местоимений в опубликованных ею мемуарах, где «мы» встречается в десятки раз чаще, чем «я» (с. 14). Другим способом отказа от индивидуальности и речи от лица сообщества является переход нарратора к форме второго лица единственного числа – «ты». Исследовательница объясняет такое переключение как желанием разделить опыт заключения с читателем, так и отражением травматической природы пережитого, избеганием проговаривания его от первого лица (с. 15). Предлагая три объяснения тому, почему авторы воспоминаний избегают повествования от первого лица, Янг не ставит вопросов, настолько такие способы построения нарратива были вписаны в уже существующую традицию, были ли они каким-то образом отрефлексированы в более поздних по времени создания мемуарах шлисслебружцев, можно ли описать их как сознательный литературный прием или как индивидуальные интуитивные находки? Иными словами, в этом и других случаях Янг избегает вопроса о генеалогии текстов.

6Из введения невозможно узнать, когда и при каких обстоятельствах были созданы опубликованные в книге воспоминания. Только из предваряющей вторую главу справки о Волькнштейн становится ясно, что текст, написанный в 1896 г., был первым опубликованным из корпуса воспоминаний и задал рамку для остальных мемуаристов (с. 38). Из сноски 9 к публикации воспоминаний Панкратова мы неожиданно выясняем, что его текст был сконструирован (кем и когда?) из писем о Шлиссельбурге, адресованных сестре Веры Фигнер, Ольге Флоровской-Фигнер, и впервые опубликован в 1902 г. в Женеве (с. 212). Наконец, даже из сносок невозможно понять историю создания текста Ашенбреннера кроме того, что он был опубликован анонимно в 1906 г. в журнале «Былое» и переиздан в 1924 г. (с. 128). Между тем, тексты изданных Янг воспоминаний содержат указания на коллективное обсуждение шлиссельбуржцами заметок об их пребывании в тюрьме, созданных непосредственно в период заключения (с. 58, 67). По-видимому, воспоминания Волькенштейн, написанные в период, когда она дожилась отправки на поселение на Сахалин, были результатом предыдущей коллективной работы. В связи с этим было бы интересно проследить не только приемы создания нарратива о заключении, характерные для авторов анализируемого в книге корпуса, но и попытаться понять, как именно функционировало «мнемоническое сообщество» заключенных в тюрьме и после нее, т.е. все-таки сделать шаг от текстов к людям. Подобные попытки на более позднем материале уже предпринимались, и сама Сара Янг цитирует в сносках работы Хильды Хугельбум и Линн Хартнетт, которые изучили роль Веры Фигнер в создании коллективной истории деятелей революционного народничества, писавших свои воспоминания в 1920‑х, иногда буквально под ее контролем.

7Комментарий к истории создания и издания текста является стандартным приемом при публикации источников. Отказ от него вдвойне удивителен для проекта, целью которого является, в том числе, анализ политической роли воспоминаний шлиссельбуржцев. Янг утверждает, что опубликованные мемуары стали важным инструментом политической борьбы в начале ХХ в. Создание образа узников-мучеников режима наделяло революционное движение, частью которого они были, моральным авторитетом. Одновременно оно ставило под вопрос легитимность правительства, допускавшего исключительную жестокость по отношению к политическим заключенным (с. 25). Такая постановка вопроса также требует выхода за пределы изучения текста. Говорить о политическом использовании воспоминаний невозможно без понимания, кто, где и почему издавал и переиздавал сочинения шлиссельбуржцев? Как именно их читали и использовали для революционной борьбы до 1917 г. и для легитимации своего положения «ветеранов революционной борьбы» в 1920‑х гг.?

8Сара Янг в своей книге смогла предложить новую оптику для анализа корпуса текстов, до сих пор не воспринимавшегося ни как единое целое, ни как подходящий материал для такого рода исследования. С помощью метода «дальнего чтения» ей удалось увидеть ряд структур, общих для нарративов, созданных очень разными авторами. Вместе с тем, представляется важным переключить взгляд исследователя в другой режим, проверив на том же корпусе возможности «близкого, или пристального, чтения». Поскольку мы имеем дело с живым проектом, находящимся в процессе реализации и существующем одновременно в виде книги, сайта и аккаунта в твиттере @Shlisselbot, можно надеяться на продолжение как серии публикаций, так и намеченных во введении направлений дальнейшей работы. Кроме того, читателей книги ждет знакомство со сложными, иногда страшными в своей обыденности рассказа о насилии, сумасшествии и смерти, но очень сильными текстами, представление которых англоязычной аудитории является несомненным прорывом в изучении истории узников Шлисселбургской крепости.