• 2 Законодательство Петра I, М.: Юридическая литература, 1997, с. 809; А.В. Смирнов, Модели уголовного (...)

1До сих пор никто из исследователей истории отечественного государства и права не оспаривает мнения о том, что имевшееся у генерал-губернаторов и губернаторов в 1-й половине XIX в. право утверждать уголовные приговоры является одним из самых ярких примеров отсутствия независимости суда от администрации в дореформенный период существования Российской империи, не смотря на его более последовательное организационное отделение, произведенное в «Благочестивейшия самодержавнейшия великия государыни императрицы Екатерины Вторыя учреждения для управления губерний Всероссийския империя» 1775 г. (далее - «Учреждения для губерний»). Более того, считается, что это право ещё более усугубляло такие негативные черты окончательно оформившегося к началу 1830-х гг. в Российской империи следственного процесса, как медлительность, волокита, канцелярская тайна, негласность рассмотрения дел, но, самое главное, господство формальной системы доказательств, которая неизбежно приводила «к осуждению некоторого числа невиновных», так как даже «самый добросовестный судья иногда вынужден был принимать решение вопреки здравому смыслу и своей совести»2.

• 3 Моя особая благодарность Г.О. Бабковой, которая задала мне во время дискуссии, возникшей после моег (...)

2Однако не было ли в существовавшем в дореформенный период праве утверждения генерал-губернаторами уголовных приговоров рационального зерна? Чтобы ответить на этот вопрос, представляется, что уже недостаточно ограничится анализом законодательства, а необходимо обратиться к идее, породившим эту правовую норму, и самой практике3. В связи с этим разобьем нашу статью на несколько частей, а именно в 1-й части представим историографию вопроса, во 2-й – выясним роль генерал-губернаторов в судебной системе в последней трети XVIII – 1-й трети XIX в., взяв во внимание не только законодательные нормы, но и идеи, их породившие, в 3-й – на примере архангельского, вологодского и олонецкого (далее – архангельского) генерал-губернатора А.Ф. Клокачева и С.И. Миницкого проанализируем степень их реального вмешательства в судебную деятельность. В заключении постараемся высказать свое итоговое мнение по поводу вынесенного в заголовок статьи вопроса.

• 4 См., напр.: В. Григорьев, Реформа местного управления при Екатерине II. Учреждение о губерниях 1775 (...)
• 5 См., напр.: А.Ф. Кони, Отцы и дети судебной реформы, М., 1914; А.Ф. Кони, История развития уголовно (...)
• 6 См., напр.: И.Е. Андреевский, О наместниках, воеводах и губернаторах, СПб., 1864; А.Д. Градовский, (...)
• 7 См., напр.: Блинов, Губернаторы, с. 147-148; Кони, История развития, с. 324-325, 335; Фойницкий, Ку (...)
• 8 Прежде всего, эта уже упомянутая нами работа Уортмана «Властители и судии», написанная еще в 1975 г (...)

3Сложность историографического анализа проблемы состоит в том, что ее разработка ведется в рамках сразу нескольких направлений: теми, кто изучал и изучает историю отдельных периодов русской истории и реформ4, историю развития дореволюционной судебной системы и судопроизводства5, эволюцию собственно института «начальников губерний»6. Но в любом случае, научная проработка этого вопроса стала возможной только в эпоху подготовки и проведения «великих реформ», когда «Временными правилами для печати» 1865 г. было позволено вообще что-либо обсуждать в печати. Целью «отцов и детей» судебной реформы 1864 г. было, как можно убедительнее показать недостатки существовавшей до этого судебной системы. Сейчас достаточно трудно ответить на вопрос, кто первым из дореволюционных ученых 2-й половины XIX в. заявил, а главное осудил, отсутствие независимости дореформенных судов от администрации, наиболее ярким проявлением которого было право губернаторов и генерал-губернаторов утверждать уголовные приговоры. Это витало в воздухе. Отрицать то, что было четко прописано в законе, бессмысленно, поэтому об этом, как исключительно негативном явлении, стали писать практически все исследователи, какую бы научную тему они не разрабатывали, к каким бы историческим эпохам и научным направлениям не принадлежали7. Однако только совсем недавно и то, как кажется, под влиянием исследований наших зарубежных коллег8, стали делаться попытки более объективно оценить дореформенное судопроизводство и, в том числе, предоставленное главам регионов право утверждения приговоров. Так, например, американский исследователь Дж. Ледонн, характеризуя судебные функции генерал-губернаторов, обратил внимание на то, что их вмешательство в уголовный процесс «было важно, поскольку, по общему признанию, уголовное право было слишком суровым», но «вместо того, чтобы вносить поправки к законам, ради смягчения их условий, было решено, что выгоднее позволить генерал-губернатору облегчать закон во имя более человечного суда, ссылаясь на милосердное расположение самой Екатерины. В России были строгие законы, но правительница (и ее представители на местах) были милостивы: это являлось одной из основ абсолютизма». Далее автор заключает, что главной обязанностью генерал-губернатора в судебной сфере было обеспечение верховенства закона (справедливости), но тут же оговаривается:

• 10 Н.М. Ядринцев, Сибирь как колония в географическом, этнографическом и историческом отношении, СПб., (...)
• 11 П.В. Акульшин, Просвещенная бюрократия и русская провинция в первой половине XIX в. (по материалам (...)
• 12 В.А. Воропанов, Региональный фактор становления судебной системы Российской империи на Урале и в За (...)

4Основанием для такого вывода автору, по-видимому, послужили материалы сенаторских ревизий. Отечественные же историки традиционно ссылаются на мнение М.М. Сперанского из «Введения к наместническому областному управлению», негативно оценившего опыт генерал-губернаторского управления, а в качестве примера указывают на сибирского генерал-губернатора И.Б. Пестеля, который «отрезал Сибирь от всякого правосудия»10. Положительные же примеры судебной деятельности «главных начальников губернии» в научной литературе практически не встречаются. Следует лишь отметить некоторые подвижки в отношении генерал-губернатора А.Д. Балашова11. В.А. Воропанов в своей монографии также полагает, что в 1-й половине XIX в. «обязанности контрольного просмотра приговоров были оптимально распределены» между генерал-губернаторами и губернаторами, а «реальное вмешательство высших чиновников в порядок вступления тысяч судебных решений было невелико»12. Свои выводы автор подкрепляет статистикой утвержденных ими приговоров. Однако и на сегодняшний день еще не создано работы, которая была бы специально посвящена изучению судебной деятельности генерал-губернаторов в дореформенный период. Свою статью мы рассматриваем лишь в качестве одного из первых шагов в этом направлении.

• 13 Полное собрание законов Российской империи: Собрание 1 (далее ПСЗ-1), т. 20, № 14392.

5Начнем отсчет с «Учреждений для губерний» 1775 г., так как именно в них впервые было определено, что: 1) губернию (наместничество) должен возглавлять государев наместник или генерал-губернатор, а губернатор становится лишь правителем губернского правления; 2) генерал-губернатор и губернатор не возглавляют ни один из судов13. Последняя новелла неизбежно повлекла за собой другое важное последствие – резкое сужение судебных функций главы губернии. Об этом было дважды заявлено в статьях 82 и 85 «Учреждений»: «государев наместник не есть судья». Но в них же ему предписывалось быть

• 15 ПСЗ-1, т. 21, № 15171.
• 16 Градовский, Исторический очерк, с. 308-311.
• 17 С 1803 г. они были приравнены в правах к генерал-губернаторам, в ПСЗ-1, т. 27, № 20713.
• 18 Например, по указу от 9 сентября 1801 г. в одну Архангельскую губернию, но в 2 белорусские и 3 приб (...)
• 19 ПСЗ-1, т. 21, № 15204; т. 22, № 16022, 16276; т. 27, № 20745; т. 28, № 21777.
• 20 Интересно заметить, что поводом к этому указу стал также рапорт архангельского генерал-губернатора (...)

7Как известно, в июне 1781 г. Екатерина Великая неожиданно ставит генерал-губернатора во главе не одной, а 2-3 губерний15. Этим, как заметил еще А.Д. Градовский, она «нарушила свою мысль», составлявшую главную цель проводимой ею реформы местного управления, а именно – уничтожить между верховной властью и местными органами всяких посредников и, в первую очередь, коллегии16. Впрочем, она не успела завершить этот процесс, а ее сын Павел I не только жестко пресек его, но и приступил с 1796 г. к ликвидации института генерал-губернаторов, начав заменять его институтом военных губернаторов. В результате, в начале XIX в. система местного управления ещё более усложнилась: на местах одновременно функционировали государевы наместники, генерал-губернаторы и военные губернаторы, управляющие гражданской частью17, которые в делопроизводственном языке начали именоваться «главными начальниками губернии». При этом они могли управлять не только несколькими губерниями или целыми национальными окраинами, но даже одной губернией18. В то же время во главе каждой губернии стоял еще и губернатор. В связи с этим законодателю пришлось обратить особое внимание на разграничение судебных полномочий между «главными начальниками губернии» и просто «начальниками губернии» (губернаторами). Так уже по указу от 4 августа 1781 г. в случае отсутствия генерал-губернатора во вверенных его управлению губерниях останавливать несправедливые приговоры и разрешать к исполнению тяжкие приговоры уголовных палат было повелено губернаторам, «дабы преступник не мог долго оставаться без наказания». Целесообразность этого решения стала еще более очевидной, когда с 1784 г. начался процесс расширения категории дел, которые подлежат утверждению «управляющих губерниями». В частности, в этом году было уточнено, что теперь они должны это делать по должностным преступлениям, даже если подсудимый приговаривается к другим менее тяжким наказаниям, нежели лишение жизни или чести и торговая казнь. Согласно же указа от 15 октября 1785 г. отныне все уголовные дела, дошедшие до палаты уголовного суда, даже если подсудимый по этим делам не осуждался к тяжким наказаниям, должны были исполняться «не иначе, как с соглашения выше упомянутых персон». В 1803 г. это узаконение было не только еще раз подтверждено, но и расширено за счет предписания вносить к «Начальникам Губерний» из палат уголовного суда на рассмотрение «все без изъятия» не только уголовные, но и следственные дела. В 1805 г. было разъяснено, что их утверждению непременно подлежат дела, решенные в совестных судах19. Такое расширение числа дел, требующих утверждения высших должностных лиц губернии, привело к тому, что, начиная с 1818 г., отдельным военным губернаторам и генерал-губернаторам (в том числе в 1820 г. оказался и архангельский генерал-губернатор А.Ф. Клокачев – В.Е.) было разрешено принимать к своему рассмотрению только такие уголовные дела, «кои по важности своей или по жалобам на несправедливое решение судебных мест, обратили бы на себя особое их внимание». Александр I объяснял свое решение необходимостью освободить их для «деятельного надзора по другим частям». В 1823 г. царь распространил это право на всех военных губернаторов и генерал-губернаторов20. Таким образом, именно в начале 1820‑х гг. генерал-губернаторы стали исполнять эту функцию факультативно, так как обязанность утверждать уголовные приговоры была окончательно возложена на губернаторов.

• 21 Этим узаконением, с целью высвобождения уголовных палат для решения более важных дел, отменялась пр (...)
• 22 ПСЗ-2, т. 2, № 1143.

9Затруднение возникло, как объяснял Миницкий, в связи с поступившим к нему рапортом вологодской полиции, в котором сообщалось, что по результатам проведенного следствия оставила она «в подозрении» в поджоге дома мещанку Колчину, но городовой магистрат, признав её невиновной, внес свое заключение, согласно высочайше утвержденного мнения Государственного совета от 28 декабря 1821 года21 на просмотр губернатора, который согласился с ним. Миницкий, ссылаясь на этот закон, предписал губернатору передать это дело на ревизию в уголовную палату, что тот и сделал. Однако уголовная палата отозвалась, что не может по силе статьи 130 «Учреждений для губерний» входить в новое рассмотрение уже решенного ею дела. Сенат, рассмотрев ситуацию и, сопоставив статью 86 «Учреждений» 1775 г. и узаконение от 18 сентября 1823 г., заключил, что постановление 1821 г. не отменяет их и поэтому за генерал-губернаторами остаётся право остановить исполнение решения по делу и после его утверждения губернатором, а затем представить его со своим мнением в Сенат22.

• 23 ПСЗ-1, т. 5, № 3006 (гл. 49, ст. 6); т. 26, № 19622; т. 29, № 22543; т. 39, № 30028.
• 24 Вот как воспроизводит это мнение членов Комитета 6 августа 1826 г. И. Блинов: «если судебные пригов (...)
• 25 Ревизия же уголовных дел, согласно ст. 108 «Учреждений для губерний» - «ни что иное есть, как приле (...)

10Сама процедура представления дела в Сенат была общей как для генерал-губернатора, так и губернатора. Если взять том XV Свода законов 1832 г., являвшегося, как заявляли его создатели, всего лишь инкорпорацией предыдущего законодательства, то статья 1111 требовала от «Начальников Губерний», чтобы они при утверждении приговоров обращали внимание «на сущность дел и правильность производства оных и на соблюдении форм и обрядов, коих нарушение […] уничтожает решение». Однако из тех норм, на которые законодатель ссылался в этой статье, следовало только то, что они должны соблюдать установленные еще в «Воинском уставе» сроки рассмотрения дел (не более 6 недель) и смотреть, чтобы в экстрактах и кратких записках, которые пересылались к ним из уголовных палат, в случае их несогласия с приговором для последующего представления вместе со своим мнением в Сенат, излагали суть дела «по порядку производства в течении дел без всякого упущения и излишества», в «обстоятельствах дела и законах»23. Как это мог сделать на практике губернатор, сомневались уже члены Комитета 6 августа 1826 года24. И, тем не менее, законодатель и далее настойчиво предлагал губернатору произвести по существу повторную ревизию уже решённого уголовной палатой дела25, а генерал-губернатору, если он по каким-либо причинам решал не утверждать приговор, поверить их обоих.

• 26 Право апелляции было возвращено в связи с некачественным проведением следствия полицейскими чиновни (...)
• 27 Если таковая признавалась царём основательной, то дело передавалось в соответствующие инстанции в з (...)

12Согласно действующему законодательству 1-й трети XIX в. «начальники губерний» могли окончательно утверждать уголовные приговоры только в отношении непривилегированных слоев населения, к каковым тогда относились все категории крестьян, купцы 3-й гильдии и мещане, которые в своей совокупности составляли абсолютное большинство населения Российской империи. Более того, если лица «нижнего состояния» совершали тяжкое преступление, влекущее за собой лишение жизни или чести или телесное наказание, то с июня 1784 г. по март 1823 г. они формально были вообще лишены права апелляции на приговоры уголовных палат, а после 1823 г., те из них, которые были присуждены к телесному наказанию и ссылке на каторгу или поселение, могли приносить жалобы только после исполнения над ними приговора26. Таким образом, единственным способом для выходца из непривилегированных слоев населения высказать свое несогласие с решением уголовной палаты, приговорившей его к тяжкому уголовному наказанию, до приведения в действие приговора было подать жалобу генерал-губернатору или, в обход всех законов, самому императору27. Разумеется, что обратиться с прошением к генерал-губернатору, даже после того, как приговор утвердил губернатор, было не только психологически, но и технически легче. Все это делало его весьма значимой фигурой в глазах большинства населения империи. Однако вновь подчеркнем, если генерал-губернатор признавал жалобу основательной, то он не имел права изменить приговор, а мог только высказать свое мнение на него и передать все производство по делу на окончательное разрешение Сената. В этом случае он как бы принимал на себя роль апеллятора.

• 28 ПСЗ-1, т. 22, № 16022; т. 25, № 18875, 18894 (ст. 13); т. 27, № 20405 (ст. 20); т. 29, № 21983, 219 (...)

13В свою очередь, для лиц, принадлежавших к привилегированным группам населения, а к таковым относились дворяне, чиновники, купцы 1-й гильдии и лица «нижнего состояния», имевшим «высочайше пожалованные» награды или иные знаки отличия, порядок рассмотрения уголовных преступлений был иным. После вынесения решительного определения уголовная палата вносила свой приговор к генерал-губернатору или губернатору для высказывания им своего мнения на ее решение, а затем все производство по делу следовало на ревизию в Сенат и обязательно утверждалось императором. При этом постоянно подтверждалось право этих лиц приносить свои оправдания и апелляции28. Таким образом, в отношении выходцев из привилегированных сословий и групп генерал-губернатор и губернатор вообще не обладали правом окончательного утверждения приговоров. Следует помнить, что в государствах с абсолютной монархией все привилегии и награды проистекают исключительно от монарха, следовательно, их лишение, сопровождавшее любой тяжкий приговор, должно было также утверждаться им.

• 30 Ярким примером этого является указ Сената от 14 сентября 1778 г., который состоялся в связи с тем, (...)
• 31 Андреевский, О наместниках, с. 133; Градовский, Исторический очерк, с. 307-309; Уортман, Властители (...)
• 32 Акульшин, Просвещенная бюрократия, с. 356.

16И хотя в «Учреждениях для губерний» 1775 г. царица не использовала выражения «поверенная от нас особа» в отношении к генерал-губернатору и губернатору, но в дальнейших своих узаконениях (по крайней мере, до 1781 г. – В.Е.) она часто применяла его к обеим должностям. В силу этого Сенат порой даже не видел особой разницы между ними30. Основное же предназначение генерал-губернатора состояло в том, чтобы быть не просто управляющим губернией и беспрекословным исполнителем царских повелений, кем в XVII – 1-й половине XVIII в. для русских царей был наместник, воевода или губернатор, а представителем верховной власти, знающим более всех других о намерениях государыни31. Представляется, что такого же взгляда на институт генерал-губернаторов придерживался и Александр I, который, как видно из «Записок касательно моей жизни» А.Д. Балашова, еще более, нежели его царственная бабка, испытывал недостаток в способных и доверенных людях на этих должностях32. Поэтому именно генерал-губернаторам эти монархи решились вверить часть своих прерогатив, в том числе и судебных.

• 33 Уортман, Властители и судии, с. 54-55; Е.В. Анисимов, Государственные преобразования и самодержавие (...)
• 34 О юридической силе «Наказа» 1767 г. в научной литературе существуют разные мнения. Одни считают, чт (...)
• 35 Безусловно, что эта была не оригинальная мысль Екатерины II. Основные доводы, убедившие её в необхо (...)
• 36 Здесь для нас важно замечание Г.О. Бабковой о том, что «Екатерина II отличалась от Монтескье тем, ч (...)

17А в чем же видели российские императоры свои судебные прерогативы? Как считают большинство авторитетных современных исследователей эволюции российского самодержавия в XVIII-XIX вв., таковые, прежде всего, состояли в охране правосудия33. Однако Екатерина II внесла одну весьма существенную поправку в понимание статуса российского императора – в ст. 149 своего знаменитого «Наказа» 1767 г.34 она написала, что монарх «должен воздерживаться […] чтоб самому не судить»35. Это теперь должны были делать суды, которые согласно ст. 99 «Наказа», подтвержденной затем неоднократно и в «Учреждениях для губерний» 1775 г., осуществляют свою деятельность «именем Государя и по законам». Однако императрица не закрепила это положение относительно себя в каком-либо другом узаконении, тем самым сохранив за собой роль высшего судьи36, но зато дважды в главе «О должности государева наместника» «Учреждений для губерний» написала, что он «не судья».

• 37 Монтескье, О духе законов, с. 105.

18Кроме того, как нам представляется, императрица попыталась реализовать в статусе генерал-губернатора (ст. 81, 82, 83 «Учреждений для губерний») заимствованное у Ш. Монтескье и отражённое в ст. 510 «Наказа» положение о том, что государь должен только надзирать за управлением, а не управлять37. Но сделала это настолько неопределенно, что уже несколько десятилетий спустя ее за это критиковал М.М. Сперанский. Во «Введении к наместническому областному управлению» 1821 г. он писал, что в «Учреждениях для губерний» законодатель не смог ответить на следующие вопросы: как отличить надзор от управления, до какой степени должны генерал-губернаторы входить в управление, в чем состоит их власть и где точные её пределы? В итоге вывод известного реформатора был неутешительным:

• 39 Материалы, собранные для высочайше учрежденной Комиссии о преобразовании губернских и уездных учреж (...)

20Александр I, приступив в конце 1819 г. к возрождению этой должности в качестве повсеместной, решил реанимировать первоначальную идею своей царственной бабки. Не случайно в разговоре, состоявшемся между Александром I и А.Д. Балашовым накануне назначения последнего 4 ноября 1819 г. на должность генерал-губернатора, царь внушал ему, что он «должен быть всегдашний наблюдатель всякого распорядка и всякого исполнения в порученных им губерниях или ежеминутный инспектор всех частей внутреннего управления в его округе»39.

• 40 Институт генерал-губернаторства… т. 1, с. 43; Мигунова, Административно-судебная и правовая реформы(...)
• 41 М. Фуко, Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы, М., 1999, с. 53-54.
• 42 Уортман, Властители и судии, с. 55-61, 66.

21Среди других причин, заставивших Екатерину II сохранить за генерал-губернаторами право утверждать приговоры, исследователи обязательно называют острую нехватку юридически образованных кадров, что, в свою очередь, резко снижало качество принимаемых судебных решений40. Но эта причина нам представляется все же вторичной. Первичной следует признать завершившийся в XVIII в. в российском государстве процесс формирования абсолютной монархии, которая, как замечают исследователи истории судебного процесса, сопровождалась и в Европе и в России введением письменного инквизиционного судопроизводства41. Р.С. Уортман так пишет о последствиях становления данной формы монархии для российского судопроизводства: «Забота самодержца о правосудии и недоверие к судьям вели к созданию институтов надзора за отправлением суда»42. К имевшемуся уже институту прокуратуры Екатерина добавила генерал-губернаторов.

• 43 Н.В. Печерская, «Метаморфозы справедливости: историко-этимологический анализ понятия справедливости (...)
• 44 Pecherskaya, «Spravedlivost’…», p. 550; Печерская, «Справедливость…», с. 24.

23Таким образом, мы подошли к самому сложному с нашей точки зрения вопросу: какими критериями должен был руководствоваться генерал- губернатор 1-й трети XIX в., если решал не утверждать уголовный приговор? Единственным основанием для этого, судя по ст. 86 «Учреждений для губерний», было несправедливое решение судебных мест. Но что же понималось под справедливостью, законодательница в этой статье не посчитала нужным пояснить. Если же использовать подходы, которые применяет в своих работах Н.В. Печерская, то для того, чтобы понять значение того или иного понятия, необходимо обратиться к анализу фактов его словоупотребления, который при этом должен быть вписан «в определенную форму жизни конкретного общества»43. При всей «многоликости» употребления понятия «справедливость» в XVIII и XIX вв., которые подробно описывает автор, для нас наиболее важным было уяснить, как понималась «справедливость» в «юридическом смысле» и как она была выражена Екатериной II в законах. Н. Печерская полагает, что данный термин сформировался под влиянием идей французской правовой и философской научной доктрины и «считался семантическим эквивалентом французского «la justice», т.е. письменного права»44. Поэтому не случайно в ст. 81, 82 и 83 «Учреждений для губерний» провозглашалось, что «государев наместник не есть судья, но оберегатель императорского величества изданного узаконения», что он должен «строгое и точное взыскание чинить со всех ему подчиненных мест и людей об исполнении законов» и давать «способ к удовольствию каждого законным образом». Вероятно, царица считала такое пояснение достаточным, так как более пространные и концептуальные заявления были сделаны ею еще в «Наказе» 1767 года.

• 45 Криминальные законы, в которые тогда входили и процессуальные нормы, были отнесены императрицей к р (...)
• 46 Такая характеристика даётся большинством исследователей, см., напр.: Фельдштейн, Главные течения, с (...)
• 47 Смотри об этом подробнее: Бабкова, Политика Екатерины II, с. 140-255.

24Из «Наказа» же следовало, что под «справедливым» судебным решением Екатерина II понимала такое решение, которое: основывалось на законе (ст. 34, 98, 129, 148, 149)45, охраняло интересы общества (ст. 147), было не жестоко, соразмерно содеянному и «неотвратимо» (ст. 150, 198, 200, 205, 206, 220, 221-223, 225, 226, 228), а также принято в результате доказанной на суде вины обвиняемого, но без применения следственной пытки (ст. 162, 194-197), вынесено судом равных (ст. 110, 127, 180), известно народу (ст. 183, 220), а сам процесс проведён с соблюдением всех форм «судебных обрядов» (ст. 112-114)46. Таким образом, в основу применения норм уголовного права и процесса императрица заложила такие гуманные принципы, которые господствуют и в современном российском уголовном судопроизводстве. Ведущим же из них для нее стал принцип законности. Руководствуясь этим принципом, заимствованным у Ч. Беккариа, Екатерина II хотела достичь сразу две цели: ограничить произвол судей при принятии решений и защитить «свободу и безопасность граждан». В результате судьям было запрещено толковать законы. Теперь, согласно ст. 467 «Наказа», «вольность граждан» должна зависеть «от изящества законов криминальных». А вот сами криминальные законы, имевшие своим источником право еще Московского царства («Соборное уложение» 1649 г.) и петровской эпохи («Артикул Воинский» и «Краткое изображение процесов или судебных тяжеб» 1716 г.), были крайне репрессивными и далеко не соответствовали идеалам эпохи Просвещения. В данном случае мы всецело присоединяемся к мнению Дж. Ледонна, который, напомним, считает, что вмешательство в уголовный процесс генерал- губернаторов «было важно, поскольку, по общему признанию, уголовное право было слишком суровым». Весьма вероятно, что Екатерина предполагала, что после того, как завершит работу над «Уголовным уложением» и примыкающему к нему «Порядком исследования и суда уголовного дела», к разработке которых она приступила сразу после принятия в 1775 г. «Учреждений для губерний»47, необходимость вмешательства генерал- губернаторов в судебное решение отпадет вообще.

• 48 Печерская, «Метаморфозы…», с. 133-134; Pecherskaya, «Spravedlivost’…», p. 546, 549; Печерская, «Спр (...)
• 49 Томсинов, История русской политической, с. 216.
• 50 Pecherskaya, «Spravedlivost’…», p. 548; Печерская, «Справедливость…», с. 16-17.

25С другой стороны, понятие справедливости нельзя свести только к указанным в «Наказе» 1767 г. и «Учреждениях для губерний» 1775 г. принципам. Как замечает Н. Печерская, хотя термин «справедливость» не употреблялся широко вплоть до XVIII в., но «было бы ошибкой полагать, что в Древней Руси отсутствовали представления о тех признаках и свойствах, которые впоследствии вошли в состав понятия «справедливость». В русском языке до XV в. они выражались широким спектром слов, объединенных общеславянской корневой морфемой «-прав-»: «правда, праведный, правило, правильный»48. Ее поддерживают и историки права. Так В.А. Томсинов пишет: «На Руси во все времена видели в законе выражение совести или, как говорили в древности – правды»49. Однако, как напоминает Н. Печерская, следует не забывать, что «правда» вплоть до принятия московских судебников, больше понималась как неписаный закон, происходящий от идеи «Божьего суда»50. И хотя на рубеже XV-XVI вв. происходит изменение источника «закона», который теперь происходит от государя, в нормативно-правовых актах XVII-XIX вв. мы наблюдаем активное употребление архаической лексики, отражающей, как нам представляется, самое древнее понятие «справедливого» судебного решения. Это понятие впервые было озвучено в Псковской судной грамоте, а затем практически без изменения переносилось из источника в источник, и, наконец, оказалось в п. 4 «Наставлений губернаторам» 1764 года. В нем губернатору предписывалось наблюдать,

• 51 Печерская, «Метаморфозы…», с. 140; Pecherskaya, «Spravedlivost’…», p. 558, 560; Печерская, «Справед (...)
• 52 В.М. Бокова, «Тема законности в русской печати начала XIX в.», Вестник Московского университета, Се (...)

26Согласно ст. 82 «Учреждений для губерний» генерал-губернатор должен был также быть «заступником утесненных» и в поступках своих показывать «доброхотство, любовь и соболезнование к народу». Думается, тенденция явно просматривается: справедливым всегда считалось беспристрастное решение. Н. Печерская же полагает, что в XIX в. «основной смыслообразующей характеристикой юридической справедливости выступает принцип беспристрастности или абстрактно-формального равенства». Но при этом следует помнить, что мыслители XVIII в. «решали проблему справедливости на основе политического равенства. Их представления о равенстве не простирались ни на экономическую, ни на социальную сферы»51. В уголовно-правовой доктрине Екатерины II, основанной на естественно-правовой теории, справедливость воспринимается как равенство всех подданных перед криминальными (основными) законами, установленными государем. Такое «екатерининское» понимание справедливости было воспринято и в правление Александра I, которым завершилась эпоха Просвещения52.

• 53 Имеются в виду: Российский государственный исторический архив (далее РГИА), Государственный архив А (...)

28Источниковой базой данной части нашей статьи стали материалы трёх архивов, абсолютное большинство которых впервые вводятся в научный оборот53. Из них, в свою очередь, самыми репрезентативными для нас являлись сохранившиеся за 1820-1825 гг. «журналы исходящих бумаг» из канцелярии архангельских генерал-губернаторов, которые представляют собой ежедневную запись отданных ими предложений и распоряжений губернским и уездным присутственным местам, а также поступивших из Сената и других «высших правительственных мест» указов, предписаний и отношений и, соответственно, ответов на них. По фондам губернских палат уголовного суда мы изучали сохранившиеся указные книги, где фиксировались указы Сената и предложения генерал-губернаторов по конкретным уголовным делам, а также сами уголовные дела. В фонде 5-го департамента Сената РГИА мы выявили и проследили судьбу тех уголовных дел, которые были представлены ему от лица архангельских генерал-губернаторов. При этом сразу оговоримся, что в этой статьей мы проанализировали практику надзора архангельскими генерал-губернаторами только за тяжкими уголовными преступлениями, но не должностными, так как их анализ, в силу особой специфики, требует специального рассмотрения.

• 54 Губернский прокурор, если находил уголовный приговор «противным законам» или «сомнительным», обязан (...)
• 55 К сожалению, нам не удалось проследить, чем закончилось это дело, так как мы не нашли его ни в опис (...)
• 56 ГА АО, ф. 1367, оп. 1, д. 84, № 1053, 1323, 1563; д. 133, № 27.
• 57 В основном это были обращения к губернскому правлению по поводу медленно решаемых дел присутственны (...)

29Для начала, выясним, какие уголовные дела привлекали внимание архангельских генерал-губернаторов и каким образом они получали информацию о принимаемых судами решениях и приговорах? Как видно из архивных документов, генерал-губернатор А.Ф. Клокачев (1820-1823) и С.И. Миницкий (1823-1830), прежде всего, обращали внимание на уголовные преступления, сопряжённые «с казённым интересом» (например, поджогами в казенных лесах), а также убийства, грабежи, пристанодержательство и неповиновение властям. Также выяснилось, что их основными информаторами были не губернские прокуроры 3-х северных губерний, как это должно бы было быть, если строго следовать нормам «Учреждений для губерний» и последовавших за ними разъясняющими правовыми актами54. Как показывают «журналы исходящих бумаг» от архангельских генерал-губернаторов, последние крайне редко обращались к ним по указанным выше поводам. Так, например, по Олонецкой губернии это произошло за 6 лет только 3 раза. Из них, в свою очередь, только 2 представления имели отношение к уголовным преступлениям. Так в мае 1821 г. исполняющий должность олонецкого губернского прокурора губернский стряпчий уголовных дел Карабутов, которому генерал-губернатор Клокачев еще в 1820 г. поручил «привести в известность» истинное количество нерешенных и неисполненных дел по петрозаводскому уездному суду, в рапорте к нему сообщил, что при рассмотрении дела об убитой крестьянке Егоровой он обнаружил, что земский суд «сделал послабление к раскрытию виновных, в числе которых состояла тётка по мужу Егоровой, её муж и свёкор». Однако ни уездный суд, ни уголовная палата, не потребовав никаких дополнений в следствии, своими решениями оставили их лишь «в подозрении». Когда же Карабутов представил свой рапорт в палату, то она отозвалась, что, так как дело ею уже решено и с ним согласился губернский прокурор, то он опоздал. Тогда стряпчий обратился к губернатору, но и на его предложение палата ответила тем же. Все это понудило Карабутова обратиться к А.Ф. Клокачеву. В ответ на его рапорт генерал-губернатор истребовал это дело из палаты и представил его в Сенат55. В декабре этого же года губернский прокурор Козин представил Клокачеву копию с его протеста по делу, решенному в олонецкой уголовной палате «о поступках приказщика Терехова против исправника Синебатова», который палата «не уважила»56. В сохранившихся же в фонде канцелярии архангельского генерал-губернатора ведомостях о протестах архангельского губернского прокурора на приговоры уголовной палаты за 1821, 1822, 1824, 1827 и 1829 гг. таких протестов мы не нашли57.

• 58 Смотри специфику производства по такому роду дел в мнении Государственного совета от 28 декабря 182 (...)
• 59 ГА АО, ф. 1367, оп. 1, д. 36, № 251, 252, 290, 291; д. 191, № 1, 2, 3, 676-678; ф. 68 (Архангельска (...)

30Оказалось, что основную информацию обо всех происходивших в губерниях уголовных преступлениях и идущих по ним производствам архангельские генерал-губернаторы получали из разного рода ведомостей. Именно их 8 и 15 апреля 1820 г., буквально через несколько дней после вступления в должность генерал-губернатора 3-х северных губерний, предложил к себе регулярно представлять вице-адмирал А.Ф. Клокачев, а именно: 1) каждые 2 недели – о происшествиях в губерниях, краткие мемории обо всех журналах и протоколах губернских правлений и палат, 2) немедленно – о делах и случаях особенной важности; 3) ежемесячно – краткие ведомости о решенных и нерешенных делах по всем присутственным местам, в т. ч. по именным, высочайшим и сенатским указам, а также о делах по уголовным палатам и об арестантах и подсудимых с объяснением, «какие понуждения по медлительности в их окончании приняты меры от губернских начальств». Летом 1823 г. об этом же подтвердил его преемник С.И. Миницкий, а 19 сентября 1824 г. он потребовал присылать к себе «для сведения» и ежемесячные ведомости о решенных делах по происшествиям58 вместе с мнениями на них губернатора59.

• 60 См., напр.: ГА АО, ф. 1367, оп. 1, д. 16, 17, 55 (ведомости за 1820 г.); д. 153, 164 (за 1823 г.); (...)
• 61 См., напр.: ГА АО, ф. 1367, оп. 1, д. 84 (журнал исходящих бумаг за 1821 г.) № 1439, 1782, 1869, 18 (...)
• 62 ГА АО, ф. 1367, оп. 1, д. 262, № 759, 784.

31О том, что эти ведомости к генерал-губернаторам регулярно присылались, но, главное, проверялись, свидетельствуют как сохранившиеся в фонде их канцелярии объемные подшивки таких ведомостей60, так и многочисленные предложения генерал-губернаторов уголовным палатам и губернским правлениям по результатам их просмотра. Однако изучение последних показало, что, в основном, это были требования ускорить рассмотрение дел61. Впрочем, встречаются указания и по ходу конкретных дел. Так, например, когда генерал-губернатор Миницкий получил рапорт от пинежского городничего о произошедшей у него в городе краже, то 27 апреля 1824 г. приказал ему немедленно «открыть вора». А 30 апреля 1824 г., узнав из донесения сольвычегодского уездного суда о том, что он оправдал крестьянина Русанова, подозреваемого в нанесении тяжких побоев крестьянину Новинскому, предложил вологодскому губернатору представить дело на ревизию в уголовную палату, так как полагал, что уездный суд произвел «слабые действия к открытию виновного» и поэтому необходимо учинить строгое исследование и найти виновного, «дабы то не могло послужить поводом к самим смертоубийствам», а его известить о решении палаты62.

• 63 ГА АО, ф. 68, оп. 14, д. 84, л. 18.

32Кроме ведомостей уголовные палаты присылали непосредственно к генерал-губернаторам свои уголовные приговоры. Однако, происходило это лишь в случаях, когда в губернии отсутствовал губернатор и замещающий его вице-губернатор, а председателю уголовной палаты, как лицу, который должен был следующим замещать губернатора, утверждать приговоры по понятным причинам было запрещено. Возьмем для примера единственное сохранившееся в фонде архангельской палаты уголовного суда дело с предложениями губернатора и генерал-губернатора на приговоры палаты за 1828 г.: оказалось, что с января по середину марта, в связи с отсутствием губернатора и вице-губернатора в губернии, все приговоры обращались палатой к генерал-губернатору. В результате он утвердил все 25 приговоров и лишь однажды сделал замечание палате по делу об удавившемся крестьянине Матрехине, упрекнув ее в том, что она при ревизии упустила из виду важное обстоятельство – «почему вскрытие тела произошло без лекаря»63?

• 64 ГА АО, ф. 1, Канцелярия архангельского губернатора, оп. 9, д. 257, л. 5-10, 37-45.

33Для репрезентативности анализа мы просмотрели также дело, содержащее приговоры архангельской палаты уголовного суда за 1827 г., отправляемых на утверждение к губернатору. Оказалось, что всего за этот год он утвердил 186 приговоров, а генерал-губернатор Миницкий вмешался всего два раза. В первый раз 18 февраля, когда усмотрел из ведомости уголовной палаты за январь 1827 г., что дело об ослушании крестьян Пинежского уезда «закончено силой» Манифеста от 22 августа 1826 года. Генерал-губернатор обратил внимание губернатора на то, что «неповиновение противу начальства» этим манифестом не прощается и поэтому предложил ему «о существе сего дела и решение по нему» доставить ему сведение, остановившись исполнением приговора. В результате, 7 марта, ознакомившись с исполнительным рапортом губернатора, Миницкий предложил губернатору «не останавливаться далее по сему исполнением». Второй раз генерал-губернатор, передав при своем предложении от 27 марта губернатору прошение крестьянина Рочева о подозрениях в убийстве его брата крестьянином Сметаниным, просил его уведомить о результатах ее рассмотрения. В ответ губернатор написал, что 8 марта он уже утвердил приговор палаты и поэтому представляет приговор палаты генерал-губернатору. Из него видно, писал губернатор, что Сметанин оставлен в сильном подозрении, так как никто не мог представить неоспоримых доказательств убийства им брата Рочева. Губернатор предлагал это дело не перерасследовать, «ибо уж если при самом начале не было открыт прямой преступник, то и ныне произойдет напрасная переписка и потеря времени». Миницкий, согласившись, приказав ответить Рочеву, что если у него нет ясных доказательств, то он сам, если не прекратит домогательств, будет наказан за «поношение» Сметанина в убийстве64.

• 65 В канцелярии генерал-губернаторов сохранились специальные подшивки всех поступивших к ним за год жа (...)

34Другим важным основанием к приостановке архангельскими генерал-губернаторами исполнения уже решенных уголовными палатами дел были прошения потерпевших и обвиняемых или их родственников, а также представления начальников по подведомственным им особым категориям населения65. Сделаем выборку по «журналу исходящих бумаг» за 1825 г.

• 66 ГА АО, ф. 1367, оп. 1, д. 329а, № 389; д. 329г, № 2276, 2451; д. 329д, № 2580.

3525 февраля по прошению крестьянина Архангельской губернии В. Бугаева, который жаловался на уголовную палату за то, что она его невинно приговорила к наказанию плетьми по делу устьсысольского мещанина Суханова, С.И. Миницкий предложил вологодской уголовной палате «доставить объяснение и остановиться исполнением». Устюжская мещанская вдова Пинескинова пожаловалась ему на то, что архангельская уголовная палата не учла показания свидетелей в её пользу и приговорила её к наказанию за лживый донос об ее избиении мещанином Колобовым. В ответ 28 октября генерал-губернатор предложил вологодскому губернатору разобраться «со всей справедливостью» и если просительница не заслуживает наказания, то защитить её и уведомить обо всем его. Послушник Соловецкого монастыря П. Субботин просил генерал-губернатора об освобождении от наказания, наложенного на него за воровство архангельской уголовной палатой. В ответ 5 ноября генерал-губернатор приказал кемскому городничему объяснить ему, что, так как дело его «обсуждено Палатой и утверждено гражданским губернатором, то и может он жаловаться в Сенат, ежели считает несправедливо». 18 ноября генерал-губернатор по представлению управляющего архангельской удельной конторой потребовал от архангельской уголовной палаты представить к нему вместе с ее решением дело «об удельном крестьянине Сенчукове, присужденному к телесному наказанию» и остановиться исполнением66.

• 67 Однако С.И. Миницкий по независящим от него причинам так и не смог перенести это дело в Сенат (ГА А (...)

36Теперь зададимся таким вопросом – насколько часто архангельские генерал-губернаторы не соглашались с приговорами уголовных палат и вносили (или собирались внести) их на окончательное разрешение в Сенат. Если судить по «журналам исходящих бумаг» за 1820-1825 гг., то такие переносы делались чрезвычайно редко. Например, по Олонецкой губернии нами зафиксировано всего 2 дела. Первое из них – дело об убийстве крестьянки Егоровой (о нем мы уже упоминали выше), было передано А.Ф. Клокачевым в Сенат в августе 1821 года. Второе дело – «о краже крестьянином Герасимовым у купца Климова вещей» – было затребовано генерал-губернатором С.И. Миницким к себе по следующим обстоятельствам. В августе 1824 г. крестьянин Вытегорского уезда А. Герасимов принёс на Высочайшее имя прошение о пересмотре вынесенного ему уголовной палатой приговора по обвинению его в покраже в 1821 г. у купца Климова вещей на 479 рублей. Палата приговорила его к телесному наказанию и отдаче на поселение. Император приказал это прошение передать Миницкому «на окончательное заключение и надлежащее по оному распоряжение». В итоге, после выяснения всех обстоятельств дела, генерал-губернатор согласился с мнением губернатора о том, что он достоин смягчения наказания за неполным доказательством его вины и приказал олонецкой уголовной палате приготовить дело для передачи на рассмотрение в Сенат67.

• 68 ГА АО, ф. 1367, оп. 1, д. 84. № 1323.

37Возможно, что такое малое количество внесенных архангельскими генерал-губернаторами дел в Сенат объясняется тем, что подсудимые, как видно из того же «дела Герасимова», довольно часто использовали другой способ, т. е. подавали жалобы императору или Сенату, хотя, как мы помним, такие жалобы от лиц «нижнего состояния» Сенат до 1823 г. не должен был вообще принимать, а после - только после приведения наказания в исполнение. И, тем не менее, когда, например, в 1821 г. министр юстиции переслал А.Ф. Клокачеву жалобу, которую принёс в Сенат крестьянин Вытегорского уезда Пименов на якобы несправедливое его присуждение уголовной палатой к 10 ударам плетьми и ссылке на поселение в Сибирь, то в своем ответе от 24 ноября генерал-губернатор, объяснив министру юстиции, что Пименов и к нему в 1820 г. приносил жалобу, но олонецкая уголовная палата, найдя ее ложной, своим решительным приговором от 17 августа 1820 г. «его яко 3-мя повальными обысками неодобренного» приговорила к этому наказанию, которое одобрил и губернатор, предложил перенести дело в Сенат68.

• 69 ГА АО, ф. 1367, оп. 1, д. 133. № 27; д. 652, л. 1; РГИА, ф. 1345, 5-й департамент Сената (уголовный (...)

38Другую причину столь малого числа переносов в Сенат уголовных дел непосредственно архангельскими генерал-губернаторами помогут понять следующие их предложения. После упоминавшего нами выше случая внесения олонецким губернским прокурором Козиным к генерал-губернатору рапорта с протестом на приговор по делу «о поступках приказщика Терехова против исправника Сенибатова», 4 января 1822 г. А.Ф. Клокачев предложил олонецкому губернатору: «войти в подробности дела и если найдете решение Палаты противуречащим, а протест прокурора заслуживающим законного уважения, в таком случае не оставите представить со своим мнением в Правительствующий Сенат и уведомить меня». 26 апреля 1829 г. С.И. Миницкий предложил архангельской уголовной палате «о всех тех делах, по коим решения ея не были согласованы утверждением г. Начальника Губернии, и, следовательно, представляются им в Сенат, уведомлять меня в то же время, как дело будет вноситься в Сенат»69. Таким образом, архангельские генерал-губернаторы в полном согласии с указом 1820 г. возлагали основные действия по внесению уголовных дел в Сенат на губернаторов, оставляя за собой лишь право быть в курсе всех таких дел.

• 70 ПСЗ-1, т. 28, № 21605; т. 39, № 29725.

39И все же в некоторых случаях архангельские генерал-губернаторы это делали сами. Для установления таких фактов мы обратили свое внимание на фонды V и VI департаментов Сената, куда в 1820-е годы, согласно установленной процедуре, из трёх северных губерний поступали рапорты архангельских генерал-губернаторов и губернаторов по уголовным и следственным (должностным) делам70. На сегодняшний день по описям этих фондов нами выявлено всего 8 таких рапортов, поступивших непосредственно от архангельских генерал-губернаторов. Из них, в свою очередь, 2 выбыло, а остальные были поданы генерал-губернатором С.И. Миницким. Из этих 6 рапортов 2 были поданы на следственные (должностные), а остальные – на тяжкие уголовные преступления. Думается, что краткое изложение мнений Миницкого на 4 последних дела даст нам возможность выяснить, чем он руководствовался, соглашаясь или не соглашаясь с решением уголовных палат, а также, какое влияние оказывало его мнение на окончательное решение Сената и императора, когда его участие было необходимо. В конечном счете, это позволит ответить нам на вопрос – а было ли рациональное зерно в том, чтобы сохранять за генерал-губернаторами право утверждения уголовных приговоров?

• 71 ГА АО, ф. 1367, оп. 1, д. 370, л. 25-31; ф. 1, оп. 9, д. 257, л. 50.
• 72 РГИА, ф. 1345, оп. 103, д. 310.

40Сначала рассмотрим уголовные дела, касающиеся привилегированных лиц. К таковым относится единственное «дело о губернском секретаре А. Михайлове и коллежском регистраторе М. Видякине». Архангельская уголовная палата «за проломление городовому А. Любову полуштофом головы» на основании статей «Воинского артикула», «Воинского устава» и «Жалованной грамоты дворянству» приговорила этих чиновников к лишению чинов и дворянства и «отдаче в воинскую службу с выслугой, а в случае неспособности к оной отослать в Сибирь на поселение». Своим рапортом от 8 июня 1829 г. С.И. Миницкий, согласившись с приговором уголовной палаты, внёс это дело в Сенат. Рапорт был подан во время одновременного отсутствия в губернии губернатора и вице-губернатора. Думается, что основным мотивом, которым руководствовался в этом случае Миницкий, было желание поддержать престиж государственной должности, тем более что эти чиновники уже ранее судились за пьянство и буйные поступки71. Сенат согласился с решением палаты и мнением генерал-губернатора, а император утвердил этот приговор72.

• 73 РГИА, ф. 1345, оп. 102, д. 308.

41Остальные 3 дела касались лиц низшего состояния. Первым было «дело Колчина». В своём рапорте Сенату от 16 марта 1828 г. генерал-губернатор Миницкий писал, что дворянский заседатель онежского земского суда Колчин пожаловался ему на решение архангельской уголовной палаты по делу об оскорблении его при исполнении должности крестьянином И. Серебряковым, которое уже утвердил губернатор. Палата, основываясь на статьях «Воинского артикула», но «по уважению старости лет, коих 59, слабого и нездорового телосложения и что в сей поступок он вовлекся конечно не намеренно, но по простоте крестьянской», решила выдержать Серебрякова под арестом при земской избе на хлебе и воде 2 недели и «сверх того» просить у Колчина, «стоя на коленях, христианского прощения». С.И. Миницкий не согласился с таким решением палаты и губернатора, обратив внимание Сената на то, что крестьянин оскорбил заседателя намеренно, придя для этого к нему на квартиру в пьяном виде; что по результатам проведённого по его требованию медицинского освидетельствования оказалось, что Серебряков в целом здоров; что его поведение не одобрили на повальном обыске 40 «соседей-одноволостников». Поэтому, как писал далее генерал-губернатор, Серебряков не заслуживает «оказанного ему уголовной палатою снисхождения и дабы удержать его на будущее время от пьянства и дерзостей и в страх как ему собственно, так и другим ему подобным, чтоб не осмеливался оскорблять полицейских чиновников», он предлагал наказать его 50 ударами розог. Мотив, двигавший генерал-губернатором при оспаривании этого приговора, очевиден. Главным аргументом против решения палаты стали некоторые допущенные ею упущения в процедуре сбора доказательств. Однако Сенат, рассмотрев это дело 17 января 1829 г., нашёл решение уголовной палаты правильным, приняв во внимание такие приведенные ею смягчающие обстоятельства как возраст преступника и его крестьянскую «простоту»73.

• 74 РГИА, ф. 1345, оп. 103, д. 308.

42В своём втором рапорте Сенату от 26 октября 1828 г. С.И. Миницкий не согласился с решением архангельской уголовной палаты по делу «о непозволительном привозе крестьянином Афонасием Корконосовым из Норвегии в Архангельск рыбы и о купце Ермолине». Генерал-губернатор писал, что к нему обратились с жалобами отец и сын Корконосовы, считавшие, что палата несправедливо приговорила за провоз контрабандного товара только одного Корконосова, которому, к тому же, по его несостоятельности, имущественное наказание в виде платежа в казну положенных пени и штрафа «на многотысячную сумму» было заменено 10 ударам плетей и ссылкой в Сибирь на поселение. Настоящим владельцем товара, писали они, был купец Ермолин, который был вообще освобожден от взыскания. Вытребовав к себе и просмотрев это дело, Миницкий предлагал: признать купца Ермолина также хозяином груза и подвергнуть его положенному взысканию «в полном количестве, предоставив, впрочем, ему взять с Корконосова положенную ему часть», а самому Корконосову смягчить хотя бы вторую часть приговора (телесное наказание было с согласия губернатора уже приведено в исполнение) «по уважению добровольного признания его», а именно – оставить его в селении «без права впредь отъезда из него». Мотивы такого мнения генерал-губернатора нам очевидны. Это, во-первых, забота о реальном пополнении казны за счет средств состоятельного купца Ермолина – настоящего хозяина груза. И, во-вторых, следует иметь в виду, что администрация Архангельской губернии весьма негативно относилась к разрешенной правительством меновой торговле с Норвегией, под видом которой весьма часто производилась контрабандная торговля запрещенными товарами, с которыми и было поймано судно под управлением Корконосова. Однако Сенат, рассмотрев 13 февраля 1830 г. это дело и не найдя полностью доказанным факт принадлежности груза купцу Ермолину, оставил приговор уголовной палаты в его отношении в силе, а с Корконосовым велел поступить «как с казенным должником». В результате взамен ссылки в Сибирь он был отдан архангельским губернским правлением в частную работу к крестьянину Анцифирову «из платежа в казну по 100 рублей в год» в обеспечение наложенного на него взыскания74.

• 75 РГИА, ф. 1345, оп. 100, д. 100.

43Своим третьим рапортом от 17 августа 1829 г. С.И. Миницкий оспорил решение олонецкой уголовной палаты по «делу о крестьянской девке Федосье Павловой». Генерал-губернатор писал, что усмотрев из мемории палаты о решении этого дела и вытребовав его к себе, нашел приговор палаты «несовершенно согласным с существом самого дела и основанным не на строгой справедливости». Павлова, бывшая с 14 лет более двух лет в работницах у крестьянина Егора Евдокимова, сожгла в 1828 г. его дом в отместку за то, что его брат Герасим, живший в доме Е. Евдокимова и растливший ее обещанием «взять в замужество», женился на другой. Миницкий считал, что хотя палата и не имела права согласно статьям «Воинского процесса» проводить передопрос главного свидетеля – матери соблазнителя, так как она уже была ранее допрошена земским исправником Малевинским без присяги (именно это и позволило матери, как полагал генерал-губернатор, показать в пользу сына), все же должна была принять во внимание это обстоятельство. В результате, такое «отступление» исправника, подчеркивал генерал-губернатор, «затмило истину и преступник, растливший малолетнюю Павлову […], избежал заслуженного наказания», так как «не сознавшись ни в чем», был палатою оправдан, а «вся тяжесть обвинения пала на Павлову, вероятность показаний коей в сделанной ей насилии, не опровергается и самою Палатою». В заключении Миницкий предлагал за добровольное признание освободить Павлову, приговоренную палатой к наказанию кнутом и ссылке в каторжную работу, «вменить ей в оное продолжительное содержание в тюрьме и сослать на поселение». 4 сентября 1829 г. Сенат, рассмотрев это дело, согласился с решением уголовной палаты, которая совершенно на законных основаниях вынуждена была признать факт соблазнения Павловой недоказанным, но при этом счел нужным, проявляя некоторое милосердие к ней, сократить число ударов кнутом с десяти до одного75.

• 76 Он приговорил Сенчукова лишь к снятию знаков отличия и 40 ударам плетьми с оставлением на прежнем м (...)
• 77 Под «Процессом» имелось в виду «Краткое изображение процесов или судебных тяжеб». Генерал-губернато (...)
• 78 ГА АО, ф. 1367, оп. 1, д. 366.

44Важно также заметить, что приведенные выше примеры, кажется, не исчерпывают собой все уголовные приговоры, которые по рапортам архангельских генерал-губернаторов рассмотрел Сенат. Например, мы нашли дело, которое не значится в описях 5-го департамента Сената, хотя и было решено им. Это уже упомянутое нами выше «дело удельного крестьянина Сенчукова». Сенчуков относился к группе привилегированных лиц, так как имел знак отличия военного ордена и серебряную медаль за участие в войне 1812 года. Обвинялся в поджоге своего дома и оскорблении родителей. Как указывал в своем отношении к генерал-губернатору Миницкому управляющий удельной конторой, архангельская уголовная палата, не смотря на отсутствие его собственного признания и «одобрения» его поведения 42 односельчанами, приняв «в уважение» только удостоверение его родителей, родного брата и жены брата, на основании статей Соборного уложения 1649 г. и «Воинского артикула» приговорила его к 25 ударам кнута, лишению наград и ссылке в каторжные работы. Управляющий обращал внимание генерал-губернатора на «чрезмерно отяготительное наказание» даже по сравнению с решением уездного суда76, которое, в свою очередь, удельная контора находила также «тягостным». В результате, как писал дальше управляющий, он просил уголовную палату смягчить приговор, но она еще более отяготила его. В связи с этим управляющий просил генерал-губернатора вновь войти в рассмотрение обстоятельств дела, а до этого приостановить исполнение приговора. С.И. Миницкий, вытребовав к себе дело, согласился с доводами стряпчего удельной конторы, опротестовавшего приговор на основании противоречия в показаниях родных Сенчукова. В своем мнении Сенату Миницкий полагал, что вина Сенчукова в поджоге не доказана и поэтому на основании статей «Воинского Артикула и Процесса»77 он должен быть вообще освобожден от ответственности. Что же касается предъявленного ему обвинения в оскорблении родителей, то они, если захотят, полагал генерал-губернатор, могут обратиться в совестный суд. Сенат согласился с мнением генерал-губернатора в 1-й части, а по 2-й указал, что это оскорбление покрывается Манифестом от 22 августа 1826 года. Государь утвердил это решение без изменения78. Данное дело является ярким примером нарушения со стороны уездного суда и уголовной палаты процедуры оценивания доказательств. Думаем, что не последнюю роль здесь сыграли и заслуги обвиняемого.