Если можно, сначала представьтесь, пожалуйста.

V. Alerguș: Да. Ну, что, мне зовут Виктор, фамилия моя Алегруш, по отцу Иван. Родился 24 января 1968 года.

Где Вы родились?

V. Alerguș: Село Карпенена, Котовского района, раньше так было в Советском Союзе, Котовский район, сейчас Кончешский район, Молдавия.

Кем были ваши родители?

V. Alerguș: Ну, мои родители... мама работала в больнице, медсестрой, по-моему лет 30 работала. И папа инженер-электрик, электрик. Есть у меня сестра и два брата еще: Марианна, Григорий, Андрей.

Attracted by the Military Profession

Как Вы попали на войну в Афганистане?

V. Alerguș: Я не попал туда, у нас было раньше в Советском Союзе был призыв в армию на два года. Ну, все делали армию, все их призывали. Кто попадал на Байкал, кто попадал в Прибалтику, кто в Среднюю Азию, кто на Камчатку, кто моряком, кто... и так далее. Но я почему-то в 15-16 лет, появилась у меня мечта быть летчиком-испытателем, почему-то. Потому что там у меня двоюродный брат пошел в летную школу, училище высшее, и был летчиком. И он приходил к нам в гости, красивая форма, темно-синяя такая, интеллигентный человек.

Кроме этого кузена, у вас есть родственники, которые служили в армии?

V. Alerguș: Нет, у меня папа был пограничником, он служил - пограничные войска, где-то на Кавказе по-моему, на границе с Турцией, в Грузии где-то. Я сильно с ним не говорил на эту тему, очень много он работал, он ездил в Сибирь, работал там с бригадой, зарабатывал на семью, как раньше говорили.

Он из большой семьи?

V. Alerguș: Ну, их было в семье 14 человек, у них большая семья была, там где-то 3 сестры и 11 братьев. Бабушка у меня 101 год прожила, такая веселая была, царство ей небесное. Вот, и хотел вот летчиком. Ездил смотрел военкомат, как набирают группу как в армию, мне было интересно. […]

"I had a dream of flying"

А что они сказали в военкомате?

V. Alerguș: В военкомате мне тогда сказали... Мама не хотела. в принципе мама была против, мама была против, она хотела мирную профессию. Я тогда не понимал почему. Конечно, я рвался к своей мечте попасть в военную школу. Но я в 8-оm классе. Пошел учиться уже не в свое село, уже пошел в город учиться. Закончил училище, специальное профессиональное училище, профессия у меня столяр-плотник, это работа с деревом. И уже как-то более переключился на строительство в том плане, что мне было интересно учиться. Закончил школу с красным дипломом по-моему, если я не ошибаюсь, ездил по Советскому Союзу, в то время было такое, что если учился хорошо, то набирали с каждого района по человеку, вот в республике, и отправляли по городам-героям Советского Союза: Сталинград, Киев, Москва. И поезд специальный, молодёжный. И мы ездили, смотрели все города-герои в Великой Отечественной войне. Вот это еще показатель для меня был, что я смотрел мемориальную, эти доску героев в Киеве, меня очень впечатлило там, очень музыка такая была мрачная чуть-чуть и с красным оттенком. И когда мы зашли туда, и такая чуть дрожь появилась в том плане, что люди погибли... и погибли... очень много было, очень много. Война - это нехорошо, вот еще тогда я понял. После этого не хотелось стать летчиком. После этого как-то у меня... но все равно мечта летать была у меня. Вот, и я подумал, думаю давай я сначала пойду в армию, два года отслужу родине, ну, так раньше было: кто не был в армии, тот не мужчина. Вот, и этот принцип, все хотели попасть в армию.

Drafted in 1986

В каком году это было?

V. Alerguș: Это было в 1985-1986 год. В 1986 году меня призвали в армию, 11 октября, я и сейчас помню этот день. Призвали в армию. Мне сказали то, что я еще занимался дзюдо, занимался очень хорошо, был призером Молдовы по дзюдо, хорошая перспектива была, и тренер мой Андрей Шоймо, был тренером у меня в школе, и он сказал, что он запишет, чтобы я попал в Кишинев делать армию. И в армии, в Кишиневе, были раньше спорт-роты, которые занимались только спортом. Но я что-то не хотел здесь служить, в Молдове, потому что было стыдно. В то время считалось, если ты служить своей стране, в республике, значит ты недостоин другого. Ну, в принципе так было в то время. Я думаю где-то, чтобы попасть где-то за границу, хотел в Германию, хотел в Польшу попасть. Ну, тогда Варшавский договор был, практически так что... Кто учился хорошо, тот знал все детали, моменты. Я понимал, что если попаду за границу, ну, служба будет такая дисциплинированная, более ответственная и так далее. И тогда, когда набирали нас в армию, прошли мы комиссию, специальную комиссию. И посмотрел, что они записали мне в бумаги там 20А.

Что это значит?

V. Alerguș: Думал, ну, А-за границей. А 20 - команда, 20А. Я думал в Германии где-то, в Венгрии, думал в Польше, ну, вот примерно так заграницей, я не знал, что есть Афганистан.

Разве вы не знали, что в то время в Афганистане шла война?

V. Alerguș: Нет, я знал, что есть Афганистан. Знаете как получилось, что я узнал первый раз про Афганистан? У меня был двоюродный брат, вот от папы было 11 братьев и одна сестра, самая старшая сестра у него, сын служил в Афганистане, это было, Вам скажу сейчас, он служил, чтобы я не ошибся, 1979 год, когда зашли в Афганистане, 1981-ый. Он был танкистом, его сильно там подбили танк, он героически себя вел там, вытащил командира танка, еще пару командиров, он как герой у нас считался в селе. Но он был очень сильно контужен, он болел, он мучился и вел себя неадекватно как у нас говорят. Ну, в том плане, что он ни с кем не разговаривал, он мог ночью выйти сам разговаривать с собой.

И Вы все это видели?

V. Alerguș: Да, я был три дня у него гостях, у сестры отца. И я думал: «Ой, Боже мой, какой человек несчастный», представьте себе. […] А я никогда в жизни не думал, что я попаду...

Но вы поняли, что война повлияла на него…

V. Alerguș: Конечно, конечно. Я сразу понял. Мама мой врач, в больнице работала всю жизнь, а я жил возле больницы. Практически я жил в больнице, маленький был, отец ушел на заработки, а я оставался с мамой. Мама одевала медицинскую форму, я жил практически больнице, делал уроки и так далее. Я знал, что такое операция, знаю как кровь, я знал уже с маленьких лет. Там были у нас свое время, когда больница районная, больница у нас большая, у больницы был даже собственный вертолет, садился, брали, потому что много населения было, село большое, оно третье, если не ошибаюсь, третье по величине в Молдове, где-то 14 тысяч человек. И рядом с нашими... с границей дома рядом было специальное здание, когда человек умирал, его отвозили туда, держали два дня или три дня, чтобы он не ожил, я не знаю, ну, так было. И мы маленькие были, а там были окрашены окна специально, чтобы не видеть, что там. А мы ставали и смотрели. Ну, вот с маленьких лет я понимал это. А когда видел, как он себя ведет, как это, говорю, странно, все это война, ну, не до такой степени. Человек... ну, не хотел пройти курс лечения он, не хотел лечиться, вот это самое было трудно. Все говорили ему. Eго звали Георгий. Вот, и он рассказывал мне про Афганистан, он рассказывал как там бои, как стреляют, как все там нет воды и так далее. Ну, в принципе это я знал, географию учил хорошо. Пустыня, там горы, там камень, разные народы, полезные ископаемые там что есть, где находится и так далее и так далее, это я знал. Вот, а когда призвали в армию, сразу нас забрали, и отправили нас на, если ошибаюсь, на поезд в город Белгород-Днестровск, рядом здесь на Украине, в военную часть, не помню я, какой номер военной части, что нас там держали четыре дня. Сняли волосы нам, подстригли, и начали там утром гимнастику, утром то-се, и так далее. И сказали, что оттуда отправят нас уже за границу, а куда никто не говорил, никто не знал, в принципе это было как-то... никто не понимал.

Kishinev, Belgorod-Dnestrovsk, Ashkhabad, Kushka, Kabul

И никто не спросил?

V. Alerguș: Никто не спросил, конечно. Вот и получилось так у нас. Потом нас на самолет загрузили, грузовой самолет, военный, и отправили в Ашхабад, Туркменистан. С Ашхабада нас на поезд, отправили нас в такой город Кушка, – это на границе с Афганистаном, это самая южная точка Советского Союза, считалось тогда. Вот и там распределили, пришли у нас в аэропорт, когда мы с поезда спустились, собрали нас, и уже были офицеры, уже одетые по разным формам и выбирали. Эта группа сюда, эта группа сюда.

«Купцы» называются…

Вы сам поняли?

V. Alerguș: Я сам понял, да, никто не говорил, но все уже там говорили, что отсюда уходят только в Афганистан, с этого учебного центра. Потому что нас очень сильно готовили бегать в песках, на дальние дистанции, мы сдавали экзамены, нас готовили как стрелять, нас готовили к разным упражнениям, военным упражнениям: как брать здание, как выходить из здания...

Сколько времени вы там провели?

Из этих 21?

V. Alerguș: С моей группы, которые со мной были. Восемь живые остались.

Сколько погибли?

V. Alerguș: Четыре по-моему это инвалиды, а остальные погибли.

No Turning Back

Вы испугались, когда прибыли в Кабул?

V. Alerguș: Нет, просто знаете, когда одевают тебе хорошую одежду, говорят «вот», ты одеваешь, и ты чувствуешь, что она хорошая, и ты уже по-другому должен себя вести. Вот в принципе как будто мне одели другую форму, и сказали: «Вот, дорога. Обратной дороги нет, только вперед». Ну, в принципе так, такое чувство было, что обратной дороги нет. Такое чувство было, да, ну, как попал туда первый раз, я рассказываю. После этого получилось так, что снова пришли люди, которые выбирали куда, что, кому. Но мы не знали, что это было заранее распределено уже. И меня забрали, то, что я закончил ВУЗ, учебный центр как артиллерист, минометчик, наводчик, старший наводчик минометной группы. Вот, и забрали меня в воинскую часть под Кабулом было, в Кабуле практически, где штаб армии был, дворец Амина, возле, рядом с дворцом Амина. Там был у нас десантный полк рядом с нами, и воинская часть у нас была. 180-ый полк, номер воинской части было 51884, примерно так, номер воинской части. Ну, раньше писали письма, не писали там где, а писали вот адрес, были эти цифры. Ну, первое ощущение в полку, когда мы пришли, ну, уже ближе к... уже свой язык, все разговаривали там, знали друг друга, уже батальоны были распределены по ротам и так далее. Отвезли кушать первый раз, потом баня, потом одежду дали, потом общение там, первые два-три дня так общались. И потом получилось так, что я узнал нового парня, это была дедовщина. Так названо дедовщина.

Hazing Three Days After Arrival

Сразу же?

V. Alerguș: Сразу через три дня. Они оставили первый день нас так, чтоб мы привыкли, чтоб мы туда-сюда, а потом всех построили ночью и спрашивали откуда, где, где учился, как учился и так далее и так далее. Ну, так первые две ночи так разговаривали нормально, а потом третью ночь то более такие слабые, которые это… били их, гоняли их и т.д. Вот так было. Но мы получилось...

И Вас били тоже?

V. Alerguș: Всех били. Но мне били очень мало.

Вы сопротивлялись?

V. Alerguș: Нет, я просто, как-то так получилось, что сразу они поняли, кто лидер, кто не лидер, кто сильный, кто несильный, кто мягкий, на кого давить можно, кого бить надо. Они сразу поняли, что я... Было нас три человека. Был один дагестанец из Дагестана, был я был, и был один узбек из Узбекистана, такой решительный парень был, отчаянный, скажу так. Его ранили очень сильно в ногу. Вот дагестанец, тоже его контузию, но нормальный. Как говорится, у меня тоже два контузии но нормально. Было, у нас считалось это нормальным, мы знали, что такое контузии, как это происходит, как это вообще, какое чувство, когда это происходит. Вот мы познакомились, то что один призыв считался, так один призыв. один день, один год, одногодки, 1968-ый год, все одногодки мы попали вот... И был первый батальон, первый батальон минометная батарея была. Вот, и пришел командир, у нас командир был старший лейтенант Г., очень хороший такой офицер в том плане, что профессионал, сразу было видно, что он профессионал. Он тоже как молодой считался, почему, потому что он месяц имел только в Афганистане, и все считали, что он молодой офицер туда-сюда, но он был очень настырный, очень так себя поставил, что он сильно не любил дедовщину не любил вот эти моменты, но он не... Ну, шел нормально, потому что он понимал, что надо готовить нас к войне. Он был офицером, высшая школа, все, высшую рязанскую школу он закончил десантную, потом коломенскую закончил, артиллерийская, — большой профессионал, скажем, том плане, что он за месяц нас так тренировал, как вам сказать, и днем и ночью, практически, ну, конечно, ночью иногда он поднимал нас, но не тренировал. А днем он очень много уделял внимания подготовке нас. Он понимал, что мы пойдем в операциях, и будут бои, и, конечно, меньше потерь для него лучше. Конечно, занимались очень много. Первый месяц был самый тяжелый месяц, потому что мы не привыкли к воздуху, солнцу, к воде. Болели очень много из моих ребят, которые мой призыв, болели очень много. После этого, конечно, как он месяц, как он нас учил, тренировал, вся рота, весь батальон очень боялись его. Он сразу ставил на место или там были, которые служили два года, он мог себе позволить и пригласить, наказать или даже подраться, если надо. Такой был, защищал молодых, защищал свою роту. И за то, что он очень хорошо к нам относился, мы очень быстро поняли одну вещь: чтоб выжить надо его слушать, надо учиться у него, надо выполнять приказы, которые он отдает четко, вовремя, беспрекословно, даже много говорить об этом не стоит. Даже мы себе не позволяли ему отвечать обратно как-то. Дал приказ, все есть, пошел сделать. Почему я говорю о нем много, потому что он был как база у меня в Афганистане как я попал, я понял, что надо очень много учиться, много работать, чтобы себя отстоять, остаться живым. Если нет, у тебя шансов мало будет.

Two Combat Operations Per Month

V. Alerguș: В том плане, что очень много... у нас получился полк, был боевой полк, как в Афганистане были боевые полки и были полки, которые место держали, например, дороги охраняли, позиции, штаб армии и так далее. А у нас получился боевой. Мы практически выходили в каждый месяц даже иногда по два раза в месяц на боевые действия, на операции.

Что за боевые действия? Можете ли вы рассказать больше о них?

V. Alerguș: Конечно, сейчас расскажу Вам. На первую операцию когда мы пошли, пошли близко, пошли рядом с Кабулом, была зеленая зона, так у них считалась зеленая зона. Но для нас это было… ну, конечно, когда увидели деревья, там зелени немного обрадовались, но зря. Что первые погибшие там были у нас. Два человека погибло на первой операции, потому что неопытные, неподготовленные, один погиб в бою, один погиб... зашел в кишлак, и там на мине подорвался. Вот, тогда первый раз я почувствовал как надо быть в команде со всеми, надо всем объединяться как один кулак, одно целое, как пять пальцев, один кулак, тогда можно выжить, тогда надо иметь дисциплину большую, не нарушать, не делать без приказа никакие шаги и так далее. Но наш командир еще учил нас в том плане, что надо быть индивидуальным, надо себя так вести, надо так подготовить себя, чтобы ты мог, например, если у тебя испортился там автомат или испортился сам миномет […], там ты не мог плиту взять быстро, начался обстрел, что ты делаешь? Ты делаешь работу, то, что у тебя есть на руки. Вот есть стакан, ты должен воевать с этим стаканом. Например, миномет, я уже не ставил на плиту или в ногу даже не ставил, даже прицел не ставил. Я брал трубу, специальная там эта, выворачивал и держал за это. И уже делал сам, мину пускали, и уже сам как и наводчик, как и это, как командир. Один человек на все. Он даже так учил, что нету... ранили твой расчет миномета или кто-то погиб или кто-то это, ты должен сам себя защитить или отразить атаку или делать так, чтобы ты умел всегда, если даже автомат сломался, значит ты идешь в бой, в близкий бой... хотя это и очень редко было. Вот, конечно, он нас очень хорошо подготовил в том плане, что из моего расчета практически никто не погиб. Потом у нас были выходы на боевые действия в разных районах Афганистана: был Кандагар, Файзабад... Если я не ошибаюсь где-то у нас, у меня выходов было с ребятами, по-моему 64 операции, что-то примерно так за два года и три месяца. У нас получилось так, что держали больше двух лет в Афганистане, в армии.

A Competition Organized Between Military Units

Вы никогда не возвращались домой за это время?

V. Alerguș: Нет, нет. Ну, не было такого, не разрешали никому. Один раз мы пересекли границу Советского Союза на самолете, один день с нашим командиром и с нашей группой, скажем так, с группой минометчиков. Я как командир миномета был и наводчиком был, и уже наша группа, мы стреляли из двух видов минометов: 82 миллиметровый миномет, и стреляли из миномета Василька, это миномет более такой, побольше чем 82 миллиметровый. Ездили в Туркестанский военный округ, это под Ашхабадом. Был один день или два дня у нас было соревнование всех округов. И мы как воинская часть, нас выбрали как самый лучший расчет, выбрали нас на соревнование. И вот два дня я пересек границу и обратно. Больше никогда нет. Тогда мы взяли первое место, мне дали лучший снайпер, я получил вымпел такой Советского Союза и моему командиру дали по-моему семь дней дома, пойти к родителям. У него семья не было, он только с родителями. Он пришел, он был благодарен нам, что мы взяли первое место, и очень хорошее отношение было у нас с ним. Я помню даже его ни один раз ни ранили, ни контузило, ничего. Ну, очень долго... очень подготовленный в этом плане.

Во время этой военной операции, Вы убивали людей?

V. Alerguș: Ну, как Вам сказать, одно слово убили… знаете как, на войне не убивают, на войне воюют. А там сколько людей погибло, например... Ну, да, было, было, да, много. Много, потому что, знаете, когда ты самый хороший, самый лучший или там ты на первой позиции всегда, на каждый командир говорит «Кого взять? », - «Вот возьмите в группу молдавана». Меня вызывали, минометы ставили, мы стреляли по той горе, по той. Точность и качество стрельбы было очень большое. Вот, и они использовали нас и с разведротой, и с разведвзводом, использовали нас, и, иногда с саперами. Саперы шли вперед, и мы сзади уже огневой обеспечили проход. […] Вот, учеба и подготовка командира была очень важна, чтобы там выжили мы. Практически у нас, я говорю, что у нас потери... Были две маленькие контузии, но я расскажу в деталях как это было. И для меня было первый раз, знаете как, когда в бою - одно, а когда ты уже уходишь из операции, идешь домой и тебя атакуют, там другое состояние чуть-чуть. Все расслабленные, все спят, и тебя атакуют. Атаковали и ночью, и днем, и на перерыве, и в обеде и так далее. Всегда атаковали. Я помню первое такое ощущение было, что была колонна, и взорвалась впереди машины одна. И моя машина была миномет, Василек наверху был. Был механик-водитель, он заворачивал, мог 360 градусов на месте делать машина, и ты стреляешь с миномета, чтобы была автоматическая стрельба, и была одиночная стрельба, потому что там 82 метровая, этот миномет больше использовали в горах, в горной местности и так далее и так далее. Василек больше использовали на прямой, где местность видно, ну, использовали и в разных случаях. Ну, было очень удобно, очень быстро, но потому что там кассета была специальная там заряжает мину, ты должен вставить. Вот, и было очень... Ты должен знать детально как мину подготовить к стрельбе, сколько пучков ставить чтоб дальность какая, набирать... был у тебя кроме этого был, который направлял в станцию. Имели специальный аппарат, и определили какая дистанция. […]

An Explosion

V. Alerguș: … так было, когда нас первый раз атаковали, попали на мине, на мине впереди нас машина взорвалась, и получилось, у меня с правой стороны видно в гусеницу попала мина, она была уже в земле, вышла и взорвалась. А я всегда, не знаю, у меня такое ощущение внутри никогда не быть, редко быть внутри машины. Если взрывается, там уже никто не выживает. Был, смотрел как некоторые погибали, горели. Я всегда наверху. Жара, не имеет значения, я наверху. И наверху почему, потому что если там что-то это, ты сразу заряжаешь и в бой, можешь сразу защититься или атаковать и так далее. И был взрыв, был взрыв какой мощности, не могу сказать, потому что машину уже нам поменяли эту машину, невозможно ее собирать, потому что механику-водителю отрезали ноги, отрезало сразу ноги. А меня не коснулось. Взрывом сбросило сверху, меня сбросило, не знаю, сколько там метров 30-50-25, я не помню сколько. Я очнулся в песке, такое состояние, что когда сидел думал руки и ноги, чтоб были, и сначала ощущение такое руки, потом ноги, даже не открывал глаза. Думал, что испугался, думал, что остался без ног, без рук. Когда был взрыв, я видел как такой горячий воздух или как сказать правильно горячий воздух, такое пламя, легкое пламя с горячим воздухом меня оттолкнуло. Это первое ощущение такое было. Очнулся, ничего не слышно, кровь чуть-чуть. Смотрю, машина горит, все вокруг, еще рядом машины тоже подорвались, три машины подряд получилось так. […] Это, скажем так, первое такое мое ощущение. И пару дней мне снилась вот эта ситуация с взрывом, снилась, снилась, каждый вечер снилась. И правильно ли я все сделал. Я всегда себе ставил в упрек «что я неправильно сделал?», как получилось так, что... Ну, конечно, там был ответ, что не было вариантов, не было ситуации, что мы шли по колее. Если даже сюда, даже сюда, все равно бы взорвались. Вот, ну, очень много себя мучил в том плане, что правильно сделал, механик-водитель без ног, двое еще погибло, которые не мои были, но были на броне наверху, но они были прямо, где взрыв был спереди. Ну, подошли дали чуть-чуть спирта, и сели в машину и дальше пошли.

"They Gave Me a Couple of Pills, and That's It"

V. Alerguș: Пришел в воинскую часть, нас обследовали, меня сказали: «Ну, слушай, нормально, все хорошо». Дали пару таблеток и все. Я понял, что надо... медицина сильно не поможет, надо самому помочь, вот такое ощущение, я всегда думал, я вставал утром, гимнастику делал, готовился, очень хорошо уроки, которые военной уроки давал и командир батальона, и командир роты, и командир, который у нас ответственный был за подготовку очень хорошо слушал, старался и так далее.. Вот такое было.

С этого момента вы начали испытывать страх?

V. Alerguș: Знаете как, не было страха… Знаете, почему не было страха, я потом думал, почему не было страха, страх появился в конце службы, в конце войны, это было 1989 год уже, уже в конце, страх появился, да. В чем страх? В чем страх определялся и откуда он выходил? Что свой срок службы закончился, ты должен идти домой, и тебе говорят: «Ты не пойдешь домой». Вроде ты два года служил, воевал, сделал все правильно, а тебе говорят, что ты не пойдешь, ты должен еще, еще служить родине, да. Вот это у меня появился такой страх в том плане, что я не приду домой, ну, было такое ощущение, состояния внутри себя, что я не приду, не попаду домой. Почему? Потому что когда первые три месяца, четыре месяца мы воевали в Афганистане, были у нас, так называемые, солдаты, сержанты, которые должны были их отправить домой, но их не отправляли, держали дома, они нарушители были. Это деды, или как правильно говорили, мы говорили им гражданские, они уже не военные, но их держали, и отправили на операцию, и там погибли человек восемь, которые все погибли. И у меня вот это ощущение осталось в том плане, что «слушай, вот ты воевал. все правильно сделал. но тебя могут отправить в последнюю секунду, ты можешь уже домой не попасть». Самое было такое ощущение внутри, самый большой страх был не то, что умрешь или там это... самый большой страх для меня был, что у меня обе бабушки были очень верующими. Ну, я бы не сказал, что очень. Одна была одна-очень верующая, а вторая верующая. Ну, все у нас практически христианская вера, такая была традиция, у нас в Молдове традиция […]: набирают тебе близких людей, которые по жизни должны тебе советовать, помогать, решать и так далее. Традиция в церкви, когда были какие-то праздники религиозные, бабушка всегда приглашала, и давали конфеты печенье и так далее. И я думал всегда традиционно, что у меня не будет могилы, самое большее я боялся что не будет могилы дома, что могут пропасть без вести или не найти.

И Вам дали какие-то амулеты?

Какие у Вас были связи с родителями?

V. Alerguș: Никак. Мы писали письма только, письма писали, но писали письма, я писал, что я служил в Монголии...

Они не знали..

V. Alerguș: Не знали.

A Worthy Opponent

До конца не знали?

V. Alerguș: Узнали, сейчас расскажу Вам. Узнали. Мы были в одной операции. Получилось так, нас было мало, батальон по-моему и одна рота. Мы атаковали два кишлака, потому что там у них были ракеты, специальные ракеты, там земля-воздух-земля и еще какие-то специальные ракеты. И нам дали эту цель найти и наводчик с гор дал нам координаты и дал где, откуда там боеприпасы, в какой дом склад боеприпасов находится, такой военный у пуштунов, у афганцев отряд такой был, руководитель, я не знаю какое у него это, потому что был Ахмед Шах, который в черные горы... сейчас расскажу про черные горы. Я попал в первый раз, такое ощущение было, что... он знал французский язык, он знал еще пару языков, он был образованный, он закончил академию военную в Москве. Он был единственный противник, достойный противник, который был подготовлен и знал нашу тактику. И мы всегда когда шли в черные горы, в горах к нему туда, мы всегда знали, что нам надо 10 раз быть осторожными, 10 раз быть подготовленными чем мы в других местах. Достойный противник был. Я думаю самый из достойных. Просто он был, конечно, стратег, если я так могу сказать в том плане, что он мог и переговоры вести правильно, мог и договориться, мог и атаковать и так далее. Он должен был быть министром обороны, если я не ошибаюсь, и когда он пришел, видно купили его должность другие, и он уже пошел в оппозицию к правительству. Так получилось. У них спрашиваешь, как получилось, что он попал в оппозицию. Папа его, видно, семья богатая, потому что черные горы, это считалось там золото, бриллианты, там камни ценные. И он имел средства, видно, покупать и так далее. Но нам говорили, что были там медицинские вещи, там, оружие из Франции. Первый раз я увидел и спросил, что за оружие, он говорит: «из Франции, французское», почему, он говорит, они хорошо сотрудничал с французами, так говорили. Вот, и что более такое впечатление было у меня, когда мы попали в пустыню первый раз, попали в пустыню, переходили пустыню, и закончилась вода. И вот тогда я первый раз почувствовал, что такое уважение, что у тебя рядом есть хлеб, вода, настоящий друг. Ну, мы дружили очень хорошо с ребятами. Не имеет значение какой национальности. Очень друг друга уважали и поддерживали, когда бои были. А так были разные отношения. Обычаи разные, там, отношение были мусульмане, были христиане, были других вер, казахи, калмыки были, узбеки, таджики, белорусы, прибалтийцы, из Прибалтики ребята были, из России. Тогда считалось, говорили, что из Москвы, все говорили из Москвы. […] Вот, что интересного еще.

С кем Вы были ближе всего? С вашими молдавскими соотечественниками?

V. Alerguș: Нет, практически близкие люди был, вот у меня дагестанец был, один чеченец был, так более менее у меня хорошие отношения, узбек один был и были два русских из Тамбова. Но они были из другого подразделения, был разведвзвод, Игорь и Андрей. Я подружился с ними, потому что мы когда шли на операции с разведвзводом, вот они, не знаю почему, я был еще там пять или шесть месяцев по-моему, они уже были по полтора года служили в Афганистане, воевали. Очень такие раненые все, по два ранения, тяжелые были. Андрей особенно. Он мне первый, которые из них, он мне давал фотографию сестры показал. Да, он говорит «вот это моя сестра», то се. И я после боевых действий сфотографировались втроем мы, и он отправил домой. И сестра говорит: «Могу я познакомиться со твоим другом молдаваном, писать ему письма?». Он меня спросил: «Можно?», я говорю: «Можно». Я переписывался, уже писал письма. Вот.

И после войны Вы встретились.

V. Alerguș: Было так, что я когда пришел после войны, снова мама... Мама у нас была такая, знаете как, она все держала. И говорит «зачем тебе эти... »... она поняла, что если я пойду в Россию, пойду в Тамбов, я не вернусь обратно, мог бы остаться там. В том плане, что у меня была дружба хорошая с ними, она видела фотографии, она сразу меня изучила, что «а кто эти, что это, а кто эта девушка?», потому что она послала мне фотографию. Единственная девушка, с кем я переписывался. Так не было. Ну, раньше не было модно, не позволяли, чтоб у тебя было много девушек, одна должна быть, так обычаи у нас были.

Missing in Action

V. Alerguș: […] Боевые действия, которые я запомнил, что... А, мы выходили в горах и попали и нас чуть-чуть окружили, так получилось, что окружили, и мы выходили из окружения где-то месяц. Мы перепутали дорогу через горы и где-то полтора месяца или месяц. И они считали, что мы взяты в плен и пропали без вести. И первый раз моя мама получила повестку «пропал без вести». Полтора месяца… Вот, мы пришли, уже были больные все, была желтуха, был тиф, малярия практически у всех. Там было 28 человек что-то нас было. Двое умерло, была тяжелая ситуация, был у них «афганский букет» или как назывался, афганский болеть тиф, малярия, желтуха, все вместе. И тяжелое было. У меня и у моего приятеля были только желтуха легкая, в том плане, что мы когда выходили, спускались с гор, он говорит «не пить воду просто из ручейка», надо ее кипятить. Я говорю: «надо делать огонь, увидят нас», и так далее. И мне очень сильно повезло, что у меня была сумка, и я взял много ампул, специальные ампулы в стекле были йода, да, брал фляжку, специальную фляжку, военную фляжку, и туда одну ампулу йода. Он был, конечно, невкусный, но он делал, я так понял, что помогал. Помогал - не помогал, но я не болел ни малярией, ни тифом…

А кто Вам дал йод?

V. Alerguș: Йод? В санчасти работал один молдован, и он говорил: «Витя, если ты не хочешь, чтобы...» Ну, давали всем по две ампулы, но никто не брал, никто не использовал. Давали фильтр специальный, да. И там воду наливаешь и бросаешь одну ампулу, и мешаешь и пьешь через трубку. Ну, это было, но не всегда же у тебя есть это. Но я что-то поставил себе, что надо побольше ампул иметь с собой всегда. Ну, я всегда старался иметь побольше патронов, побольше мин, побольше тушенки, сгущенки, риса, сахара, всегда иметь запас. Но почему-то вот так я. Когда говорили «идем в горы, надо взять 12 мин», я не взял 12, я взял 32. Поменьше кушать, побольше мин.

А как Вы могли потеряться? Что случилось?

V. Alerguș: Не то что потеряться, понимаете, была большая операция, и там дали команду взять вот эту высоту. Мы взяли эту высоту, взять другую высоту, мы взяли другую высоту, взять третью. Вот на третьей мы перепутали вот эту высоту, взяли другую, а там были они. И мы уже поняли, что мы попали в окружение, и уже начали выходить. Одна группа пошла в эту сторону, другая группа в другую, чтоб встретились. А когда шла, там две горы рядом, не могли мы через гору, а сделали внизу, и встретились. И получилось, что уже кишлаки, там, горы, кишлаки, рядом мы находили кишмиш там, где-то были дома. Ну, было ощущение такое... Мы не... Вот тогда первый раз появилась боязнь, чтобы не попасть в плен. Такое ощущение было не попасть в плен к ним, потому что все говорили, что издевались, резали, там, уши, резали горло, резали там это... и лучше не попасть в плен. Вот было такое, чтобы не издевались над тобой, лучше не попасть в плен.

А как Ваша мама реагировала, когда она получила повестку «пропал без вести»?

Когда именно вышла эта программа?

V. Alerguș: Не помню, потому что я искал эту запись, искал эту запись, чтобы найти это история для себя, для семьи, что-то я не мог найти. Ну, попросил с телевидения, молдавского телевидения, чтобы вот это... Но так я и не нашел. Ну, получилось так получилось. Я помню вот эти слова, что... ну, разные там национальности были. Были узбеки спрашивали, молдаванина, казаха, белорусов, украинцев. И тогда мама увидела меня, что «Служу Советскому Союзу», увидела, что я живой.

Но это было совсем в конце вашей миссии в Афганистане?

V. Alerguș: Нет, это не было в конце, это посередине. Посередине, да... Шли на операции, и, конечно, дороги были пыльные, было пол метра пыли. Вот это первый раз такое ощущение было «неужели, как живут люди здесь, как ходят в такой пыли, как люди в такой жаре, как они…»

Demobilization

Encouraged to enter the KGB School

А как Вы демобилизовались? Как это произошло?

V. Alerguș: Получилось так, что первый раз когда попал я, пригласили меня, был замполит, замполит полка, была такая должность в армии замполит полка, полковник, он пригласил меня к беседе к себе в полк, где был командир полка, заместитель и так далее. На беседу. И спросил меня: «Не хочешь в партию?» Ну, они, видно, выбирали кто лучший, кто не лучший, я не знаю, нарушения и так далее. Я говорю: «А зачем мне? Что мне даст партия?» И он говорит: «Как ты задаешь такие вопросы мне?» Я говорю: «А что? Я не должен задавать вопросы? Если я не понимаю что-то, я должен спросить" - «Вот я тебе дам книгу Ленин, Маркс и Энгельс, будешь читать, будешь это, у нас устав, у нас это». Я говорю: «Меня это не интересует». Он говорит: «А какие книги тебя интересуют? ». Я говорю: «Могу сказать, но Вам не понравится». Говорит: «Ну, ты очень такой, - говорит, со мной так никто не разговаривал, ты так открыто». Я говорю: «А что мне терять? Я завтра не знаю, останусь я жив, не останусь жив» Ну, примерно так было. И он потом, через месяц пришли из боевых действий, снова пригласил к себе, уже домой. Сказал: «Слушай, вот я никого не приглашал домой, - говорит, выпьем водку, по 50 грамм водки, вспомним наших». Ну, обычаи были такие. Первые за страну, за семью, а третья за тех, которых нет с нами, которые погибли. Первый раз я пил с руководством полка, меня пригласили домой и вот «давай выпьем водки». Я понимал, почему он так делает, я сразу понял, почему он так делает. Я понял, что он хочет меня отправить в военную школу, я обязательно должен быть коммунистом. Он уже открылся мне и сказал, что я хочу отправить тебя в военную школу, есть набор, есть набор в высшую школу... в Советском Союзе были наборы, и самых лучших брали, кто хочет и отправляют в школу. Я спросил его, один вопрос говорю могу, но честно скажу, если скажешь честно, то я с тобой дальше буду говорить, если ты мне скажешь честно, я посчитаю, что выпили мы водку и забыли. И он говорит: «Какой вопрос? » Я говорю: «Если я захочу в военную школу высшую, вы меня отпустите домой сначала увидеть маму, папу, семью? » Он промолчал, ничего не сказал, сказал: «Может быть ты попадешь домой, но в зависимости в какую школу ты хочешь». Я говорю: «А что? Есть много школ?» Он говорит: «Да, очень много школ есть. И он позвонил... не позвонил, а получилось так, что он раньше разговаривал с майором особого дела, и он пригласил его тоже на беседу. Первый раз я не понял, почему он пригласил его на беседу, ну, к себе домой, может, думаю, сосед, где он живет с ними. И тот постучал, даже в тельняшке был, без одежды. И говорит: «Садись, выпьем по 50 грамм, это Виктор». А я знаю его, туда-сюда, он хороший парень, туда-сюда, и разговор: «Слушай, а ты не хочешь в высшую школу КГБ? У тебя же отец был пограничником». Я говорю: «Откуда он знает, что…» Ну, я себе так представлял, что почему, откуда он знает. Я думаю, что они знают, и где я живу, где мой дом, и мама, и папа. Я потом понял это, что они хотят отправить меня в школу. И я сидел думал, как, если он меня отправит, я уже не увижу, если отправит в школу, сразу там два года не дают выйти из военного училища, не дают домой отправляться никак. Я говорю два с половиной, два с чем-то года, плюс два, четыре года не увидеть маму, семью. Ну, у меня было уже чувство, что уже все под конец, и я должен увидеть маму, я уже настроился на это, увидеть маму, семью. А они здесь предлагают мне пойти в школу. Школа хорошее дело, в школу так просто тоже не попадают, надо экзамены, это, но они без экзаменов, без ничего... потому что они присутствовали, был один бой у нас, тоже был один бой, и командир полка сказал командиру батальона: «Кого ты пригласишь из расчетах минометчиков, чтобы попасть на высоте горы?» Потому что там была гора очень острая, там где-то цирандойцы были, армия Афганистана, были разведчики наши, потом был первый батальон, поднимались, не могли взять эту гору, эту точку. И стрелять можно только с миномета, попасть прямо на высоте горы, пулемет, минометы у них были. Они сбили вертолет с разведчиками, тоже сбили. И один вертолет, где были цирандойцы, армия Афганистана. Сбили, очень серьезный бой был. И командир полка пригласил моего командира, уже капитана, пригласил и сказал: «Давай расчет и будем стрелять, чтобы попасть туда, и смотри, чтобы не попали по нашим». Потому что за горой был кишлак, чтобы не попасть в мирное население, а вокруг уже тоже наши поднимались, но не могли.... И тогда капитан пригласил меня, говорит: «Если выполнишь задание, будет все хорошо. Не выполнишь, значит прими на себя». Я уже так боялся, что когда я набирал, когда ставил цифры, чтобы попасть прямо в точку, конечно, сам капитан руководил этой операцией, скажем так, попасть прямо туда. И я стрелял первую мину, я говорю: «Не волнуйтесь». Я стрелял первую мину, она прошла дальше кишлака. Я всегда так: дальше, а потом ближе, потом в точку, примерно такая тактика была. И уже с третьей мины, с четвертой, с третьей мины по-моему, попал прямо в точку и уже там уже все мины, где-то 40 или 50 мин туда пустили. Уже наши подняли, взяли ту высоту... И потом они пригласили. И там был майор, я его помню, я не знал кто он такой, майор такой, сидит, особый отдел. Он поздравил, там они по-моему, они отправили тогда меня на еще один орден Красной звезды, отправили в Москву, чтоб наградили или как там. Что они налили водку так, все поздравляем тебя, капитана вот. И этот меня видел и говорит: «Ну, ты хороший стрелок, ты хороший это, ты должен пойти в мою школу, в высшую школу КГБ, не надо тебе в политическую школу». А я думал, как мне попасть домой, как от них правильно-неправильно, как сказать, правильно себя вести, правильно уйти, чтобы я попал домой. А там я посмотрю куда-что уже. Пойду военным или уже в другую профессию. Вот примерно так получилось, когда домой попасть. Вот было уже желание попасть домой, ни в школу, ни в Москву, никуда, ни Афганистан меня уже не интересовал, ничего. Что... я говорю, у нас такой боевой полк, очень часто... я уже даже не считал сколько раз, сколько погибших, каждый не считал бы. Вы спросили сколько человек Вы убили, такой прямой вопрос, но мы тогда не считали... что нас убивали, мы убивали. Получилось так, что счет большой такой, не принято... по-военному было принято считать, считали, конечно, сколько там человек. Но для меня как этого, я считал нехорошо, я считал нехорошо. Вот, вот так я попал уже узнал, уже в 1989 году... 1989 год, уже Горбачев по телевизору. Если я не ошибаюсь... Нет, у меня был Брежнев еще, потом Горбачев, 1989 год, это было 14 февраля, или 11 или 14, не помню, сказали нам... Был такой план, что мы должны выйти через Термез [Узбекистан] на нашу границу перейти уже на машинах, боевых машинах. А потом поменяли и сказали нет, вот эту группу по списку, вы будете летать самолетом, а никто не хотел летать самолетом, почему, потому что их сбивали очень часто, уже под конец сбивали, потому что представьте себе там 500 человек, 300 человек заходят военный и это, и все погибают. И был такой случай. Все думали, чтобы не летали. Когда нас загрузили, сказали: «Ой, мы пройдем эту линию, рубикон, границу, свою границу Советского Союза». И когда прошли границу, там летчик вышел и сказал, что мы перешли границу СССР и все «УРА!», знаете, как дети в школе «ура!», уже все. И спустился самолет, нас тогда обыскивали очень. В первый раз я увидел, как обыскивают серьезно. Раздели одежду, раздели, нашли у одного наркотики.

" I had one condition: that I go home to Moldova"

И вопрос о Школе КГБ перестал быть актуальным?

V. Alerguș: Нет, сейчас объясню. Они сказали... и было встреч шесть, уже отдельно майор, уже подполковник был у меня, уговаривал "не надо тебе в политическое училище, потому что, ну, что политрук, это разговор, разговор и ничего военного, ничего не имеет. Конечно, они очень важные, важные в иерархии военной, но такая структура... а в принципе разведка, вот это, «хочешь учить языки, хочешь попасть в Европу, хочешь это, ты должен пойти в такую школу». Я говорю: «Ну, хорошо, дальше что? У меня одно условие, чтобы я попал домой в Молдавию к себе, а дальше уже вы сами решите надо или не надо, для вас удобно, нехорошо или хорошо, но я должен попасть домой». У меня такое условие было. Увидеть маму, папу, увидеть братьев, сестру, родственников, у меня такое условие было. А там что вы решите, мне уже неинтересно. Решите как решите, а дальше я уже буду выбирать. «Ну, смотри, потому что могут… тебя все равно найдут, если ты не будешь согласен, найдут, потому что мы досье отправляем в Москву». Они все-таки отправили мое досье в Москву. Они искали меня в 1989-oм году. Где-то они начали искать меня в мае. В мае начали искать меня. Но я почувствовал тогда перемену, почувствовал воздух перемен, воздух демократии, чуть-чуть воздух… другой воздух был чуть-чуть. И я решил заработать себе на жизнь. И мне был китаец, жил в моем селе, на моей улице. Он сказал: «Витя, ты столяром работал, очень хорошо закончил, очень хорошо это, пойдешь ко мне в ученики, я как мастер, пойдем работать в север Молдовы, но по другой профессии - леповщик», это который ставит из гипса, делают специальные, красивые, знаете, как в музеях винтаж из лепки, да, вот он занимался этим. Он говорит: «Научишь новую профессию, ну, она очень доходная, заработаешь себе на машину, а ты, как «афганец» имеешь право на машину, на квартиру без очереди». […] Я говорю: «Сколько я заработаю? Контракт какой?» Он говорит: «На четыре месяца, я контракт составлю с тобой не меньше две тысячи рублей», в то время очень-очень большие деньги. Самая большая зарплата у мамы была по-моему 140. Я говорю: «Не бывает такого, ты меня обманываешь». А китаец мне говорит: «Витя, я не обманываю, я твоего папу, папа знает меня и мы друзья, и это поэтому я беру тебя с собой, чтоб ты успокоился». А я пришел, было такое состояние, когда я попал домой, я не понимал никого: ни людей, которые... ни маму, ни папу, я не понимал окружающих. В другое место новое попал, ну, такое.... Было состояние, что домой не попадешь, а здесь попал. И было такое чуть перевернутое состояние... вот здесь мир, все хорошо, все веселятся, свадьбы, дни рождения, а там война. И они не знают, что за война, как там погибают люди и с одной стороны и с другой и так далее. И я чуть-чуть вот это не... и по инструкции меня должны были держать один месяц в больнице, чтобы проверить кровь, чтобы проверить это, держали в больнице... А в больнице мама моя работала там в этом отделении.

Revolt at the Hospital

И Вы действительно остались в больнице?

V. Alerguș: А там не спрашивали. Там идешь и ты должен это, если болезнь была или контузия или это, дают таблетки, там.... Но я вот единственное, когда... они... была закрытая дверь, комната была, закрытая дверь. Я говорю: «А почему вы закрываете меня? Что не уверены во мне, что я нормальный человек? Вы считаете, что психологически больше на меня подействует? - говорю - откройте мне дверь». И мама мне говорит: «Нельзя тебе, ты понимаешь». А было окошечко и открывали и давали нам кушать в окошечко. Я говорю: «Что здесь тюрьма?» Ну, я первый раз тогда начал бунтовать и начал не согласиться с инструкцией. И мама меня успокаивала, говорит: «Витя, вот смотри, ты... » Она знала, что я таблетки не глотаю. Я собирал их и бросал куда в унитаз… не в унитаз, там не было унитаза, было вот это, где мыть руки. Бросал туда и не пил. Она говорит: «Слушай, мне сказали, что ты не пьешь таблетки. Ты не имеешь права так делать, поэтому нехорошо, ты должен пить таблетки». Я говорю: «Мама, я нормальный человек. Если есть капельница, уколы специальные для успокоения, что-нибудь другое, я понимаю. Но эти бесполезные таблетки что мне дадут?» Я задавал вопросы для чего таблетки, что за таблетки, почему и так далее. Они не... говорят «так надоv. Я говорю «так надо не получится, объясните мне. Ну, бунтари чуть-чуть были. И попал со мной в палату еще один «афганец», но тот был контужен серьезно. Взял, где давали кушать, взял медсестру за халат и начал душить ее. И потом били по руке ему, открыли, он разбил, вышел на улицу. И я вышел за ним, успокаивать его «Ваня успокойся», туда-сюда. Он говорит: «Что будем делать? » Вышли на улицу уже, была ночь, куда идти. А я говорю: «Пойдем ко мне домой», через метров триста пешком. И прыгнули забор и к себе домой. И прыгнули, пошли в погреб пить вино, попробовать вино. И пили мы.... папа был дома, мама была у бабушки, я помню. Короче, зашли мы в погреб с отцом, с ним, выпили там литров вина, говорили, рассказывали друг другу, вспоминали про Афганистан, про то.... И под утро милиция. Ну, они не заходили, папа говорит «что вам надо?», они: «Ваш сын ушел из больницы и так далее». - «Ну и что? » Папа был такой тоже у меня непростой. «Ну и что если ушел? Больше не вернется. Идите». -«Нет, ну, мы составим протокол, туда сюда. Он говорит: «Составьте хоть три протокола, я своего сына не отдам, вы поняли?». Короче началось... Они видно поняли, мы пошли в больницу и сказали, что мы не можем их вытащить оттуда, надо договориться с ними. И нашли маму, пошли к маме, бабушке, нашли маму, мама пришла, «Ну, давайте, все быстро взяли одежду, быстро в больницу, быстро, я сказала». Все, мама быстро нас построила, и мы вдвоем пошли в больницу. В больнице там говорят все... А я сказал маме: «Я вернусь обратно, как положено, но дверь не запирать, не закрывать, уберите вот это окошечко как в тюрьме, - я говорю, уберите. Если вы не уберете, я не вернусь обратно, через окно мы выйдем, все равно эти решетки будем... все равно что-то будет». Она говорит: «Все поняла», и поговорила с главным врачем, тот уже не закрывал нас, и мы выходили на улицу, скамейка, выходили так, утром птички поют. Я говорю: «Смотри, здесь у нас рай, у нас рай, а мы были в аду, ну, хуже места не знаю, если есть хуже место». Песок, камень, ветер и пыль. Вот такое состояние. Вот, конечно было трудно адаптироваться.

Work as a Means of Healing

V. Alerguș: Где-то три месяца так пытался я понять всех, уже привыкать с ними и так далее, но говорю, мой сосед китаец пригласил меня сделать контракт, с ним пойти поработать, и так далее. Я думал, уйду, буду работать, и как-то это все успокоится, где-то я успокоюсь сам. И правда, было хорошо, что месяц работал очень много, с 5 утра до 11 ночи с перерывом 15 минут на 3 часа и с перерывом на обед 1,5 часа. И китаец, он там через 3 часа, пол часа мы медитировали с ним. Он садился, и медитировали. Там, закрываем глаза, дышим через нос, и все, успокаиваемся, все. Он со мной говорит, он как медитация.

Это сыграло роль реабилитации…

V. Alerguș: Я думаю, да, я думаю, что да, у меня была реабилитация. У меня я думаю, что это была реабилитация. Уединился в тихое место с ним, вот мы работали, работали, работали.

И в конце концов Вы получили машину и...?

V. Alerguș: Нет, я заработал деньги с ним. Где-то 14, ну, очень много мы заработали. Я первый раз увидел, сам заработал, первый раз вот такие деньги. Конечно, 14 тысяч по-моему рублей. Потому что машина стоила 7,200, моя машина 05 модель Жигули, да 7,200.

А, извините, из Афганистана Вы ничего не получали, когда Вы вернулись?

V. Alerguș: Нет, там копейки, какие-то купоны, какие-то там... но это ничего. Это нам даже на шоколад не хватало.

А машину Вы должны были получить?

V. Alerguș: Нет, я имел право на очередь, без очереди получить машину, да. Да, ну, Вы понимаете как, я в Афганистане видел Мерседес, видел, видел это, говорю "что за машина? что за машина", значит, я куплю себе такую машину. Я должен себе купить. Я всегда настраивался на позитив, на хорошее, что-то это, не концентрировался, что завтра умрем, завтра не умрем, завтра умрем-не умрем. На позитиве. Я спрашивал командира: «Что за машина? Объясни мне». Он говорит: «Слушай, это Мерседес, это такая компания, это в Европе, в Германии находится» и так далее и так далее. И я так более расслаблено уже разговаривали о Мерседесе, разговаривали о других вещах, о Панасонике, о Сони, о часах, там. Как мечта была купить машину или покататься в такой машине. Не было таких высоких материй. Ну, конечно, когда уже 1989, 1990 годы, 1991 годы… в 1990 годы я купил себе машину. Я работал...

Мерседес?

V. Alerguș: Нет, нет, Жигули. Мерседеса не было. Только Жигули. Москвич, Жигули, Волга, мотоцикл… Вот, я что-то тогда давал брату, а брат учился в университете, аграрном университете, и говорит: «Дай мне деньги». Он знал, что у меня есть деньги. Я говорю «сколько? » - «2 тысячи рублей». Я ему дал, он занимался там бизнесом, пытался, первые доллары я видел тогда, доллары... 1989 год. Жизнь начала меняться, я вот так скажу. Я тогда понял, что жизнь меняется, уже не будет как раньше. Я не скажу, что мы жили плохо. Папа очень хорошо зарабатывал, и я всегда с ним... был у нас разговор, почему он держит деньги на карточке, на счет. Я говорю: «Что ты держишь? Потому что может быть, что завтра Советского Союза не будет, рубля не будет, и ты все проиграешь. Дай мы деньги будем менять в доллары, дай мы деньги купим золото, давай мы купим это, это».

И Вы это сделали?

V. Alerguș: Нет. Я не мог уговорить папу, не мог. Не знаю, он очень такой был... если он решил, то все. А мама, я маму уговаривал, мама, она была другая, мама, она жила нами. Вытащил все деньги, на, дал и брату, я купил тогда машину, пришел с машиной, ну, уже другая жизнь. Работал с китайцем, моим мастером хорошим. После этого я решил пойти учиться уже, что меня искали эти в мае-месяце, эти, с КГБ, искали, где Витя, где это, вот есть разнарядка в Москве, надо учиться. Я пришел, работал, на севере Молдавии. Пришел, мама говорит: «Тебя искали, что искали?». Я говорю: «Мама, забудь, никто ничего не сделает уже, все, не волнуйся". И она говорит: «Ты смотри, почему из КГБ, ты понимаешь, как они это». Я говорю: «Мам, не волнуйся, я сам разберусь, ты уже спокойно». Я привез деньги ей, первые деньги, привез, маме дал, говорю «купи себе это, купи себе это, машинку, холодильник новый». Она говорит: «Не надо тратиться, собери для себя, мне ничего не надо». Вот, ну, уже сразу, я говорю, новая жизнь почувствовалась сразу, что 1990 годы. Я пришел после работы с китайцем, он ушел в Москву, там какой-то заказ серьезный в Москве, он ушел работать там, а я остался дома. И пришел в Кишенев, и думал, в то время надо было иметь прописку. В городе ты не можешь себе сделать прописку, потому что ты должен где ты прописан в селе, вот там, все. Временную прописку делали только те, которые учились здесь, да. А если ты работал где-то в серьезном министерстве, значит тебе делали прописку. Если тебе давали, где жить, общежитие, или там где-то. Я думаю где, как мне сделать прописку, надо... Что за подразделение есть в министерстве внутренних дел, такое серьезное, чтобы позаниматься спортом, потренироваться, учиться, временно, посмотрим дальше как пойдет.

Looking for a Propiska through the Ministry of Internal Affairs

V. Alerguș: И я пришел в министерство внутренних дел, зашел и говорю: «Что за подразделение специальное есть у вас, которое...?» - «А ты что можешь?» Я говорю: «я могу все: стрелять могу, бегать могу, бегать, стрелять». - «Ну, дай документы, принесешь завтра документы, где учился, где служил, где это». Привез, они посмотрели досье, сразу сделали себе это. Говорят: «Ты принят на работу». В тот же день, через час. Говорят: «Подожди, ты принят на работу, не уходиv. Я говорю: «Что за работа? Какая должность? Где работать» - «Вот есть специальное подразделение, сейчас создается новое подразделение специальное, называется ОМОН». Я говорю: «Что за ОМОН? Что это такое? Не, подождите, давайте вы мне объясните, что это такое, […] мне не надо боевые действия. Я прошел, мне ниче не надо» - «Нет, это специальное подразделение, там тренировки, подготовка, после этого ты можешь учиться в высшем заведении без экзаменов». Я говорю: «Я и так сдам экзамены, я не волнуюсь об этом, вы мне объясните куда это". Ну, он начал мне объяснять. Я говорю: «Хорошо, это интересно».

Могу я спросить, как они объяснили Вам, что это такое?

V. Alerguș: Они сначала не хотели мне объяснять. Ты у тебя орден, ты в Афганистане служил, ты сразу нам подходишь, и смотрели, занимался спортом дзюдо, там, это. Я говорю: «Ребята, нет, давайте объясните мне. Если вы не объясните мне, я не согласен»... - «Мы сделаем тебе сразу прописку, мы тебе все, зарплату хорошую получишь". А я не говорил им, что мне зарплата не нужна, я разработал с китайцем такие деньги, что сам могу машину купить и квартиру. Ну, это не принято. Мы всегда боялись говорить это, открываться, потому что могут «откуда деньги? а ты зарегистрировал их на счету? а ты это?». Я говорю «объясните". Он говорит, ОМОН... специальное подразделение милиции, особое… Я говорю: «Ну, да, но это мне не подходит, понимаете». - «Да ты не будешь это, ты будешь только спортом заниматься» -«Да? А каким?». Они говорят: «Вот, рукопашный бой любишь?» Я говорю: «Да, я занимался в Афганистане», мой командир роты был мастер спорта по боевому дзюдо. Это боевое дзюдо во Франции есть, у нас еще мы не понимали, что такое. Он нам показывал, я делал эти упражнения. Говорю: «Я занимался», они: «мы знаем, что ты занимался дзюдо, поэтому тебе подойдет больше рукопашный бой, пойдешь на тренировки, если тебе понравится, значит мы тебя запишем». Они поняли, что я задаю вопросы и не соглашусь. Поэтому меня взяли с другой стороны, взяли, сказали «только спортом будешь заниматься», вот это специальное подразделение, будет спец взвод, спортивный взвод или там специальная подготовка будет, ты заграницу пойдешь в Австрию, слышал про такую страну Австрию? Я говорю: «Да, я учился по географии, знаю, где Австрия, какая столица, сколько в нем населения» - «Да, ну, вот есть школа у нас в Австрии, тоже специальное подразделение и тд. Или в Италии, слышал про Италию?» Говорю: «Да, слышал».

Это была ерунда?

1V. Alerguș: Ну, они... Не, в Австрию они хотели нас отправить, они даже сделали набор 8 человек из всего министерства отправить в высшую школу. Не знаю какую, где, но набирали, и сказали пойдете восемь человек был набор, где-то мы месяц сдавали экзамены. Вот, это было до того, как начались эти события, у нас начали бунты гагаузы, и тогда нас уже подключали к другим действиям. Тогда я понял, что это уже не спец взвод, это не спортивная группа, ну, как я понимал, не говорю, что я не понимаю, использовать газы, использовать это, заниматься рукопашным боем, ехать на соревнования, стал чемпионом Молдовы четыре раза. Первый год я стал чемпионом, они в шоке были «как? ты такой худой!» Мне было 57 килограмм, как Вы, даже худее, 57 килограмм, 48 когда пришел с армии, с Афганистана. Потом 52, 54, 57. Разные категории, потом 64, потом 72, 74, разные категории я боролся, соревнования. Был даже на Советском Союзе в 1990, еще 1989-1990 годы, когда я поступил в ОМОН через четыре месяца, нас отправили, выбрали группу, чемпионат Советского Союза по боевому самбо... или рукопашному бою… не, рукопашному бою, потом боевое самбо в Нижний Новгород, мы были на чемпионате тогда, я занял три место. Серьезная подготовка была, был у нас один учитель, он уехал в Канаду, это 1996 год, Алексеев его фамилия, по-моему украинец или русский. Вот, был такой тренер.

Oн уехал навсегда?

V. Alerguș: Навсегда. И был Панфилов Владимир, он был чемпионом Советского Союза, он был мастер спорта три видов: дзюдо, самбо и рукопашного боя. Он стал командиром ОМОН, майор он был еще, он нас тренировал очень. Ну, очень серьезные учителя были.

Joining the OMON

А что случилось? Вы вошли в ОМОН?

V. Alerguș: Да. Да, и я вот принимал это, занимаясь три раза в день, бесплатно жить, прописка, можно сделать карьеру любую. Можно пойти в любую высшую школу, не в высшую школу, а в университете, в институте, без проблем. Думаю, ну, год побуду, потренируюсь, посмотрим. Был первый чемпион, первый раз был, второй раз, это понравилось. Уже хотел заниматься более серьезно, более глубоко восточными единоборствами, вот, рукопашным боем и так далее. Изучал и так далее. Вот поэтому и попал на Советский Союз тогда еще 1989-1990 годы. Четыре месяца тренировался, и специальная подготовка, и быстро я... Почему? Не знаю. Я самый молодой был в команде из Молдовы. Ну, было интересно, другие люди, другой разговор, другие интересы, город, не село, не район, а город, уже здесь все по-другому, все было здесь. Потом началось, что ничего нету. Перестройка, вот это все повернулось. И Молдова стала отдельно, вот, отдельное государство было и так далее. Конечно, мы были специальное подразделение Министерство внутренних дел, подчинялись генеральной прокуратуре России... Советского Союза. И как раз мы выполняли такие функции с центр оттуда. И мы сказали тогда, что мы не будем... эти демонстрации были, мы должны были держать государственные дома и министерства или там объекты, мы должны все это защищать и охранять. И после этого мы начали участвовать на специальные операции с бандитами, с группировками и так далее, так далее. Я понял...

Fighting Terrorists, Criminal Elements, Gangs, Bandits…

Какие специальные операции?

V. Alerguș: Специальные операции? Вот, например, берут самолет или там захватывают террористы или там кто-то хочет угонять.

Тогда были террористы?

V. Alerguș: Ну, у нас было слово террорист, слово террорист, да. В Мордовии не знаю, может были, но их не объявляли такими. Всегда говорили, что криминальные элементы, криминал, криминальные элементы, банды, группа бандитов, бандформирование, группировка, другие названия, да. Но мы занимались ими. Вот, на юге Молдовы, севере и так далее. Было 28 человек, немного, поэтому было интересно. Тренировки, тренировки... Для меня надо было загрузить организм, чтобы, знаете, как чтоб не вспоминать и забыть про старое, забыть Афганистан, забыть это, потому что иногда ночью, иногда вон вспоминал это, ну, не вспоминал, а во сне разные появлялись чуть-чуть, ну, немного. Стараться забыть, вот как будто и не был там. Вот это может быть меня и спасло. Китаец, дыхательные упражнения, потом рукопашный бой. Ну, что-то мне интересно было этим заниматься. Конечно, после этого, когда меня искали эти с Москвы, искали меня с Москвы, чтобы в мае, когда я вернулся, они искали, чтобы взять меня туда в Москву, пригласить, не взять, а пригласить. Мама спросила: «А что вы его ищете? Что он вам должен что-то или нарушил?» - «Нет, нет, нет, он хороший, он туда-сюда... ». Ну, они как будто там все хорошо: «Пускай он придет в районный КГБ». Мама говорит: «Хорошо». - «Ну, подпишите». Мама говорит: «Я не подпишу ничего, когда он придет, он сам подпишет». Ну, мама у меня в этом отношении очень умно все... Еще был случай у нас дома я был еще маленький, я помню, что папа пришел с друзьями, и там отдыхали, что-то они боролись между собой, и драка началась. И мама говорит: «А ну все выходите отсюда из дома, идите на улицу, идите на дорогу, там разговаривайте, у меня дети, все». Они говорят: «А что ты так?» А она говорит: «Слушайте, сейчас я как возьму сейчас, и даже не успеете выходить». А была у нас собака немецкая овчарка, она видно только ее слушала и папу, но больше ее. Она только пустила собаку, сказала «фас», и как они убегали, я помню, что мама очень оберегала домашний очаг, не разрешала, даже в драгу лезла, если надо там защищать там семью или что-нибудь другое. И я знал, что мама все правильно делает, я знал, что мама никогда не отдаст просто так в обиду или, там, сдаст. Был уверен в этом. Я когда даже с ней разговариваю, даже и сейчас, раньше я улыбался всегда и не могу по-другому с ней разговаривать, она вот серьезно мне рассказывает, что были такие-то... говорю: «Мам, ну, успокойся, ну, что ты. Я дома уже, все. Это главное, я дома, а дальше разберемся». - «Нет, ну, может, Витя, ты подумаешь, там школа все-таки, понимаете, там интеллигентно, все, четко, языки». Я говорю: «Мам, вот интеллигентом был твой... двоюродный брат моего отца, и где он интеллигентно? » […] Tакой у нас считался как герой. Он тоже воевал, ордена очень много. И брат дедушки был с ним. Его потом ловили, там расстреляли и так далее. Внутри как-то с ними поступает. Поэтому говорю не надо, зачем нам влезать в это, это другая структура, другая иерархия. Давай будем заниматься нашими делами, здесь будем друг друга поддерживать. Если я уйду в Москву, я не вернусь. Я сказал сразу, у меня такое чувство, если уйду, я не вернусь, я уже там карьеру буду делать. Или ты создаешь семью и занимаешься очагом и рядом родственники, или ты делаешь карьеру, идешь. Это другое, 2 разные, я тогда еще понимал это. Если я уйду... говорю: «А что ты меня не пустила в Тамбов к друзьям? Думала, что я не вернусь?» - «Да». - «Ну, может быть я бы вернулся, я б тебя увидел, я же тебя люблю, я ж тебя уважаю. Как ты думаешь, я не вернулся бы? Я бы конечно вернулся». - «Нет, ну, там русская девушка, ты понимаешь, это уже другое, это же... ». Она старалась, чтоб здесь остаться, чтобы я остался здесь, как самый старший, как пример остальным братьям, сестрам. Может поэтому я не ушел. Больше для мамы, от мамы. Сильное чувство было к маме. И сейчас онo есть, потому что если что-то надо, я не знаю, я могу не дать детям, жене, а ей дать. Вот такое у меня осталось внутри чувство к маме. Она очень скромная, очень «мне ничего не надо, да я должна сама помочь тебе», и так далее. Я говорю: «Мам, это в прошлом, давай я сейчас могу - помогаю, не смогу - не помогу». Ну, жизнь такая. Примерно так.

With the Independence the OMON are Converted into a Special Operation Team

А до сих пор Вы работаете в ОМОН?

V. Alerguș: Нет, я работал в ОМОНе 1989... в конце получилось у меня 1990-е годы, 1 год 4 месяца. Потом нас расформировали, с ОМОНа сделали батальон специального назначения полиции, появилось слово полиция, уже независимое государство. Потом из батальона нас объединили и создали бригаду специального назначения полиции. Я служил до 1995 года в министерстве внутренних дел, в бригаде специального назначения. И ушел. Но я давно хотел уходить, но, знаете как, не получалось. Как и почему не получалось? Смотрите, 1990 год-1991 - это республика, независимая, я считал, что надо иметь сильный людей, которых... надо защищать республику, держать закон, защищать закон. Потом в 1991 у нас началась война в Приднестровье.

Transnistrian War

https://www.mapsland.com/europe/moldova/large-regions-map-of-moldova

The Transnistrian War

The Republic of Transnistria or the "Pridnestrovian Moldavian Soviet Socialist Republic", as it was first named, split from the former Moldavian Soviet Socialist Republic after its Russian-speaking population refused to be part of the Republic of Moldova founded on 23 June 1990. It proclaimed independence as the "Pridnestrovian Moldavian Republic" on 2 September 1990 and in December 1991 confirmed its independence by referendum. Violence first broke out in November 1991 in Dubăsari/Dubossari during an operation involving pro-Moldovan forces (troops and police) and the Transnistrian Republican Guard, militia and Cossack units. After a period of calm, negotiations failed and several officers of the 14th Army based in Transnistria were placed under arrest. Fighting resumed in March 1992, on a larger scale, supported by the Russian forces of the 14th Army under the command of General Aleksandr Lebed. The 14th Army clashed with the Moldovan Armed Forces on the banks of the Dniestr, around the towns of Bendery/Tighina and Dubăsari. Several hundred people were killed on both sides.

The Transnistrian area is of major strategic importance to Russia: it gives it access to the Danube and the Balkans by bypassing Ukraine; 40% of the country's industrial companies (as part of the USSR military industrial complex) were concentrated in the region during the Soviet era; and it includes a major rail hub for the transport of raw materials.

After a ceasefire was negotiated in July 1992, the United Nations oversaw an agreement with Moldova to leave Transnistria as Russia's area of influence. The ceasefire would be imposed by the peacekeeping force from the Commonwealth of Independent States (CIS) that succeeded the USSR. A UN resolution calling for the full and unconditional withdrawal of foreign military forces from the territory of the Republic of Moldova was adopted on 22 June 2018, but was non-binding and Russian peacekeeping forces remain in Transnistria to this day. Although it has acquired the attributes of a sovereign state and bears its own currency, the Transnistrian ruble, Transnistria is not recognized by any UN member state.

Вы принимали участие в войне?

V. Alerguș: Да, участник войны. Ну, как смотрите, здесь ОМОН, это спец группа, батальон спец группа, бригада спец группа. Да, участвовал, конечно.

У Вас выбора не было?

V. Alerguș: Правильно, Вы правильно сказали, выбора не было, я дал присягу новому государству, не имеет значение уже, я думал уходить, я же говорю, что мои друзья уже попали в Германию, понимаете, привезли мерседес, я вот покатался на мерседесе, я хотел иностранную машину, хотелось. Хоть и была первая машина, была у меня, да, немецкая, бмв. Потом мерседес я купил, уже который я хотел, покруче чем в Афганистане. А потом американскую машину себе купил. Ну, так, развивался здесь на месте как мог. Друзья-"афганцы" уехали в Германию, предлагали мне перейти, жить там. Но что-то я... говорю, я не мог маму бросить, братьев, я был самый старший. Я должен всех поддерживать, помогать, такой принцип. Но, да, независимость, война у нас была с русскими... получилось так, ну, так получилось, я не виноват в этом, и никто не виноват, что так случилось, что объявили там Приднестровскую республику отдельно, и мы начали боевые действия, получилось, защищать наши границы.

Значит, Вы воевали против людей, которых знали со времен войны в Афганистане.

V. Alerguș: Конечно, конечно, да, я знал их.

Ну, что для Вас это...?

V. Alerguș: Понимаете, когда появляется... Я Вам отвечу по-другому. Когда у Вас, Вы не одна уже, а у Вас семья и дети, кого Вы будете защищать? Только себя? Или семью и детей? Понимаете, о чем я говорю?

Да, я понимаю

V. Alerguș: У меня появилась моя страна отдельно.

Я понимаю, но все-таки они братья по оружию.

A Fratricidal War

Нет, конечно, но Вы их знали?

"I don't consider myself a hero in Afghanistan nor [in Transnistria]"

V. Alerguș: Нас осуждали в Киеве, когда я был на слете «афганцев», я как заместитель председателя афганского движения, я когда был в Киеве, они обсуждали вопрос, почему я воевал против армии в 1991-1992 году. А я им говорил, я им объяснял, что ребята, не дай Бог, чтоб на Украине у вас такое было. У нас маленькая территория, маленькая страна, в принципе оккупировать нас, это не проблема для русских, запустите, там, танки, вертолета, самолеты, у нас таких нет оружий. Мы невооружённая страна, а вас территория большая, надо будет поделиться с территорией. И с русскими, я думаю, захотят и венгры взять кусочек, и поляки взять кусочек, и румыны взять кусочек, потому что территория Украины из кусков наших, наша территория там, у вас здесь находится, я говорил им открыто. Они злились очень сильно, и «как так, ты так разговариваешь, наша территория, незалежная Украина, и ты говоришь, что это не наша территория». Говорю: «А вы что, историю не учили? Как Германия и Советский Союз разделили наши земли, отдали вам? Вы что забыли или что? Черновцы, Белгород-Днестровский, Аккерман, кто знает историю это очень такие... Если вы не знаете, вам не интересно знать, это ваша проблема, но это наша война была, не дай Бог, чтоб у вас было так. А если будет, вы поймете, почему я так говорю с вами». Ну, они чуть-чуть меня так то, что... получилось так, что практически у нас посмертно была бригада, 44 человека погибли, все награждены орденами, боевыми орденами, вот, и наша спецгруппа практически там половина ребят тоже награждены, я награжден орденом тоже Штефана Чел Маре, они: «Вот ты как герой, против... ». Я говорю: «Я не считаю себя героем ни в Афганистане, ни здесь. Хоть воевал и там неплохо, и здесь неплохо. Там были одни цели, здесь другие цели были». Там мы не знали куда мы идем и за что идем и так далее. Защищать строй Афганистана, там, народ Афганистана, они не просили помощи у нас. Я об этом же не говорю. Было-было, это история, все, ничего не вернешь, но можно обсуждать эту тему до бесконечности. Можно любую тему развить так, что... разные мнения, разные люди, разные мнения, здесь... Но есть правда, конечно. Правда, что мы должны, не должны были там быть, это правда. Не должны были тоже убивать, стрелять, это тоже правда. И здесь в Приднестровье не должны были тоже убивать, стрелять, ну, что? Получилось так. Конечно, мы встретились с «афганцами», которые с Тирасполя, с той стороны, которые против нас, встречались после войны.

Seven Years after the War in Transnistria, Veterans from Opposite Sides Accept to Meet

Сразу после войны?

V. Alerguș: Нет, не сразу, нет. Семь лет они даже не приходили сюда. Где-то в 1997 мы друг друга начали уже принимать. Мы встречались в Москве, Киеве, Минске, но только не на территории нашей и на ихней. Потом они приходили сюда, даже у нас были передачи совместные. Вот, у меня Игорь, один очень хороший друг-«афганец», он воевал с ихней стороны, его брат погиб, а я получилось... и он, я помню была... журналист задавал вопрос и говорит: «Слушай, ну, прошло столько лет, у тебя осталась вот эта ненависть?» Он говорит: «Ну, я же понимаю, что политическая была обращение, так если политики бы договорились, не было бы войны. А если бы не были там или спецслужбы или там мы были по-другому бы вели вот это направление, тоже бы не было войны». И так далее, много моментов, когда могло не быть войны, но поручилось, что она была, все. Сейчас мы между собой... Я не держу зла на тебя, я ему говорю "Игорь, я не держу зла, я.. пожалуйста, в Кишинев приходи, живите здесь, учитесь здесь, мы должны по-другому друг к другу относиться. Человек должен друг друга уважать, а не просто вспоминать, что ты убил, я убил, значит мы никогда не договоримся". - «Нет, ну, я не могу забыть, у меня брат погиб». Он начал чуть-чуть агрессивно. Ну, конечно, я занимался.... Мне помог, очень мне сильно помог по жизни реабилитироваться, перейти на очень хороший позитив Виктор Панасюк, это учитель по дзюдо, это стиль из Японии, по дзюдо. Это мягкое и жесткое, это сильно... восточные единоборства, это уже другое. Вот я занимался с 1994 года у него до сегодняшнего дня […]. И он меня не только тренировал, да, но и такую мудрость давал: не надо никогда показать силу, не надо никогда обижаться, не надо никогда злиться, не надо никогда делать плохо или, там, мысли плохие, ну, много таких. Ну, я всегда улыбался. И тот стоит, меня спрашивает: «А что ты улыбался? Он говорит, что тебя ненавидит, что вас молдаване, вы убивали, туда-сюда, а ты улыбался». Я говорю: «А что мне плакать? Или что мне злиться как он? Это агрессия, это уже не хорошо». И после этого мы стали очень такими хорошими друзьями с Игорем. Встречались, здесь мы приглашали его здесь на открытие памятника.

А памятники, посвященные памяти погибших в Афганистане, были построены очень поздно тоже наверное? По сравнению с Россией...

V. Alerguș: Да, поздно, поздно, да, да, поздно.

А почему? Из-за войны?

V. Alerguș: Нет, не из-за войны. Понимаете...

Само движение, афганское движение, появилось когда в Молдавии? Все эти организации..

V. Alergus: Ну, в... Я думаю, что когда демократия пошла. Уже когда в 1993-1994, в 1994, не сразу после войны я думаю. Было какое-то общество, да, но оно так.. Но 1994 уже, 1995, 1996, уже более-менее, там уже был у нас кандидат в депутаты, нас брали всерьез уже, да, в парламент был у нас один кандидатура, дали нам, «афганцам». После этого нас очень взяли серьезно все партии, когда приходили к власти, просили «вы не хотите одно место в депутаты?» Даже коммунистическая партия была, Воронин, Владимир Воронин, он сразу понял и пригласил нас на переговоры, в том плане, что мы были оппозиция.

Это было когда?

V. Alerguș: Это было когда они пришли ко власти, не помню, в 2001 году.

Оппозиция у коммунистов?

V. Alergus: Мы были в оппозиции у коммунистов, да. Ну, мы же не были политической партией, это движение было, мы требовали памятники нам, чтоб помогали нам деньгами, чтоб мы построили один памятник в Молдавии.

Кто финансировал памятник в конце концов?

V. Alerguș: Он финансировал. Он сдержал слово.

Первый памятник?

V. Alergus: Ну, первый памятник в Молдавии на республиканском уровне. Как, например, в Париже, единственный большой памятник для Франции, вот так и... Можно так сравнить, но Молдова-Франция, конечно, это далеко, даже не сравниться. Но вот примерно такой пример. Был построен на Рышкановке, Вы не были? Не смотрели еще?

Нет еще.

V. Alergus: Говорят, что он по архитектуре самый красивый в СНГ. Но сейчас не думаю, сейчас, конечно, все республики начали брать пример с нас. То, что добились... но и президент Воронин был очень... он начал очень сильно уважать нас после того, как мы вели с ним переговоры, как мы договорились с ним о том, чтобы он помогал ветеранам войны. И он уделял внимание на это, он сделал нам закон, уже закон... В 2001 году не было закона ветеранов войны. Он первый раз в парламенте дал согласование на этот закон, закон о ветеранах войны. У нас был или как....

O ветеранах всех войн?

V. Alergus: Ну, там получилось Великой отечественной войны, ветераны-афганцы, ветераны других стран, других... и ветераны-приднестровцы. Потому что был вопрос считать это войной или считать это... Там политики придумывали себе как это все правильно оформить, чтобы не давать льгот, не давать помощь, не давать инвалидам, понимаете. Никто не получал. Да, были какие-то датами, потому что когда я пришел с Афганистана, Советский Союз был у нас 50 процентов не платили ни за дом, ни за коммунальные, ни за это... льготы были такие, потом их сняли.

Это было еще в советское время

V. Alerguș: Это советские льготы, да.

Сняли, и потом ничего.

V. Alerguș: Ничего.

A Rehabilitation Center for the Invalids Funded by the Chinese

А сейчас?

V. Alerguș: Потом Воронин когда сделал закон, дал по 100 лей, это сейчас как 5 евро. Нет, но тогда был другой курс, там да, там было все, ну, очень мало, но хоть давали там помощь семьям, которые много, которые... реабилитационный центр построили для «афганцев», есть реабилитационный центр [для инвалидов], китайцы помогли, дали 2 миллиона долларов, я помню, китайцы, китайское посольство.

Китайское посольство?

V. Alerguș: Да, вот китайское посольство.

Интересно. А откуда были такие специальные связи с Китаем?

V. Alerguș: Я не знаю, я думаю, что больше это президент, он коммунист был, и китайцы коммунисты, и я думаю от этого больше, друг друга коммунисты поддерживают друг друга короче, программа такая была, и есть, я думаю, но я не думаю, что сейчас она распространяется на это. Китайцы более по-другому думают как мы, они по-другому думают, не как мы.

Various Actions in the Defense of Veterans: Creation of an Organization, Taking over a building, Sequestration of City Hall Staff, Negotiating with the Authorities…

А сам Вы что-то получаете сегодня?

V. Alerguș: Я даже не думаю об этом. Знаете, почему не думаю об этом? Не думаю получить что-то. Да, мы работаем, почему я говорю генералы получилось у нас хороший сейчас, когда демократическая партия пришла к власти, у нас хороший стал разговор с правительством, хороший разговор с парламентом. У нас были проблемы. Дом, мы захватили один дом здесь в центре города, парламентский дом, мы захватили его, 15 лет держали его. Но не давали документы, мы нарушили закон, все были судимы. Но мы переговорными вели. Я руководил этой группой. И я вел переговоры, вел переговоры, договориться, чтобы нам отдали дом этот законным образом, потому что был закон о том, чтобы всем ветеранам войны давали квартиры, они не выполнили это, и мы считали, что... ну, по закону мы не были не правы, конечно.

Извините, закон это не советский...?

Ну, и что?

V. Alerguș: Решили. Мы решили через 5 лет. Oни отдали нам этот дом через парламент, это демократическая партия, я говорю, что общий язык я нашел с ними только.

Это либерально-демократическая партия...?

V. Alerguș: Нет, не либерально-демократическая, это демократическая партия сейчас. Она была сформирована недавно. Ну, как недавно, она давно, но... перешли коммунисты оттуда, перешли другие, и сделали демократическую партию. Были демократы там, но они все учились в Советском Союзе. Вы не знаете просто система. Вы поймите, когда пройдет 100 лет, тогда не будет Советский Союз, будет другое поколение. Пока есть. Ты учился в Москве, закончил то, ты был педагогом, преподавателем в академии, тоже советский... все это было связано, это, и оно тянет, все равно... Вот, может мои дети, будет все по-другому, пока мы... у нас менталитет такой, меняется, но очень трудно. Хоть я говорю, что я быстро... знаете как, в любой ситуации бросаешь в воду - я плаваю, бросаешь в огонь... как говорится правильно. Я был в Европе уже, смотрел Европу, уже по-другому, другими глазами смотрел на мир, все по-другому.

Но теперь вы участвуете в работе Ассоциации ветеранов Афганистана?

Когда была создана эта организация?

V. Alerguș: Организация, если не ошибаюсь, это было 1994 год, и потом была переименована на святой Георгий Победоносец, там другое название было.

Это первая организация?

V. Alerguș: Нет, там есть еще организации. У нас вот было 33 организации. Ну, ну очень демократическо. Четеры человека организация, понимаете, a здесь было более так серьезно на уровне министерства, силовых министерств. Но я говорю, что задача была одна - сделать закон, помочь ветеранам войны, семьям погибших, инвалидам достойно получить от государства то, что им положено по закону. Если нет закона, значит надо его сделать. Но к этому я всем говорил и говорю, что надо всегда дипломатически, интеллигентно решать юридические вопросы с правительством, с парламентом, всегда на переговоры. Войной или силой ничего не решить. Хоть иногда надо протест тоже сделать правильно. Нам не давала примария там земли и мы зашли в примарию с флагами, уже закрыли двери пока не решат, мы не отпустим. Было и такое, такие случаи были. Но нам дали, дали 68 квартир, вот здесь этот дом, единственный дом, который парламента был, был захвачен, и мы… ветераны войны получили здесь квартиры бесплатно. Было трудно, переговоры были, очень.. где-то лет 5 мы пытались даже с коммунистами решить, хоть они понимали, что надо решать, но не хотели решить, потому что это был бы прецедентом. Другие бы пошли тоже брать другие дома, понимаете, они боялись, чтоб не было прецедента. Хотя я им объяснил, что если вы не решите проблему ветеранов войны, не будете давать, где жить им, они будут забирать ваши дома все равно. Придет время и они решат, пока они молодые, надо им помогать. Старые они ничего не будут делать уже.

The Establishment of Veteran-Consultants in the Power Ministries

Почему процесс помощи ветеранам продвигается так медленно? Государство боится ветеранов?

V. Alerguș: Нет, они уважают ветеранов, но они думают, что как-то это пройдет так рядом, ну, давать им очень много тоже нельзя, потому что потребуют и другие слои населения. Пенсионеры попросят, попросят и другие инвалиды, другие семьи, которые тяжело живут, понимаете. Здесь, конечно, я понимаю их, что они должны лавировать, искать компромисс с нами со всеми. Но мы вот подняли вопрос, чтобы... министр внутренних дел сегодняшний нам очень сильно два года назад помог, он поднял вопрос премьер-министр, чтоб был консильер от ветеранов войны в каждом министерстве силовом: министерство обороны, министерство внутренних дел, правительства, чтоб был консильер от ветеранов, который решает вопросы, которые мы подымаем вопросы, он подымает премьер-министру, мы встречаемся, мы должны решить эти вопросы. В принципе сделали чуть-чуть ближе к власти, нас пропустили близко, пустили. Но посмотрим, что... Вот были эти рефюджи, как беженцы, которые с Приднестровья, да, есть организация, вот где-то лет 10 морится за права беженцев, но последние два года мы вместе с ними и с правительством решили, все-таки нашли способ юридически вопрос решить, отдать бесплатно ветеранам и инвалидам квартиры. Я не получил. Есть шаги демократии, есть шаги правильные нашего движения ветеранского, потому что на сегодня день мы решили объединить всех в одну, скажем так, организацию, чтобы было легче конкретно законы какие менять, кого что помочь, кому. Конечно, очень мало.

Но тот факт, что «афганцы» уезжают зарубеж чтобы воевать, это не беспокоит государство?

V. Alerguș: Беспокоит. Они считают, что мы не воевали за свою страну. Это пример всех государств, даже белорусов. Их сняли с льгот. Почему? - «Ну, вы не воевали за Белоруссию». Или там за Россию, или там за Молдову, понимаете, или за Казахстан. И в Прибалтике тоже так сняли с льгот. Я их понимаю, что новое государство, понимаете, новый строй, новые законы, но человек, он здесь был прописан, был отправлен, он же не добровольно написал заявление, что я иду в Афганистан защищать там, не добровольно. Его же подняли. Я считаю, что государство должно помогать инвалидам, семьям погибших и ветеранам войны, которые нуждаются. Я себя могу обеспечить, работаю, 2 ноги, 2 руки, голова, семья. Дай Бог, чтобы мир и благополучие, и все будет хорошо. А некоторые же не могут себя обеспечить. Есть тяжело […].

Есть ли День ветеранов войны в Афганистане?

V. Alerguș: Вот, но не коммунисты сделали день «афганцев», сделали демократы, уже демократическая. […] У нас 15 февраля - день «афганцев». Даже нам все завидовали, что у нас есть такой день, а у них нет. У нас такой памятник, а у них нет. У нас в каждом районе практически построили памятники всем погибшим в районе, района, где есть погибшие.

Интересно, что демократы, а не коммунисты.

V. Alerguș: Нет, памятники начали строить коммунисты.

Я имею в виду День «афганцев»…

V. Alerguș: А день, да, день Афганистана, да. Так получилось, что у нас даже был Михаил, представитель «афганцев», он был и депутатом от нас.

А сколько сейчас у вас депутатов «афганцев»?

V. Alerguș: Не знаю, два или три. В разных партиях. В социалистической сейчас есть.

Можно ли сказать, что война в Приднестровье была шагом на пути к политической активности афганцев?

V. Alerguș: Да, да, да. Был костяк, который воевал а независимость республики, это были «афганцы». Конечно, конечно, конечно. Они знали как воевать. Остальные очень слабо, очень мало, очень неподготовленые. Бригада специального назначения воевала, остальные... Поэтому 300 погибших за короткий срок, 300 погибших. У нас за 10 лет Афганистана 301 погибших. 301 погибших и 4 пропали без вести за 10 лет. А здесь за...

Несколько месяцев...

V. Alerguș: Да, да, столько погибших. И раненых тоже, тоже 300 с чем-то раненных, инвалиды 1-ой группы, 2-ой группы, 3-ой группы.

Mercenaries

Есть ли у вас афганские товарищи, которые отправились воевать в Украину?

V. Alerguș: Я не интересовался этим вопросом. Я не интересовался этим вопросом, ну, как Вам сказать, у нас хватало своей войны. Если кто-то хочет или хотел или хотят увидеть, что такое война, пускай идут. Я не советую.

Ну, Вы не в курсе, что кто-то из Ваших знакомых уезжал...?

V. Alerguș: Если даже в курсе, я не хочу на эту тему вообще говорить. Почему? Мне не интересно это. Конечно, в курсе. У нас среди своих ветеранов войны практически мы знаем где, в каком районе, какие ребята, есть они боевые, а есть просто «афганцы», а есть боевые «афганцы». Но если у нас, например, у меня, которые со мной служили в мои годы, есть два, 181 полк они служили, дальше чуть от меня, они имеют два за отвагу, за боевые заслуги медали и Красную звезду, и имеют еще за Приднестровье Штефан Чел Маре, тоже такой орден боевой. Очень скромные ребята, в селе живут. Ну, где-то в крови есть, у какого-то процента населения, что они боевые какие-то, не знаю. Или это от генов или что-нибудь такое есть. Я видел, как они... Но когда начинается война, для нас это как стихия, как воздух. Вот это есть, это плохо в человеке. Когда боевые действия - это мое время, а ничье время. Было такое состояние, когда пытались поджечь парламент, здесь у нас был переворот, там, туда-сюда, мы сказали, зашли в парламент, сказали: «Никто не захватит ни парламент, никто не имеет права государственные учреждения поджигать или там это». У нас такой инстинкт защищать что-то, демократию, там, я не знаю, республику, я не знаю, людей. Но вот есть, конечно... Интересно, Вы же понимаете прекрасно откуда это идет и как идет, и демократия как иногда делается. Мы все это прекрасно понимаем, «афганцы» и приднестровцы.

Вы сказали, что в течении 7 лет Вы не общались с ними, да?

V. Alerguș: Конечно.

The Committee on Internationalist Warriors

Но Вы тоже говорили, что Вы встречались с афганцами в других странах?

V. Alerguș: Да. У нас были, у нас структура афганская, да, и там председатель был Руслан Аушев, да, герой Советского Союза, бывший президент Ингушетии, председатель. Вот при нём мы очень сильно развились как дружба, как знакомства друг с другом, как помощь, как проекты совместные, мы зарегистрировали организацию в ООН, мы были в Америке, в Европе, мы начали узнавать друг друга, делиться друг с другом, с другими ветеранами войны с Франции, с Италии, Германия, там, с Англии, там, с Америки. Были слеты, семинары совместные. Интересно. Первый раз он пришел сюда, с его помощью, с его подачи президент Воронин тогда, как коммунистическая партия дала нам деньги на постройку памятника. Он очень такой влиятельный, очень такой авторитетный человек. Между прочим, он начальник штаба, мой начальник штаба полка. У меня военный билет есть, знайте, ставят штамп, что ты воевал. Воинская часть, там, тра-та-та, имеет льготы, там, туда-сюда, штамп и подпись Аушев. Я когда был в Москве, встречался с ним, он сказал: «Виктор, давай будем дружить, давай будем развивать это». Потому что русские его сильно, не знаю почему, но не приняли, не давали ему, хоть он дослужился до генерала-лейтенанта, но видно, что-то он, когда была война в Чечне, он помогал родственникам что-то там, когда чеченцы приходили на его территорию отдыхать, там, лечиться, он давал им возможность. Русские видно посчитали, что то это предательство, я не знаю.

А кто сейчас владеет этой организацией?

V. Alerguș: Ковалев, да, Сергей Ковалев. Но он, он был московский там, был депутатом. Не Аушев. Конечно, это не сравнится с Аушевым. Он был, тот был командир как... Он привез командующих армией, маршалов привез сюда, он сделал, конечно, большое дело сделал, когда нам организовал приезды... конечно, президент Воронин, он был бывший министр внутренних дел, и он когда пришли эти, он стоял ровно так, что пришли маршалы, тяжелая артиллерия, два раза герои Советского Союза, там три раза Красной звезды, там с Украины пришли мои друзья тоже пришли сюда. Воронин общался, говорит: «Виктор, Виктор, Виктор, они же...» - «Да, да, господин президент, но, понимаете, должны закон издавать, должны финансировать, мы должны помогать, мы должны. Мы же не хотим в оппозицию воевать с вами. Мы не хотим. Мы хотим, чтобы вы подняли наш уровень жизни инвалидов, семей погибших». Он тогда начал, вот это началось все. А до этого было как-то так. Не хочу на эту тему. Я сильно тогда даже в движении старался не участвовать. Я старался больше семью, зарабатывать и учиться, заниматься восточными единоборствами, ездил за границу, по странам, ездил в Японию, там и так далее.

An Interior Minister's Voluntary Consultant

Но чем Вы занимаетесь сейчас?

V. Alerguș: Сейчас общественная работа, занимаюсь... У меня есть свой бизнес, есть добавочно как волонтер, консильер министра внутренних дел, потому что я не хочу на должность, я не хочу иметь, как вам сказать, чтоб я зависел. Остальные все на должности, и Корупчанов, и другие, которые министерство обороны там, все на должности. У меня есть как волонтер консильер, помогаю, советую, что больше уделение внимания ветеранам войны. И министр это понимает и принимает, и премьер-министру это... ну, можно сказать что мы лобби делаем для движения ветеранов войны. Так правильно. Я считаю, что надо... Когда-то мне, лет 15 назад, когда был Руслан Султанович здесь, он мне сказал: «Витя, Вы хотите добиться чего-то?» Я говорю: «Да». - «Вы должны идти в политику. Вы должны найти способ давления на политиков, показать свою силу, ум, братство, вот это братская там ваша.. дисциплину как организация серьезная, тогда вас возьмут всерьез. А до этого, если вы будете отдельно все, вы не решите никакой проблемы». И так и было. Пока мы не объединились... Это было тяжело, конечно, собирать всех, уговорить всех, объяснить, что так правильно, что так надо, демократы строится на... не просто на либерализме или на этой... есть и дисциплина. А дисциплина, это, что если мы идем вместе, значит, мы определяем кого-то депутатом или мы выдвигаем или мы имеет партнерство с какой-то партией, это не означает, что мы должны вот так. Это означает, что мы продвигаем свои планы, идеи и стратегии для развития помощи инвалидам, семьям погибших и так далее. Это означает. А кто-то хочет в политику? Например, я в политику до сих пор не пошел, потому что не хочу.

Kак советник, вы не занимаетесь политикой?

V. Alerguș: Ну, можно сказать, что мы делаем политику, я же говорю, что это лобби. Можно считать, что это, как Вам сказать... Например, нас российское посольство приглашает, американское посольство, другие посольства приглашают и так далее. Мы идем, все, туда разговариваем, но вы можете нам решить вопрос, например, протезов? Американцы говорят: «Да, мы можем». Мы решаем. Российское посольство говорит: «Вот мы можем помочь машины для инвалидов». Я говорю: «Вы не можете, у вас нет машин для инвалидов, это на Украине, мы с украинцами решим». Ну, вот так. Ну, культурно, так, не отказываем. Приглашают нас на день... мы... У каждого посольства есть своя политика. Ну, конечно, свои интересы.

"As they say in Russian:You Can't Brag About the War"

А если можно, маленький последний вопрос, у Вас есть сын?

V. Alerguș: Два. И дочка.

Как бы вы отреагировали, если бы ваши сыновья сказали вам, что они хотят стать профессиональными солдатами?

V. Alerguș: Это их выбор. Если ему нравится, если он считает, что это профессия, что это достойно, почему нет. Я бы не хотел, я бы не хотел, чтобы он стал военным. Не от того, что не надо служить родине, да, не надо... все-равно кто-то же должен защищать или служить, все-равно, она жизнь такая, что надо иметь. Все равно государство без армия это... не знаю. Можно и без армии, но если много денег как в Швейцарии. Или там, я не знаю, и то там есть армия маленькая. Но, конечно...

Сколько им лет?

V. Alerguș: Ну, вот у меня дочка старшая, 24 года, она уже замужем. У меня сын, ему 19 лет, 20 уже будет. И у меня сын уже 4ый класс, самый младший.

Они знают ваше прошлое?

V. Alerguș: Знаете как, я дома вообще не разговариваю на эту тему, и развивать эту тему.. больше жена мне иногда показывает передачи или что-то по телевизору или я когда... я же раньше был председателем, как сейчас, например, у нас лига кавалеров ордена Штефана Чел Мари, которые воевали за независимость, я создал организацию, мы сделали флаг, сделали конституцию. Мы придвигаем правильную идею, то, что кто воевал и кто достойный, должен иметь свое место в обществе, в государстве, и это правильно. Значит, если нет такого, значит нет государства. Если не помогает тем, которые воевали за независимость или там и так далее за ценности республики, или там послали на какую-то, за ними не смотрят, не поддерживают, значит нет медицинского обслуживания, там, не знаю, помощи, значит это… Я считаю, в это государство, надо идти к другому государству взять гражданство.

Вы детям не рассказывали про Афганистан?

V. Alerguș: Не знаю, знаете, они жили просто растили, жили в семье у меня чуть-чуть, у меня дисциплина была такая, чуть военная в том плане, что у меня четко знает каждый место где сидит, где кушает, где.. что надо делать, и они знают, что должен помочь маме, они знают, что нужно правильно себя вести, учиться, там, заниматься спортом, там, заниматься собой там и так далее, не нарушать закон, ну, в принципе, это я им давал. Но рассказывать про войну, как убивали...

Они никогда не спросили?

V. Alerguș: Ну, старший сын у меня спросил, два раза был разговор с ним, но я старался, знаете как, умолчание и поддержка иногда человеку дает стимул узнавать, он должен сам узнавать, что это такое война, где это было, он, я думаю, по интернету прочитал очень много. Я думаю так. Я не сторонник, как сказать, не сторонник это толкать, это нехорошо. Война - это такое дело, это нехорошее дело. [смех] Война - это, как говорят по-русски... кичиться этим нельзя. Это не достоинство. Человек придумал атом, или придумал что-то для человечества. Ну, конечно, оно есть и будет это, что любая страна имеет армии, и, конечно, должно иметь и солдат, и офицеров, и своих героев. Это и новое поколение. Я не знаю, если... я его брат всегда на памятник, когда мы цветы ставили, когда погибшие, когда вспоминали, он бывал со мной, например, на встречах. Он это все чувствовал. Там, журналисты спросили его: «ты знаешь, что отец твой ветеран? Что такое ветеран?» А он такой, нагловатый чуть-чуть был, когда был маленький: «Мой папа воевал. Ветеран - это люди, которые воевали за страну, за дело» Ну, такой пример. Тот говорит: «Откуда он знает это?» Он: «Нет, я не знаю, но я слышал по телевизору». Дети уже берут информацию с телевизора, с компьютера, с интернета берут и так далее. Не от родителей, не передается лично. Он сейчас идет на стрельбище стреляет сам, идет там водит машину так, игры какие-то придумывает какие-то, это, сейчас играет… Англия, Германия, и в России один играет, что-то в четвером играют в одну команду. Какие-то игры там стратегические, я не лезу в это. Я даю, чтобы он сам, самостоятельно… Bот до сих пор, мы смеялись с женой три дня назад, смеялись, что он как ребенок. Ему 20 лет, он ниче, играться с этим маленьким братом, что-то шутили там. Но это хорошо, я себя чувствую хорошо, когда так. Почему? Потому что дети растут в своем приятном, хорошем, там, без войны - это самое главное.

Спасибо большое.