Сначала, если можно, представьтесь. 

S. Nazarenko: Да, пожалуйста. Я Сергей Назаренко, мне 62 года. Я родился в 1956 году в военной семье, у меня отец был военный. И так получилось, что родился я здесь в Молдавии, в Кишинёве, в это время он здесь проходил службу. 

Откуда Ваша семья? 

Из России. Отец и мать у меня из России. Корни из России. Мать из Кировской области, отец из Красноярского края родом. Поскольку он был военный, в это время он служил здесь. И я родился в Молдавии. 

А Вы жили всегда здесь? 

S. Nazarenko: Да, я родился здесь, жил здесь и закончил здесь 8 классов. Потом поступил в кадетскую школу, то есть я после 8 класса уже одел погоны. В 14 лет я уже был, скажем так военным, то есть я с детства в погонах. 

Вы сами решили или в семье надо было и...? 

S. Nazarenko: Как бы это было решение такое обоюдное. Мне нравилась служба отца, и я хотел быть военным, то есть как бы я специальность выбирал сам военную. Поэтому как бы я хотел быть военным всегда, с детства. Мне нравилась военная форма, порядок, дисциплина. 

А Вы единственный сын или...? 

S. Nazarenko: Нет, у меня есть еще младший брат. 

И он тоже стал военным? 

S. Nazarenko: Нет, он не стал военным. Но он не стал военным по другим причинам... по состоянию здоровья он не прошел медицинскую комиссию. 

Но он хотел? 

S. Nazarenko: Да, он тоже хотел, но у него просто не получилось. 

Suvorov Military School, than a Military Academy

А после кадетской школы что было? 

S. Nazarenko: После Суворовского военного училища, я закончил высшее военное училище. И после чего в 1977 году я был направлен уже для прохождения службы в Закавказский военный округ... […] это бывшие 3 советские республики: Грузия, Армения, Азербайджан. На территории Грузии, Армении и Азербайджана я служил до начала Афганских событий. 

Каким было ваше звание в то время? 

S. Nazarenko: Да, я был лейтенант, потом старший лейтенант. Из училища я выпустился в чине лейтенанта, потом через 2 года я получил звание старшего лейтенанта. После того, когда в 1979 году произошёл ввод войск в Афганистан, в 1981 я был направлен в Туркестанский округ, именно в Афганистан. 

И куда Вы попали?

S. Nazarenko: В Кабул. Из Ташкента самолетом ИЛ-76 был доставлен в Кабул. Именно в Кабуле и проходила моя служба на протяжении практически двух лет, 1 год и 10 месяцев я находился в Афганистане. 

"It's hard for anybody to change from a peaceful to a military way"

В каких войсках вы служили?

S. Nazarenko: В сухопутных. Пехота, скажем так. Вас, наверное, первое впечатление интересует. Любому человеку сложно перестроиться с мирного на военный лад. Скажем, все то, чему учили нас в военных училищах и то, что оказалось на самом деле, - это 2 большие разницы, как говорят в Одессе. Потому что наиболее сложно было - это психологически перестроиться, поскольку все те человеческие ценности, все эти нормы и правила поведения, которые здесь приняты были в обществе, там пришлось от них отступать очень серьезно, поскольку там вопрос стоял так - выживешь ты или нет. И поэтому, все принципы поведения и человеческие ценности, они были перечеркнуты, здесь стоял вопрос кто первый выстрелит. Если ты, то ты останешься жив. Если в тебя, то тебя не будет. И поcкольку, все время стоял вопрос жизни и смерти, все то, чему меня учили раньше, воспитывали родители и государство, оказалось совсем не тем, что нужно было. То есть это... война - это очень тяжелое и грязное дело, это пот, кровь, напряжение эмоциональное, физическое, психическое. Скажу сразу, что выдерживали не все. Выдерживали не все в том плане, что некоторых срывало в первую же неделю, то есть он был уже не воином, не бойцом, а, скажем прямо, он был клиентом психиатрической больницы, буквально в первые же несколько дней. Такие отсеивались сразу, кто не мог приспособиться к новым условиям. 

Все-таки они профессиональные военные или Вы говорите о...? 

S. Nazarenko: Нет, я говорю о солдатах. Среди профессиональных военных таких было единицы, но, надо признать, тоже были. А среди солдат процент был, довольно таки высок, которых в течение нескольких дней отправляли обратно, они не выдерживали. Когда они видели обгоревшие трупы, там, оторванные, там, конечности, сгоревшие трупы, некоторые не выдерживали сразу. 

Что с ними делали? 

S. Nazarenko: Их отправляли в Союз, обратно, на лечение, оказывали какую-то психиатрическую помощь, и они или продолжали служить в Союзе в войсках, где нет войны, или комиссовали, смотря на сколько серьезно было поражение психики, потому что это... 

А сколько процентов этих солдат с ума сошли? 

S. Nazarenko: Нет, не скажу, что это прямо в процентах, это нельзя измерить. Но я такие случаи встречал на протяжении двух лет, это из нового призыва, которые вот приходили, допустим скажем, приходил призыв, на 1000 человек может было таких 2-3 человека, то есть это не было массово, это были единичные случаи. 

We Were Taught Offensive, Counter-Offensive, Attack. We Discovered Guerrilla…

А какие там у вас были функции? 

S. Nazarenko: Функция у нас у всех была одна. Мы туда входили под лозунгом оказания интернациональной помощи... Но на самом деле это были самые настоящие боевые действия. Мы освобождали территории, мы помогали устанавливать местную власть, мы вели самую настоящую войну, самые настоящие боевые действия, то есть это были военные операции, но несколько другие, чем чему нас учили в училищах и академиях, потому что действовать приходилось против методов партизанской войны. Мы учили одно: наступление, контр-наступление, атака. Здесь совсем другие методы ведения войны - именно партизанские. Но тем не менее мы справлялись. И в то время, когда был там я, мы контролировали ситуацию, мы подавляли… поскольку у моджахедов еще не было столь организованного и такой большой помощи со стороны западных союзников: со стороны Пакистана, США и так далее. То есть мы доминировали на всей территории Афганистана, я был в очень многих провинциях Афганистана. 

Где Вы были конкретно? 

S. Nazarenko: Знаете, у меня была такая работа, что нас кидали на операции, вот допустим, я был в Джелалабаде, в Кандагаре, в Газни, в Баграме, то есть за 2 года я практически объездил очень большое количество провинций и городов. И на разных операциях: в горах, в пустынной местности, - я принимал участие. 

А Вы были ранены? 

S. Nazarenko: Нет, я не был ранен, у меня была небольшая контузия, поскольку БТР, на котором я находился, боевая машина, наехала на фугас. А я находился сверху, на броне, как это у нас называлось. То есть можно находиться внутри, а можно сверху боевой машины. И поскольку нас было всего семь человек экипаж, из них 4 человека, кто был сверху, остались живы, потому что нас просто выбросило, а те трое, кто был внутри, погибли от ударной волны. Я был молод, мне было всего 25 лет, и я даже за медицинской помощью не обращался. Меня выкинуло, я упал на песок, но встал и еще помогал другим. Но на моих глазах было много, конечно, и раненых, и погибших за это время. 

А у Вас были отношения с местным населением...? 

S. Nazarenko: Мы сотрудничали с активистами. То есть они поддерживали Наджибуллу, те, кто к нам относился... те, кто нас встречал с распростертыми объятиями. Да, мы с ними контачили, как бы были у нас контакты. Это в основном местная власть, то есть это те, кого мы поддерживали, кого мы пришли защищать в результате демократической революции произошедшей. Ну, часто было так, что днем они нам улыбались, мы с ними обнимались, а ночью они в нас стреляли, и это было довольно таки часто. 

И Вы принимали участие в скольких боевых действиях примерно?

S. Nazarenko: Где-то примерно... каждый месяц по 1-2 операции, находился я там 22 месяца, то есть порядка, 30-40 операций, да, я участвовал... на всей территории Афганистана. 

Rest Between Battles

А когда Вы не принимали участие в боевых действиях, что Вы делали? Что можно было делать?

S. Nazarenko: Знаете, быт все равно был организован. Как бы человек не может круглые сутки стрелять или воевать. Были минуты и отдыха, демонстрировались кинофильмы, приезжали к нам артисты с концертами из Союза, Досуг был организован, и между собой тоже у нас были азартные игры, карты, там, шашки, домино, то есть был и досуг тоже. 

Rare Dedovshchina

Были какие-то случаи дедовщины между солдатами?

S. Nazarenko: Очень редко, потому что вот эта обстановка, когда война, когда все с оружием в руках…, она сплачивает очень сильно. И дедовщина, она больше была, конечно, в Советском союзе. А там, где шла война, практически нет. Там каждый старался прикрыть другого, и даже гордился тем, что вот «я тебя спас», «я тебя прикрыл», то есть нет, это единичные случаи. И знаете, больше случаев дедовщины было в тех частях, которые не участвовали в боевых действиях, в тыловых. Вот там те, кто занимался строительством, кто занимался обеспечением, тыловые части. В боевых частях дедовщины я не встречал. 

Family Ties

Какие у Вас связи были с семьей? Вы были женаты тогда? 

S. Nazarenko: Да, я был тогда уже женат. Я женился за год до Афганистана, в 24 года я женился. Тогда не было, к сожалению, ни скайпа, ни вотсапа, ни вайбера, то есть мобильной связи практически не было. И вся связь была только почтовая. Письма шли долго, где-то примерно месяц шло письмо в одну сторону, в другую, то есть вся связь была только письма. У меня было несколько командировок, потому что я отвозил в Союз погибших, как у нас называлось - Груз-200. Вот, и куда бы я не ехал, я все равно заезжал к семье. То есть если я, допустим, ездил на Дальний Восток, отвозил солдата погибшего, или в Сибирь, в Иркутск, но я все равно находил возможность и на несколько дней все равно заезжал к семье. 

А Вы часто это сделали? 

S. Nazarenko: За 2 года 2-3 раза. Кроме этого еще был отпуск, положенный, официальный отпуск еще был. Через год службы, каждый год там был отпуск у нас 45 суток, полтора месяца. Не считая дороги, то есть 45 чистых суток, плюс давали дни на дорогу. 

Comradship

А были, наверное, там много национальностей? 

S. Nazarenko: Да, практически все. 

Какие у вас были отношения между вами?

S. Nazarenko: Мы были абсолютно все равны. И даже мы знали кто какой национальности, все относились одинаково ровно друг к другу. То есть была дружба, и по национальности не было никакого разделения у нас. 

Между офицерами...? 

S. Nazarenko: И между офицерами, и между солдатами. Очень было много солдат из Средней Азии, поскольку они знали, во-первых, местные обычаи, это был народ их веры, они знали язык дари и фарси. В основном узбекский язык там очень широко в Афганистане применялся. И они были полезны тем, что они могли переводить. Допустим, допрашивать пленных... Они знали обычаи, они даже подсказывали нам, что, вот, сегодня там такой-то религиозный праздник, чего мы не знали... 

Вы совсем не знали? Вам не подготовили это?

А эти брошюры были только для офицеров? 

S. Nazarenko: Нет, они были и для солдат. Они даже лежали, были такие раньше назывались «Ленинские комнаты», где... 

Ленинский уголок? 

S. Nazarenko: Да, Ленинские комнаты, Ленинский уголок, палатка там была. Там брошюры лежали. Можно было... любой мог приходить, брать, читать, смотреть. Даже какие-то занятия проводились по этому, объясняли нам там политработники... вот так, это можно, это нельзя...

No Believer Whatsoever

А Вы были религиозным? 

S. Nazarenko: Нет. Я в такое время воспитывался... что в Советском Союзе, что в семье, что в Суворовском училище, что в военном, что меня не учили креститься, молиться. И я до сих пор чувствую пробел в своем образовании, хотя я закончил уже и военное училище, и академию, я чувствую пробел, что я только то, что сам могу подчеркнуть… то есть что касается религии, то... Это где-то в душе у каждого что-то есть, но у меня большой пробел в этом, в религии, в образовании религиозном, поэтому нет, я не был каким-то... И вообще вокруг меня в то время ни солдаты, ни офицеры не были религиозными. 

Тогда у Вас не было типа как амулета? 

S. Nazarenko: Нет. У нас были жетоны с личным номером у каждого, это у офицеров, у солдат их не было. Где-то в душе каждый может быть просил какого-то, не знаю, там, Бога, но это было только у каждого в душе, то есть это никто нигде никогда не крестился, не молился... 

Не молились? Даже солдаты?

S. Nazarenko: Нет, никто. 

Может быть это не было видно? 

S. Nazarenko: Нет, там невозможно было ничего скрыть, потому что мы были все как одна семья. Там невозможно было уединиться нигде, то есть все были очень... Молились афганцы. Афганцы молились много и часто. И причем молились, как мы считали, не вовремя, поскольку тут идет обстрел, и нужно бежать в атаку или нужно отражать нападение боевиков, а они расстилали коврик и начали молиться Аллаху своему. Это да, это мы не могли понять, но... 

The Legitimacy of the Operation in Afghanistan

Что вы думали о войне в Афганистане до того, как вас отправили туда? Что вы знали о том, что там происходило?

S. Nazarenko: Я искренне верил, что это надо. И Вы знаете, нас так воспитывали военных, что мы над приказами вообще не должны были обсуждать или думать. То есть если родина сказала надо, значит надо. И я искренне верил, что это действительно надо, что это защита наших южных рубежей, что мы действительно оказываем интернациональную помощь братскому народу. То есть я искренне верил, что это надо, и мы должны там быть, и не зря мы рискуем жизнью, то есть я искренне в это верил. 

А постепенно Ваше мнение изменилось или как? Или после может уже? 

S. Nazarenko: Все время, когда я был в Афганистане, и даже когда я от туда уехал, я все равно считал, что мы действовали верно, правильно, что это хорошо, то есть как бы я никогда ни себя не ругал за то, что я там оказался или то, что никогда я не ругал правительство или принятое решение. Я всегда считал, что это правильно. 

И Вы, когда Вы демобилизовались? 

S. Nazarenko: Через год и 10 месяцев. 1983 год. 

Хорошо, и тогда, что случилось? Вы вернулись домой...? 

S. Nazarenko: Нет, я продолжал службу в Советском Союзе, я поехал просто дальше по назначению как офицер, продолжал службу. 

New Assignments, New Places

Куда Вас послали?

S. Nazarenko: Я первоначально приехал в Ташкент, и потом после Ташкента поменял еще 7 мест службы, включая Германию... служил в Германии, у меня география большая военной службы. […] Если мой боевой путь так взять, это Закавказский военный округ, это начало службы до Афганистана: это Грузия, Армения, Азербайджан, потом Туркмения, Узбекистан, Афганистан, то есть Туркестанский Афганистан. Вот, после этого я опять вернулся в Ташкент, из Ташкента я поехал в Германию. Из Германии в Ленинград, ну, Санкт-Петербург...

А в Германии были сколько времени? 

S. Nazarenko: Три года

С семьей?

S. Nazarenko: Да. 

А у вас тогда были дети?

S. Nazarenko: Да, двое. Дочка и сын. 

А тогда у Вас уже был старший лейтенант или больше? 

S. Nazarenko: Нет, капитана я получил в Афганистане. А в Германии я уже был майором. 

И чем? Какие у Вас были функции там? 

S. Nazarenko: Я был командиром батальона, уже был старшим офицером, потом я поступил в академию, закончил академию в Москве. 

После Германии, да? 

S. Nazarenko: Да. 

А в академии в Москве или? 

S. Nazarenko: В Москве, Академия Имени Фрунзе. […] После я получил назначение в Ленинградский военный округ. А распад Советского Союза я встретил а Одесском военном округе. Одесский военный округ - это Молдавия, Украина. После этого я служил в Молдавии. Заканчивал службу я уже здесь, уже в Молдавской армии. 

After the Fall of the USSR, in Which Army to Serve?

После распада Советского Союза, как Вы выбрали армию, в которой Вы будете служить?

S. Nazarenko: Когда был распад Советского Союза, я как раз был в Одесском военном округе. И Молдавия тоже находилась в Одесском военном округе. И тогда вот в 1991ом году, каждая республика бывшая советская позвала своих, кто родился на ее территории, позвала к себе. То есть все украинцы поехали на Украину, эстонцы в Эстонию, грузины в Грузию, молдаване поехали в Молдавию. И вот таким образом, я хоть и не коренной молдаванин, я русский, но тоже остался здесь. В 1992 году я приехал сюда. И сразу попал на войну, теперь с Приднестровьем. 

Но Вы приняли решение до начала приднестровского конфликта... Разве кто-то не пытался отговорить Вас от этого?

S. Nazarenko: Мне все говорили «не надо», потому что все решалось в Москве... У меня были уже... поскольку я уже был подполковник, и были уже друзья и знакомые, и говорят: «Сережа, что ты делаешь? куда ты едешь? Там дурдом. Не надо ехать в Молдавию». Меня отговаривали. Говорят: «Там хорошо не будет». […] Это мои друзья, знакомые, с которыми я учился, дружил, которые были в Москве, и к которым я обратился, говорю: «Я хочу в Кишинёв». Те говорят: «Нет, это неправильно, не надо, вот тут в Москве есть хорошая должность, хорошее место» Но я поехал сюда, поскольку я когда уехал в 14 лет из дома отсюда, я практически не видел мать... и определяющую роль сыграла моя мама, которая сказала мне: «Сережа, я тебя не видела всю жизнь, с тех пор как ты как уехал в 14 лет. Ты можешь приехать сюда, чтобы хоть на старости лет поживи со мной, потому что ты приезжал каждый год только на 5-7 дней, когда как получалось». И говорит: «Уже ты можешь пожить хоть немного рядом со мной ? » И это сыграло решающую роль, просьба мамы, что «поживи уже со мной хоть немножко, потому что я тебя всю жизнь не видела». Меня носило там, там, там, там, и такая была служба... И это было основное, почему я приехал сюда. Из-за просьбы мамы я не мог ей отказать, она себя плохо чувствовала. Вот и поэтому я приехал в Молдавию. Хотя у меня возможности были, наверное, и карьерного роста, и я больше бы достиг в службе, если бы я остался где-то в России, допустим. 

The Army at the Time of the Collapse of the Soviet Union

А как это все произошло когда распался Союз?

S. Nazarenko: Я находился в санатории, в Алма- Ате, я находился в отпуске с семьей, отдыхали мы там, и вот произошел этот ГКЧП, распад Советского Союза. И в санаторий всем пришли телеграммы. Всем пришли телеграммы, что всем прибыть...

Телеграммы от кого?

S. Nazarenko: От командования, где я служил. От всех частей пришли телеграммы: «Всем вернуться к месту службы».

Это было Советский Союз ...? 

S. Nazarenko: Да, это был Советский Союз, советское время, и всем пришли телеграммы: «Срочно прибыть к месту постоянной службы». Тогда для меня это была была Одесса, Одесский военный округ. Вот и все разъехались из этих санаториев, быстро приехали по своим местам. И там уже была повышенная боевая готовность, все сидели в казармах, с оружием, никто не знал, что делать, что происходит, потому что вот это Горбачев, ГКЧП, Форос, Крым. Все за этим внимательно следили, но никто не знал, что делать. Потому что команд сверху никаких не поступало, просто сказали ждать. И вот в таком режиме мы вот этот развал Союза, это где-то месяц-два происходило. Вот и после этого, когда уже Беловежская пуща, Минские соглашения, там все, уже тогда все поехали по национальным квартирам. Кто приезжал служить из Белоруссии, поехал к себе в Белоруссию. Кто из Молдавии в Молдавию, из Узбекистана в Узбекистан. 90 процентов поехало по своим национальным квартирам, скажем так. […] Но на столько процесс был, что из Украины приезжали в Белоруссию, оставляли квартиры на Украине, жилье, а оттуда уезжали сюда, и просто происходил обмен, то есть квартиры освобождались и там, и здесь. Эти приезжают сюда, а этот приезжает и идет в его квартиру. Это как-то так все происходило, был очень большой бардак, скажу я. На этом деле кто-то заработал большие деньги. В бардаке всегда... В мутной воде легко ловить рыбу… Поэтому так.

А сам когда Вы вернулись в Молдавию, Вы знали где жить? 

S. Nazarenko: Нет. 

Вы приехали с семьей? 

S. Nazarenko: Я приехал с семьей сразу. И поскольку здесь мама в Кишинёве, я сначала поселился у мамы. А потом где-то через месяц я уже получил квартиру, которая освобождалась. Человек уезжал на Украину, и вот мне дали квартиру здесь уже.

Вы принесли присягу прямо здесь?

S. Nazarenko: Да, в Молдавии. 

Taking the Oath: A Russian Officer in the Moldovan Army

Это было ясно для Вас сразу? 

S. Nazarenko: это было непросто. Это было непросто, но это было обязательным условием. Без этого нельзя было здесь служить. Или ты подписываешь присягу, что ты на верность Молдавии, или тебя... ты не можешь здесь служить, ну, это было обязательное условие. Но это чистая формальность была, потому что просто лист бумаги принесли, что-то было написано там не на русском, а я не владею молдавским, румынским языком. Вот здесь подпиши, - подписал. это чистая формальность была такая, которая... Не так как это было раньше, я, допустим, свою присягу, которую принимал, помню до сих пор... 

Первая присяга - самая важная

S. Nazarenko: Да, торжественно, знамена, оркестр, выходишь перед строем, с оружием, читаешь, подписываешь, тебя все поздравляют, фотографируют. А в Молдавии это было просто формально, давай вот здесь ставь подпись и все, то есть это была чистая формальность. 

The War with Red Pencils

             

The Transnistrian War

The Republic of Transnistria or the "Pridnestrovian Moldavian Soviet Socialist Republic", as it was first named, split from the former Moldavian Soviet Socialist Republic after its Russian-speaking population refused to be part of the Republic of Moldova founded on 23 June 1990. It proclaimed independence as the "Pridnestrovian Moldavian Republic" on 2 September 1990 and in December 1991 confirmed its independence by referendum. Violence first broke out in November 1991 in Dubăsari/Dubossari during an operation involving pro-Moldovan forces (troops and police) and the Transnistrian Republican Guard, militia and Cossack units. After a period of calm, negotiations failed and several officers of the 14th Army based in Transnistria were placed under arrest. Fighting resumed in March 1992. on a larger scale, supported by the Russian forces of the 14th Army under the command of General Aleksandr Lebed. The 14th Army clashed with the Moldovan Armed Forces on the banks of the Dniestr, around the towns of Bendery/Tighina and Dubăsari. Several hundred people were killed on both sides.

The Transnistrian area is of major strategic importance to Russia: it gives it access to the Danube and the Balkans by bypassing Ukraine; 40% of the country's industrial companies (as part of the USSR military industrial complex) were concentrated in the region during the Soviet era; and it includes a major rail hub for the transport of raw materials.

After a ceasefire was negotiated in July 1992, the United Nations oversaw an agreement with Moldova to leave Transnistria as Russia's area of influence. The ceasefire would be imposed by the a peacekeeping force from the Commonwealth of Independent States (CIS) that succeeded the USSR. A UN resolution calling for the full and unconditional withdrawal of foreign military forces from the territory of the Republic of Moldova was adopted on 22 June 2018, but was non-binding and Russian peacekeeping forces remain in Transnistria to this day. Although it has acquired the attributes of a sovereign state and bears its own currency, the Transnistrian rouble, Transnistria is not recognized by any UN member state.

И тогда что случилось… когда начался конфликт?

S. Nazarenko: Почему Молдавия схватилась за меня, почему она сильно хотела, чтобы я здесь был, и мне сразу предложили и высокую должность, и хорошие условия, потому что здесь не было профессиональных военных. Здесь так получилось, что вообще молдаван среди офицеров очень мало, молдавской национальности людей. Я оказался одним из немногих, кто что-то понимает в военном деле. Война - это искусство, это наука, на эту тему написаны научные труды, война - это непросто, это целый комплекс мероприятий. А здесь нужно было именно воевать, нужны были именно специалисты, которые что-то понимают в тактике, в стратегии, в обеспечении войск, ведь это кажется, что солдат взял автомат и побежал, стреляет и все. Нет, это целая наука, военная наука. Здесь не было никого. Мне было настолько это больно, и даже страшно, как люди вот просто посылают других на смерть. Вот он сидит здесь, в Министерстве обороны, взял красный карандаш и нарисовал стрелу: «Всем туда!». Я говорю: «Что Вы делаете? Вы сумасшедший, ненормальный, будет куча трупов! Каждое действие командира, оно должно быть обеспечено всеми видами обеспечения: должна быть медицина, должны быть снаряды, патроны, должны быть ГСМ, еда должна быть для солдат, он не будет воевать голодный».  

А здесь было такое время, когда все решал красный карандаш. Карта, красный карандаш, и тупые приказы - взять Бендеры, взять Тирасполь. Я был просто в шоке! Первая мысль у меня была- развернуться и уехать. Смотреть на это я не мог, потому что я смотрю на это с профессиональной точки зрения. Но с другой стороны я подумал что, если я уеду, здесь все утонет в крови. И пытался как-то свои знания применить здесь, чтобы избежать большого количества жертв. Но сколько я ни старался, все равно здесь было очень много глупых потерь, именно глупых. Здесь столько людей погибло и столько стало инвалидами, что... Я один не мог изменить ситуацию, это понятно. Но все, что было в моих силах, я сделал, как бы постарался чтобы спасти как можно больше, предостеречь от глупых ошибок. Я сам видел как по команде некоторых тут больших чинов, политиков в основном, невоенных, потому что здесь практически не было военных: «Так, давайте по селам, соберите людей, сколько, 2000 человек, посадите их в автобусы, в автобусы, которые по городу ходят, и дайте им оружие и пускай едут в Приднестровье». И это уже был не первый день войны, это был уже... неделя войны уже прошла, уже были обстрелы. И вот эта колонна... 

Эти люди кем они были? Добровольцы? 

S. Nazarenko: Нет, это через военкомат были призваны. Приходили, причем люди такие, 40-50 лет, то есть люди, которые занимались сельским хозяйством, то есть это обычные мирные люди, к которым приходили в 3 часа ночи домой, в военкомат, и говорят: «Быстро в автобус, вот тебе форма». Он может и в армии не служил, понимаете, ловили всех подряд, в автобус, в автобус, в автобус. И вот эти автобусы заезжали... автоматы лежали в ящиках посреди автобуса, их даже не доставали, патроны были в цинках, ящиках таких, как они идут с завода, и вот они заезжали туда, считали что «мне сказали ехать, мы едем». Эти автобусы просто расстреливали. Вот идет колонна автобусов с этими призванными на войну гражданскими людьми, и их просто расстреливали, их просто жгли в этих автобусах, и это было страшно. И это было на нескольких направлениях. И как бы после этого уже стали, немножко стали думать, политики местные, потому что, когда пошли жертвы, пошло вот это все, немножко стали думать, но было сделано очень неграмотно, очень непрофессионально. Хотели все это наскоком, «я сказал взять Бердеры и все», а как это должно делаться - никто не знал. То есть я знал, но я не мог один изменить ситуацию. Но потом еще, знаете, я не знаю молдавского языка, государственного, и в первые дни ко мне не прислушивались, поскольку я говорил на русском языке. А когда вот одна, вторая, третья трагедия, и я уже не успевал отвечать на вопросы на русском языке, мне говорили: «Хоть на китайском говори, но научи, что делать». Я уже на русском языке был востребованный: «Здесь нужно так, здесь нужно так, так не надо, вот так надо». И уже тогда меня стали слушать очень внимательно! Так что было очень, конечно, сложное время. 

Huge stockpiles of Soviet Weapons - Still in Use Today

И откуда взялось это оружие? Это было из советских запасов оружия? 

S. Nazarenko: Все склады Советской Армии остались на месте здесь. То есть оружие, боеприпасы, обмундирование, - все осталось здесь. 

А в Молдавии было много? 

S. Nazarenko: Много, очень много было частей. Офицеры уехали, солдаты уехали, кто не захотел остаться, уехало, наверное, 90 процентов отсюда, то есть здесь никого не осталось. Оружия было очень много. Техники, вооружения, все это было на складах забито было, очень много. Я Вам скажу по секрету, что и сейчас еще вот то оружие, которое осталось в Советском Союзе до сих пор используются национальной армией. Те же автоматы, те же патроны, тоже обмундирование, те же шинели, еще до сих пор на складах есть. Уже 27 лет прошло, но тем не менее до сих еще вот такие запасы есть. 

Почему в Молдавии так много было? 

S. Nazarenko: Почему было так много? В принципе везде было много, потому что у нас была такая система вооруженных сил, что у нас были войска постоянной готовности, допустим, воинская часть, а в случае необходимости она разворачивалась в 5 раз. И на военный период, когда есть угроза военной опасности, то подтягивался моб. резерв, то есть с гражданки призывали резервистов, и на них лежало и оружие... то есть если стояла часть 10 тысяч человек, то там находилось боеприпасов на 50 тысяч человек, то есть в 5 раз больше. И это была такая структура во всей советской армии, то есть для развертывания. Причем коэффициент в среднем был 5, ну, где-то был 3, то есть в 3 раза развертывался, где-то в 5, а где-то доходило до 10 раз, то есть лежало 10 запасов на 10 воинских частей, которые из одной могли развернуться. постоянно техника на хранении законсервирована. Использовалось, допустим, 100 танков, а 500 было законсервировано. Тоже самое с автомобилями, с боеприпасами, поэтому здесь было очень больше количество техники, вооружения, этого всего было предостаточно, может быть это и плохо, потому что это вселило политикам надежду: «Да у меня столько здесь оружия, вооружения, тут всего, я сейчас все смету». Это сыграло нехорошую роль. Если бы вооружений было меньше, может быть и не было столько жертв, то есть не было бы такой уверенности в победе. 

Trying to Avoid Fighting Against your Own

А во время конфликта в Транснистрии, наверное, там были какие-то люди, которых Вы знали, ну, из Афганистана, «афганцы»? 

S. Nazarenko: Да, я Вам скажу, что мы устанавливали связь между собой. То есть мы находились с этой стороны Днестра, они с той стороны Днестра. Так мы знали многих, я и сейчас знаю многих. У нас с ними дружба не сломалась из-за того, что рассорились политики. Мы до сих пор дружим. 

А как это может быть? Это были братья по оружию, но вы в них стреляли? 

S. Nazarenko: Да, это были братья по оружию. Мы устанавливали с ними связь по рациям, по телефонам. И мы говорили так: «Сережа, я здесь, я здесь, мы не стреляем друг в друга». И мы не стреляли, то есть мы договаривались... то есть мало того, что нам давали команды от туда, мы имели связь и мы решали вопрос так, чтобы как можно меньше было жертв. Мы понимали, что это глупая, братоубийственная война, что мы делаем неправильно, что так не должно быть, мы не должны стрелять друг в друга. Ругаются политики, народ не ругался. Это личностный конфликт был Смирнов, Снегур, не знаю, президенты там, а мы не должны были. И мы, на сколько это возможно было, мы не стреляли друг в друга. Мы имели контакты между собой, потому что мы понимали глупость ситуации, что здесь нет причин для вооруженного конфликта, тут должны договариваться политики, а не военные. И мы на своем уровне, как военные, мы договаривались. 

Вы сделали это с самого начала конфликта?

S. Nazarenko: Kак только представилась возможность. Как только была организована связь, были найдены контакты. Это было сделано в короткий период.в короткий период. Тут еще такой момент возник, почему мы многих знали, не только «афганцы» друг друга, но и те, кто служил в Кишинёве здесь, на этом берегу, на правом берегу, при развале Союза многие переехали в Тирасполь, служить туда, там оставалась Российская армия, и мы знакомы, мы вчера служили здесь вот вместе, а сегодня он оказался за сто километров от меня. Как я могу в него стрелять? Или как он может стрелять в меня? То есть еще на этом, что отсюда очень много уехало в Тирасполь. И вот на этих контактах мы как бы тоже снижали количество жертв с обоих сторон... […].

Никто об этом не знал?

S. Nazarenko: Во-первых, мы это не афишировали, мы это не объявляли. Мы это делали это между собой, чтобы сохранить жизни там и здесь. Мы понимали, что такое оружие, что может принести гаубица, какие разрушения, что нельзя стрелять по городу. Во-первых, это было запрещено еще и Женевскими конвенциями. А кто здесь из местных политиков знал, что такое применение и не применение оружия против гражданского населения, что попасть за это можно под военный трибунал, что есть Женевские соглашения, конвенции есть? То есть здесь политики вообще были от этого на столько далеки, что что есть, чего есть, давайте мы будем бомбить, давайте мы будем стрелять. То есть это было... Как для военного, как для профессионала, это было нонсенс. Я такой приказ не мог выполнить. Стрелять по жилым кварталам из пушки? А команды были: давай, давай ракету, наших там больше погибло, давай, давай. То есть это было просто здесь, как сказать, дурдом что ли. 

А до сих пор у Вас отношение осталось с этими «афганцами», офицерами...? 

S. Nazarenko: Да, прекрасные. Мы встречаемся. Они приезжают к нам, мы приезжаем к ним. Мы нормально встречаемся, общаемся. Война 1992 года нас не разделила и не разлучила никак и наши отношения остались теми же как и были. 

Мне сказали, что некоторые афганцы из Молдовы и Приднестровья не разговаривали друг с другом в течение 7 лет после конфликта…

S. Nazarenko: Я такого не помню, не знаю, у меня не было перерыва в общении. И тех, кого я считал нормальными, адекватными, и кто меня знает, у нас ни на один день не прерывались отношения, и понятно, что это все не очень нравилось и нравится спец. службам того берега и этого берега. Это не приветствуется. Но мы не продаем государственных секретов, ни военных тайн, мы общаемся как обычные люди. И просто мы не видим причины конфликта. Народ не ругался, не ссорился на уровне бытовом. Есть свободное перемещение граждан и транспорта... Пожалуйста, можем сейчас сесть, приехать в Тирасполь, нам никто не запретит. И они могут приехать сюда. И поэтому нет причины, чтобы мы каким-то образом не общались или друг на друга обижались или злились. Это чисто политики не вовремя сориентировались и приняли неправильное решение. 

А что Вы сегодня думаете об этом конфликте? 

S. Nazarenko: Что это была большая ошибка политиков. Это была большая ошибка решать его военным путем. Я, как военный, говорю, что его решить военным путем нельзя никак было. Нужно было договариваться, садиться за стол переговоров. Но, к сожалению, 27 лет прошло, но еще и сегодня нет переговоров, потому что там уже выросло целое поколение, которое считает своей родиной Приднестровье. У них есть все атрибуты государства. И я понимаю, что на этом берегу не сильно хотят договориться с Приднестровьем, потому что это невыгодно. Это будет потеря голосов на выборах, потому что они будут голосовать против Румынии, против объединения с Румынией, это понятно, они будут отстаивать свою культуру, свой язык, поэтому шагов по объединению с этой стороны тоже никто не делает. Как бы идут какие-то заявления на политическом уровне громкие, а практических шагов никто не принимает. И даже где-то выгодно коммерсантам, бизнесменам, такого высокого уровня, им даже выгоден этот конфликт, потому что на этом зарабатываются большие деньги. 

Во время приднестровского конфликта мы видели, как воевали украинские наемники, а теперь - молдавские, приднестровские наемники, принимавшие участие в боевых действиях в Донбассе. Что вы думаете об этом явлении?

S. Nazarenko: Я Вам скажу, что очень мало кто сегодня из Молдавии едет на Украину за идеи, все едут за деньги. Это чистое наемничество. И поскольку социально-экономическая ситуация в Молдавии тяжелая: нет работы, нет заработков. И многие вспомнили свои навыки «афганские», как у него когда-то очень хорошо получалось воевать, он получал даже от этого где-то удовольствие. Когда у тебя хорошо получается что-то делать, не обязательно убивать, а проводить какие-то тактические операции, где-то защитить кого-то, то есть это чисто военное дело. А когда он приехал сюда после Афганистана, он никому не нужен. И его вот эти заслуги, вот, он мог спасать товарища, его ценили, это здесь никому не нужно было. А сейчас, почему отсюда поехали в горячие точки? Ехали отсюда и в Абхазию, и на Украину, но только за деньги. Понимаете, то есть это я умею делать хорошо, то почему мне это не делать? А если мне еще и платят тысячу долларов, то это вообще здорово. Едут, едут, да. И я встречал, были казаки, приезжали в Приднестровье, не только с Украины, и с России приезжали, и с Украины приезжали защищали Приднестровье. Но только за деньги, не за идею. Это все делалось за деньги. Это чистое наемничество. 

Как молдавское правительство относится к этим наемникам? Оно их боится? 

S. Nazarenko: Вот здесь двойной подход. Значит, если отсюда уезжает человек защищать юго-восток Украины, Донбасс, он становится преступником, он считается наемником. А если он едет с Украинской стороны, то, пожалуйста, это даже приветствуется. То есть наемник и там и там, но вы или уже запретите и туда и туда ехать, считайте этих... или уже тогда не преследуйте тех. То есть как бы знаете, здесь такой как бы двойной подход. Я знаю, что очень много врачей: и военных врачей, и гражданских врачей, - присутствует в зоне конфликта Украины. Хирурги и других специальностей врачей, и получают большие деньги. По 10 тысяч долларов в месяц получают. Но те, кто со стороны Украины, они как бы это все хорошо, но те, кто с другой стороны это очень плохо и он здесь получается как бы вне закона. 

Но их наказывают?

S. Nazarenko: Да, находят статью в уголовном кодексе. И тех, кто со стороны Донбасса да... есть осужденные уже, есть преследуемые по закону. Тех, кто со стороны Украины, тех как бы нет, тех не замечают, то есть...  

The Economic Situation after the Disappearance of the Soviet Union

Если возможно, давайте вернемся к тому времени, когда распался Советский Союз. Вы продолжали получать зарплату, или все прекратилось?

S. Nazarenko: Когда я приехал уже в Молдавию после распада Советского Союза? 

Да. В тот момент, когда Вы уже знали, что Советский Союз не существует.

S. Nazarenko: Ну, экономические... Когда я приехал в Молдавию, здесь, конечно, был полный развал, и мы по 2-3 месяца не получали зарплату, то есть государство нам говорило, что потерпите, подождите, деньги будут, то есть было по 2-3 месяца, иногда до полугода, действительно не было заработной платы. Объясняли это сложностью экономической ситуации, политической ситуации. Было такое, что да, что несколько месяцев… где 2, где 3, где полгода.

Как Вы пережили это?

S. Nazarenko: Вы знаете, каждый по-разному пережил это. Кто-то ходил разгружал вагоны, вот вечером, ночью, кто-то зарабатывал каким-то другим способом, кто-то пошел в криминал, потому что криминала было очень много, и такие люди, как прошедшие Афганистан, они были востребованы очень сильно. Потому что мы хорошо владели оружием... 

Вы говорите про Молдавию. 

S. Nazarenko: Я говорю про Молдавию, да. Когда уже приехали в Молдавию, здесь... То есть к «афганцам» периодически обращаются... знаете вот, допустим, вот политические партии, они обращаются в основном перед выборами, когда нужны голоса, когда нужно поддержать. И разные партии с разным успехом. Нас перетягивали и либералы к себе, и социал-демократы, и коммунисты к себе тянули,... И причем часто была просто покупка. не за идею, а просто говорят: «Вот давайте проголосуете за нас, мы вам дадим 20 долларов. Или дадим продукты». То есть это периодически происходит даже до сих пор, даже до сегодняшнего дня. Я состою в Союзе ветеранов войны в Афганистане, у нас председатель Михаил Мокан, он очень авторитетный, мой хороший друг. Но мы даже где-то страдаем от этого, потому что... Вы знаете, есть человеческие слабости. Вот либерально-демократическая партия, допустим, несколько лет назад… «вот кто придет за нас голосовать, мы дадим по 100 долларов». Пошли, сделали им банкет, туда-сюда. И вот некоторые: «А что? Пойду». И вот некоторые идут к этой партии, некоторые уходят к этой партии, некоторые идут к этой партии. То есть идет такое перетягивание, знаете. Но это, как правило, перед выборами. Вот сейчас у нас опять предвыборный год, в следующем году выборы в парламент в феврале. Уже такое началось. 

The Weight of Veterans in Elections

Точно так же? 

S. Nazarenko: Да, уже началось. Уже вот ШОР, эта вот есть партия ШОР, даже он там пытается макароны раздавать, хлеб там... И... потому что нас вот, смотрите, нас было с Молдавии в Афганистане участвовало 12,000 человек, 12 с половиной тысяч нас было со стороны Молдавии. Ну, сейчас многие уже ушли из жизни, осталось тысяч 10 нас, пару тысяч живет в Приднестровье «афганцев», то есть где-то 8 тысяч. у каждого есть жена, дети, внуки, родственники, родители у кого-то. И эти 8 тысяч превращаются в 50 тысяч голосов. Политики это прекрасно понимают, что если эти 50 тысяч голосов к себе, было бы неплохо. Существует такой момент, но, к сожалению, вспоминают только перед выборами... Ведь среди нас очень много больных. Я не стесняюсь говорить, не скрываю, что именно больных психически. Война это такое дело, оно, знаете, это как отложенный синдром, то есть он... Я Вам говорил вначале, что есть люди, которые приехали, все, 2-3 дня и он уже клиент психиатрической больницы. А некоторых не отпускает до сих пор война, приходит по ночам, накатывает, и вот эти последствия… прошли уже десятилетия.. но до сих пор психика не у всех восстановилась, не у всех, и со стороны государства, конечно, должны были быть какие-то мероприятия социальной поддержки, психологической поддержки, какие-то… Скажем, по примеру Соединенных штатов. У них была такая же война во Вьетнаме, у них была такая же проблема. У них там погибло 60 тысяч американцев, 100 тысяч закончило жизнь самоубийством после этого. А у нас... Но там проводятся мероприятия, там ветеранское движение есть, которое со стороны государства. А у нас все пущено на самотек, мы никому не нужны. И поэтому со стороны государства какой-то помощи именно... только вот перед выборами вспоминают, чтоб перетянуть голоса, а оказать какую-то помощь... Принимаются какие-то законы про ветеранов - это пустое. Вот я как ветеран Афганистана не пользуюсь никакими льготами. Да даже никому и не говорю, что я «афганец», потому что сегодня не модно и непопулярно быть «афганцем», мы в своем кругу общаемся, друг друга уважаем, друг другу помогаем, со стороны государства нет ничего. Принимают закон, закон о ветеранах, но он пустой, он ни о чем. Он вроде есть на бумаге, на самом деле его нет, понимаете, это такой бумажный закон. Поэтому это, конечно, еще востребовано, потому что мы как-то посчитали… Вот собираемся там на свои собрания, съезды, где-то мы еще будем еще лет 20-30, наше поколение еще будет живо, потом мы уйдем уже все, уже не будет «афганцев». Эти 20 лет нам все равно помощь нужна. Кому-то в большей степени, кому-то в меньшей степени, но она нужна. Но причин нам не помочь очень много: экономика, политика. То есть, до нас нет никому дела. Они говорят: «Нет той страны, мы вас туда не посылали. Вот был Советский Союз, они должны вам помогать. А нет страны, и вас нет». Но мы то есть, понимаете, мы то есть, мы остались. И остались с проблемами. Мы никому не нужны. Нету чтобы кто-то занимался нами. Поэтому у нас бывают такие случаи, когда рвет у некоторых башню, и человек оказывается в тюрьме. И у нас много «афганцев» находятся в тюрьмах сейчас, много. Но мое личное мнение, что они там находятся незаконно, незаслуженно только по одной причине, что они больные, они не преступники, они психически больные. Может кто-то Вам рассказывал уже. Вот прямо здесь в центре города, вот рядом с площадью, один наш товарищ «афганец» зашел вечером в бар, в 10 часов вечера, говорит: «Налей сто грамм». Налили сто грамм, он выпил. - «Налей еще сто, только у меня сейчас нет денег, я тебе принесу потом». И бармен ему что-то грубо ответил, толкнул еще что ли, он пошел за гранатой, вернулся через 15 минут и взорвал гранату в этом баре. Куча трупов, куча жертв. Нормальный человек такое не может сделать за 100 грамм водки, которые стоят один евро, взорвать весь бар. Ему дали по-моему 19 лет, он сидит сейчас. Если бы серьезно подойти к этому случаю, то он не должен сидеть, он больной, он больной человек, нельзя психически больного сажать на 20 лет в тюрьму. Он не виноват, что когда-то государство его послало, и он там получил такую психическую травму. Его надо лечить, его не надо держать в тюрьме. Но я могу рассказывать таких случаев очень много, но, к сожалению, вот так. 

А после конфликта в Транснистрии Вы чем занимались? 

S. Nazarenko: Я продолжал служить. Я служил здесь в МЧС, я дослужился до полковника, я полковник запаса и служил еще долго, я уволился в 2003 году, ушел на пенсию, в резерв, в 2003 году.

А пенсия хватает на жизнь? 

S. Nazarenko: у меня по местным меркам высокая пенсия. У меня большая выслуга лет, была большая должность, высокое звание. И я не могу жаловаться, потому что такие пенсии, как у меня, не у многих людей. То есть я могу содержать себя, семью, даже на пенсию. Но еще подрабатываю, пытаемся, там, там, какой-то мелкий бизнес, где-то что-то, жена работает. У нас нет никаких льгот. Раньше были льготы по оплате электричества, коммунальные услуги. Сейчас нет ничего… ни проезд в транспорте, ни... Со стороны государства это все забыто, это никому не нужно, и даже мы этот вопрос не поднимаем, потому что понимаем, что это бесполезно. Чисто вот общественные какие-то наши дела, а со стороны государства нет. Мы сегодня не нужны. Только перед выборами. [смех]

А как Вы сегодня смотрите на войну в Афганистане все-таки? 

S. Nazarenko: Сегодня? Знаете, я смотрю как солдат, который честно выполнил свой долг. 

До сих пор Вас это не тревожит…? 

S. Nazarenko: Нет, понимаете, я не могу, я не политик. Здесь есть несколько аспектов: есть политический, есть военный, есть социальный. Тут много аспектов. Оценить с политической точки зрения, я не могу, я говорю, что я не политик. С военной точки зрения, я скажу, что это было полезно для того, чтобы, во-первых, мы создали там афганскую армию. Мы начали с нуля. Мы когда пришли, афганцы не умели ничего. Мы учили их стрелять, учили там... То есть это были просто необразованные люди. За 9 лет Афганистана там появилась какая-никакая армия афганская. Другое, мы там провели испытания нового оружия. То есть это был такой хороший полигон, где мы... то есть для Советского Союза новые образцы техники были испытаны в боевых условиях. То есть это тоже, я, как военный человек, считаю это плюсом. То, что появился боевой опыт ведения боевых действий в горах, в сложных условиях, как бороться с партизанской войной. То есть мы, как военный человек, мы взяли очень много оттуда. ну, могу конечно, коснуться немного политических потерь, что это вызвало такой новый виток противостояния в мире, против Советского Союза ополчились, конечно, очень многие, во главе с Соединенными Штатами, Пакистан, Египет и так далее, то есть да, это вызвало виток. Но мы тогда не могли на эту тему рассуждать, мы просто выполняли приказ, мы солдаты. Если каждый солдат будет думать это правильно или неправильно, это будет не армия, это будет колхоз. В армии много думать не надо, надо думать как выполнить то, что тебе поставил командир задачу. Поэтому я сегодня не могу ни осуждать, ни обсуждать, считаю, что… В истории все что было, все хорошо, нельзя перечеркивать, история есть история, это наша жизнь, куда деваться. Конечно, мне вот эти все было больно слушать, когда Горбачев пришел, вот эта перестройка началась, когда Сахаров академик стал выступать и рассказывать то, чего не было, мне было это очень больно. Он стал говорить, что для того, чтобы наши солдаты не попали в плен, там их расстреливала авиация - это все неправда. Это все выкрутасы демократов, чтоб настроить общественное мнение, он с высоких трибун выступал на съездах, что «вот, там, расстреливали», такого не было, что мы расстреливали собственных солдат. Это придумано, это было рассчитано на обывателя. На самом деле мы честно делали свою работу. Честно и правильно. Мне нечего стыдиться, что я там был. Хотя для меня это тоже не прошло бесследно. Я где-то полгода после возвращения... была бессонница, я кричал по ночам, меня кидало в пот, меня жена будила, говорила: «Что ты кричишь?». А я кричал или шел куда-то в атаку, или кого-то догонял, не знаю. Ну, где-то пол года это, а потом я сумел справиться с собой. 

После войны в Афганистане, была ли реабилитация?

S. Nazarenko: Нет. Реабилитации не было ни для кого. Понимаете, как получилось, что войска вышли в 1989 году из Афганистана, и практически время перестройки, Горбачев, сложная экономическая ситуация, социальная сложная, и может быть она бы была бы дальше, если был бы Советский Союз, потому что к этому подошли уже ученые, врачи, к этому подошли, что да, надо спасать. Но поскольку рухнул Советский Союз, а вновь образованные государства, они все заняли позицию «мы вас туда не посылали, это не наша проблема, выплывайте сами как хотите, выживайте как хотите». Поэтому здесь... она еще и сегодня востребована эта реабилитация. Но никто не будет заниматься. Нет ни средств, ни желания нет у правительства. Ни у кого нет желания. Это большие деньги реабилитация, понимаете, это вот заниматься этим вопросом это... 

Я слышала, что здесь открыли центр реабилитации с финансированием Китая…

S. Nazarenko: Да, здесь есть реабилитационный центр, но он только для инвалидов. Только для инвалидов, там, потерявших конечности и так далее. И он несколько лет хорошо поработал, но в процентном отношении, вот, допустим сколько нас «афганцев» и возможности этого центра - это капля в море. Это больше шума, чем реальных действий. Это такое знаете... Он сделан на базе протезного завода... В советское время там был протезный завод, там делали протезы. И это направление сохранилось по сегодняшний день - делать протезы. Просто туда подсоединились «афганцы» и подсоединились Приднестровцы, раненные, покалеченные. И его назвали реабилитационный центр, но на самом деле... Мы говорим о другом, я вижу реабилитацию не просто изготовление протеза, а лечить надо души, лечить надо психику людей. Вот я в этом плане. Но этим никто никогда не занимался и даже не собирается заниматься... поэтому надежд на это нет. Мне просто жаль нескольких ребят, поскольку я справился, а некоторые до сих пор как бы в штопоре находятся, они до сих пор воюют. До сих пор воюют ночами, в голове. Я вижу по их действиям, по их мыслям, они до сих пор готовы решать вопросы, знаете, как мы решали там. Там вот выстрелил - все, вопрос решен. И они хотят здесь, до сих пор у них такое мышление, что здесь надо быстро, резко, кому-то вот... вот такими же методами. Это больные люди, им нужна помощь. Вот они сейчас разъехались по всей Европе. Понимаете, я с некоторыми беседую: «Что ты делаешь в Италии?» Занимается криминалом, понимаете, вот именно наши «афганцы». Они в Италии, в Германии, в той же Франции занимаются именно криминалом, то есть они больше ничего не умеют, они никому не нужны, ими никто не занимается, они из себя представляют действительно такую социальную опасность. И я это все вижу, но сделать я с этим ничего не могу. 

У Вас много таких знакомых? 

S. Nazarenko: Не скажу, что много, но есть. Есть, которые замкнулись в себе, которые принимают алкоголь, наркотики, снимают, глушат боль. Очень много семьи не сумели сохранить, разошлись, развелись. Это тоже из-за того, что вот эта социальная неуживчивость появилась. Но опять таки я это все склоняю к медицинским терминам...

Associative Activities

Я так понимаю, вы президент ассоциации. Какая это ассоциация?

S. Nazarenko: Общественная Ассоциация «Кадетское Братство». Мы объединили всех выпускников Суворовских военных училищ, кто когда-либо учился в Суворовских училищах. 

Это все национальности? 

S. Nazarenko: Да, это независимо от национальности. Вот у нас тут 70 человек нашлось, которые в разные периоды закончили Суворовское военное училище. И у нас тоже есть общество интересов, общество образования, и мы собираемся периодически... люди всех возрастов. У нас самый старший суворовец, ему 89 лет. Со всех Суворовских училищ: Московское, Ленинградское, Калининское, Киевское, Казанское, Минское, Уссурийское, - то есть весь бывший Советский Союз кто когда-то учился в Суворовском училище. они оказались здесь волей судьбы в Кишинёве. И мы сумели объединиться. все бывшие военные, профессиональные военные. Я возглавляю эту организацию, я её создал... Она международной является, есть во многих других странах, туда входит 26 стран…

А Вы путешествуете? 

S. Nazarenko: мы бываем на различных форумах, именно по линии кадетского братства. Когда-то в Белоруссии встречаемся, когда-то в Болгарии, когда-то в России, то есть, бывают съезды, форумы какие-то. Но сейчас сложнее, потому что нет финансирования, нас никто не финансирует, мы общественная организация, все идет из личных средств, не всегда позволяют возможности, идей много. Идей много, если было бы финансирование, мы бы тут не так развернулись. Ну, чисто экономическая составляющая не позволяет. 

А в обществах «афганцев» Вы участвуете? 

S. Nazarenko: Да, я как «афганец» участвую. Я встречаюсь, бываю на съездах,встречах, на митингах... С нашим председателем Мишей Мокан. 

Вы члены организации? 

S. Nazarenko: Это больше чем... Я с ним друг, мы друзья. Мы с ним в Афганистане были в одно и тоже время. Он тоже был в 1981-82 году, но он был солдатом. 

А как Вы думаете государство здесь, правительство видит эти организации? Как они относятся к этим организациям? 

S. Nazarenko: Вспоминают только перед выборами о нас. Мы им не нужны. Знаете как, от равнодушия до, скажем... от равнодушия... хочу слово подобрать правильное... то есть… мы не нужны никому, абсолютно. 

Вы участвуете в мероприятиях, связанных с войной в Афганистане?

S. Nazarenko: 15 февраля каждого года мы традиционно собираемся, это день вывода войск из Афганистана. 27 декабря тоже традиционно мы собираемся, это день ввода войск в Афганистан. У нас есть величественный афганский мемориал, наверное, Вам показывали. Если нет, давайте я Вам покажу сейчас. Причем у нас мемориал, скажем, благодаря Мише Мокан и тогда президенту Воронину, я считаю один из лучших на территории бывшего Советского Союза. Это лучше посмотреть один раз, хотя мнения разные... Я считаю, что это очень правильно, очень нужно сделать такой мемориал и для нас, и для будущих поколений, для того, чтобы видели, что... Но памятник, я считаю, очень хороший и нужный. 

Последний вопрос нашего интервью: Я хотелa бы, чтобы Вы уточнили дату создания Вооруженных сил Республики Молдова.

S. Nazarenko: В 1992 году, 3 сентября. Вот сейчас будет день национальной армии 3 сентября. Буквально через неделю. Но мы по-прежнему продолжаем отмечать его 23 февраля, как было в Советском Союзе. Мы празднуем день советской армии 23 февраля, он считался как мужским праздником, день мужчин. И тут уже прошло много лет, но мы все равно собираемся 23 февраля. 3 сентября, это вот государственный сейчас праздник молдавский, который нынешняя молодежь, наверное, празднует, нынешняя молодежь. А мы вот приверженцы той, старой школы и 23 февраля для нас остался мужским праздником - день защитника отечества. 

Спасибо

S. Nazarenko: Не за что, пожалуйста, пожалуйста. Так что, Вам показать памятник? 

Да, с удовольствием!

S. Nazarenko: Давайте!