Interview with Military Chaplain Sergei (Murad) Putilin, Conducted in Kyiv (Ukraine) 26 January 2019 (RU)
Index terms
Keywords:
Chairman of the Grace Muslim religious community in Kharkiv. Putilin became an imam in 1996 and has been serving as a military chaplain since 2015. As a chaplain, he has served with the Crimea Company, an international peacekeeping battalion named after Sheikh Mansur comprised of Muslims from different units.Countries:
UkraineResearch Fields:
Oral History ProjectOutline
Top of pageEditor’s notes
This interview was conducted in association with the Oral History of the ATO (Anti-Terrorist Operation) project, which began in 2015 and aims to collect and publish oral testimonies of participants and eyewitnesses of the Russian-Ukrainian War.
Full text
About Me
S. Putilin: Все начинается с именем Бога всемогущего и великого. Меня зовут Путилин Сергей Владимирович. Я родился в Харькове. Больше 20 лет назад, в 1996 году я принял сан. И нужно сказать, нахожусь у истоков исламского возрождения здесь в Украине. Я являюсь главой мусульманской общины «Милость» города Харкова. Она входит в состав харьковского Исламского культурного центра. Наверное, года с 2002–2003-го я уже плотно работал в области исламского образования среди мусульман. У нас есть школа изучения арабского языка, культуры Востока. Я преподаю в детской школе культуру Востока, преподаю исламское воспитание, некоторые мусульманские дисциплины. У меня есть, можно так сказать, начальное религиозное образование.
Расскажите, почему вы пришли к исламу в те далекие годы. И почему вы взяли себе имя Мурад?
S. Putilin: Ислам – это чистый поиск, духовный поиск. И я думаю, наверное, по тому образу жизни, по которому я жил, может быть, по ментальности определенной. Ислам был для меня близок, на самом деле. Потому что ислам чем отличается от других религий? В исламе Бог есть Бог, творец, создатель, вот есть я – его слуга покорный. И я должен выполнять его законы и служить ему. То есть между мной и Богом нет никакого посредника, никакого предстоятеля, ни объекта, ни субъекта, ничего. Есть я и он. Конечно, были причины в жизни определенные – верить. Ведь я был полнейшим атеистом. Ну, потому что это было еще в советские времена. С этого атеизма постепенно, постепенно такая трансформация происходила. Из атеиста сначала превратился в уфолога (думал, что есть какие-то инопланетяне), потом еще в кого-то. Потом в христианина. Я думал, что христианство это мое. Но меня отпугнули иконы. Ну, не то, что отпугнули, я не принял это. Потом ходил в библиотеку, взял какую-то книгу об исламе. Хотя на то время все книги были с советским уклоном. Но мне одна книга попалась, я как сейчас помню: называлась она «Воскрешение наук о вере», автор – Абу Хамид Аль-Газали. Две третьих книги я абсолютно ничего не понял, потому что там была исламская философия. Но что-то меня... Это было, видать, то, что я искал. Я жил тогда в Москве. Ну, так потихоньку пошел в мечеть, посмотрел, что, как, узнал. Вообще, при принятии ислама есть определенные, как бы сказать, ритуалы. Когда принимаешь ислам, ты должен при свидетелях объявить о своей вере. Со мной тогда никого не было. Я сам для себя понял, что я мусульманин. Так я пришел к исламу. Ну, а потом уже, конечно, начал развивать, развивать это всё. Тогда в Харькове чтобы увидеть женщину в платке – это было нереально вообще. Конец 1990-х годов – нереально. Не говоря уже о продуктах халяльных или еще о чем-то. А Мурадом предложил меня назвать один мой друг. Есть книга, наверное, читали Толстого – «Хаджи-Мурат». Вот друг и предложил: «Хаджи-Мурад». Вообще, не обязательно менять имя. Ну, я как бы захотел.
А чтобы быть священником, вы где-то обучались?
- 1 Likbez was a term used by the Soviet government to describe the campaign to eliminate illiteracy. I (...)
S. Putilin: Школа была такая мусульманская, трехгодичная. Она не для имамов, а просто дает ознакомление с исламом, с вероубеждением, вероучением. Ну, я эти азы принял. Понимаете, ислам более-менее начал становление свое в Украине где-то с 2003-го. Кого-то могли послать куда-то учиться. А у меня был такой возраст, что уже ехать нельзя. Я принял ислам – мне было почти 30 лет. А, как правило, во все исламские университеты берут максимум до 25 лет. Поэтому это больше жизненная практика. И у нас, конечно, есть обучение, которое мы проводим среди наших имамов, среди председателей общин. В Киеве есть такая крупная организация «Альраид». Там часто проводятся семинары, проводятся, скажем так, ликбезы1.
А сейчас харьковская мусульманская община расширяется или как она?
S. Putilin: Харьковская община большая. Потому что, во-первых, Харьков – город студентов. Студентов много. В Харькове около 6 мест, где можно помолиться. Есть только одно культовое место, где сооружена мечеть. Единственное. На улице Ярославской. Это историческая мечеть, которую большевики разрушили. Она давно стояла. Там был целый комплекс: мечеть, комната для путников, классы для обучения. Ну, целый комплекс. Большевики всё разрушили «под ноль». И где-то в 2004–2005 годах эту мечеть выстроили на старом фундаменте. Сейчас стоит красивая мечеть. И это единственное культовое сооружение. А так, у нас есть исламские центры, где собираются общины. К примеру, на пятничную молитву у нас приходит где-то 1000–1500 человек. Студентов много. И рынок есть большой, там пакистанцы, узбеки, афганцы, разные азиаты, кавказцы – очень много, целые ряды. У нас там есть пакистанская площадка, афганская площадка. Заходишь – как будто на восточном базаре.
А имаму можно совмещать светскую работу или только быть имамом?
- 2 KhTZ refers to the Kharkiv Tractor Plant, one of the largest enterprises in Kharkiv.
S. Putilin: Можно, конечно, можно. Я и совмещаю. Занимаюсь бизнесом. Потому что председатели общины, имамы вообще деньги не получают. Это для меня как общественный труд. На самом деле, ты должен понимать, что если не ты, то кто это будет делать? То есть все равно кому-то это надо делать. Мы сидели как-то недавно разговаривали: если бы 2014-м, в 2015-м мы это не делали, этого бы никто и не делал, на самом деле. Потому что мусульмане инертные. Почему? Их украинское общество не принимает, не дают ознакомления с ними. Знаете, я сам родился в Харькове, есть такой район ХТЗ2. Это такой район, скажем, хулиганский, такой пролетарский: одни заводы, заводы. Вот нам там в 1970-е годы приходилось выживать. Или ты должен был что-то делать, чтобы тебя признали, или на тебя сядут как на ослика. То есть ты должен был выбирать. И ты понимал: если ты это делаешь – значит, ты должен это делать. Тогда у тебя есть какой-то рост определенный: во дворе или на улице, или в школе, или в классе, или еще где-то. И в исламе точно так же. Я понимаю, что если я украинец-мусульманин, не буду двигать ислам… Не потому что я хочу, чтобы все украинцы были мусульманами. Да, может, это и хорошо было бы. А хотя для того, чтобы люди узнали, какие мусульмане. Ведь ислам – это религия. То есть это такая же религия, это такая же связь с Богом, которую Бог посылал иудеям, христианам. То есть это не выдумка, а это, действительно, как конституция жизни. И поэтому по ней ты должен жить, работать.
Maidan
- 3 Sasha the Stomatologist is informally used as a nickname for Alexander Yanukovych, a son of former (...)
- 4 Sergei Zhadan is a Ukrainian poet, prose writer, translator, volunteer, radio presenter, musician, (...)
- 5 ODA refers to the regional administration.
- 6 After the mass shooting of Maidan activists in Kyiv in February 2014, pro-Russian mass demonstratio (...)
- 7 Iuzhny Post is a volunteer center formed in the spring of 2014 that was based at Kharkiv’s Iuzhny R (...)
- 8 PTSD people refers to veterans with symptoms of Post-Traumatic Stress Disorder, or PTSD.
S. Putilin: Ну, как бы мы жили и жили спокойно, никого не трогали, и нас никто не трогал. Пока не начался 2013 год. Я как сейчас помню, у нас было собрание в в ноябре месяце. Мы ехали в Луганск, в луганскую мечеть. Муфтият, который возглавляет Саид Исмагилов, проводил собрание, и мы из разных регионов ехали в Луганск. Я помню, как сейчас, ехали с одним братом на машине, снежная такая дорога, радио работало. У нас Коран в машине. Мы по радио слышали, что там произошло в Киеве: студентов побили, что-то такое. Ну, и мы приехали все, собрались рано утром. Потому что у нас рано утром завтрак. Мы кушаем. Собираемся. Много ребят. Потому что община очень большая. У нас практически в каждом крупном городе Украины есть община. Были из городов Донецкой области: Снежное, Кировское, Донецк, Макеевка, Авдеевка, Докучаевск – это те территории, которые сейчас оккупированные. И вот мы тогда собирались. Сидели, завтракали. Там такое помещение специальное для обеда. Ребята с Киева приехали. Мы сидели: что там произошло в Киеве, как там, что? Такое ощущение было, что воздух как гудел. И действительно, была такая ситуация. Притом, знаете, Харьков – город такой, как бы торговый. Потому что его убили как индустриальный город. И вот этот огромный рынок «Барабашово», который один из самых больших рынков. Туда приезжали скупиться и с Москвы, и с Ростова. Там вся Россия паслась. И поэтому облагали налогами. Сын Януковича (этот Саша «Стоматолог»3) забрал этот рынок. Там целая история была. Очень много мусульман, которые наши прихожане, работают на рынке. И рассказывали: «Обложили оброками», «Невозможно работать», «Не хочешь – уходи». И это как бы, ну, не то что складывало настроение. Но действительно была ситуация. Налоговики бесчинствовали. Милиция бесчинствовала. Воздух гудел. Что-то должно было быть. Такое было ощущение. Может, и что-то будет. Такие разговоры у нас были. Ну, и у нас было собрание несколько дней. Потом мы разъехались. И вот потихоньку начался Майдан. Начался Майдан в Киеве, в Харькове. В Харькове начали выходить под памятник Шевченко. Мы сразу как бы откликнулись. Ну, не все, но сразу откликнулись. Семья моя. У меня есть фотографии, где мы там с детьми, с внуками. Мы в футбол играли с ребятами по вечерам. После футбола идем на Майдан. Ничего не предвещало. Всё тихо, спокойно. Пока это не переросло у нас в Харькове в противостояние – где обладминистрация (это площадь Конституции сейчас называется) и стоял Ленин. И, получается, со стороны Ленина были приверженцы вот этого, скажем так, демонизма. А с этой стороны как бы стояла такая площадка открытая, был микрофон, там были ребята: и Жадан4, и другие. Понимаете, мусульмане, на самом деле… Вот почему это проблема большая? Этнические мусульмане, скажем, арабы, кавказцы или татары, все равно являются такой закрытой группой. Потому что постоянно было давление на мусульман. Постоянно было притеснение. И мусульмане привыкли жить своими группами, варясь в своем пространстве. А мы вот, мусульмане-украинцы, понимаем менталитет украинцев, это наша нация, наш народ, это всё для нас близко. Мусульмане не-украинцы, так скажем, стоят в стороне от тех процессов, которые происходят, боясь, что могут их выгнать, как-то нагнуть, попросить лицензию или лишить гражданства, или их начнут проверять, каким образом ты это гражданство получил. Потому что у нас, вы знаете, взяточничество, вымогание – это же сплошь и рядом. До сих пор это всё есть. И поэтому практически нас 5–7 человек (до 10), которые участвовали в харьковском Майдане. Потом уже было противостояние физическое, когда был захват ОДА5. Просто в тот день мы не пришли, когда ОДА захватывали. Мы не каждый день ходили. Потому что я не в самом Харькове живу, а в пригороде. Нам надо было приезжать. Но я видел, как машинами, автобусами приезжали с Белгорода, вот этих русских6 привозили. Конфликты были, и конфликты такого порядка, знаете, именно силового вот у нас с ними. Ну, и, конечно, слава Богу, Харьков не получилось забрать, не отдали его. В Харькове есть военное училище, танковое училище и полигоны – недалеко от моего дома. Начался 2014 год, взрывы, танки стреляют, техника передвигается. Притом Харьковская область граничит с Белгородской. И к тому же от моего дома до границы где-то километров 20–22. У нас самое близкое место есть – это край Харькова, 13 километров – и уже граница. 70 километров от Харькова – уже Белгород. Поэтому соприкосновение, и получается вот такая ситуация была, что неизвестно, чем могло закончиться. Среди наших мусульман в нашей харьковской общине такое наблюдалось. Многие, понимаете, воспринимают Россию как старшего брата, как помощника. Знаете, вот их генетическая память… Современное поколение настолько придавлено, что они как через искривленное стекло смотрят: вроде бы как Россия – помощник, не понимая всей подноготной, что это выстраиваются определенные комбинации, схемы. И вот у нас очень много мусульман (это, к примеру, мусульмане с северной Африки: марокканцы, алжирцы, сирийцы), которые до сих пор считают, что Россия – это помощник, что она действительно как бы донор, и все такие вещи. И как бы всё это потихоньку в Харькове начало затихать. Каждый своими делами занимался. Я председатель общины, мы своими делами занимаемся. Организовался Южный пост7. Начали наши девчата туда ездить, готовили плов, привозили казаны. У нас даже есть грамоты от Южного поста за 2014 или 2015 год, по-моему. Вручали мне с женой. Нас собирали в церкви протестантов. Там есть такая Алла Фищенко. Ну, это как бы жена моя этим занималась. До сих пор мы ходим в харьковский госпиталь, психиатрическое отделение, где лежат ребята ПТСРщики8. Наши девчата ходят, с ними плетут всякие вещи. И мы ходили, там фильмы показывали. Ну, короче, работа какая-то проводится.
War’s Outbreak
S. Putilin: Когда началась война, как изначально я говорил, мусульмане были как-то отдельно. Многие мусульмане как бы говорили: «Нас это не касается. А что нам дает эта Украина? Ну, что она дает? Мы мечеть построить не можем». Мы, например, в Харькове кладбище не можем себе выбить. Мечеть построить – землю не можем взять. На каждом клочке строятся церкви, а мы не можем этого. Говорят: «Дай миллион долларов – будем делать». Были мусульмане, которые пошли на фронт, но мы даже не знали, кто куда пошел. С разных точек: крымские татары или азербайджанцы, чеченцы – все как-то тихо, сами по себе. И вышло так, что погиб один брат в 2015 году. Он лежал в Днепре, в больнице имени Мечникова. И к нам обратились с захоронением. Знаете, большая проблема вообще у мусульман из-за того, что не-мусульмане, которые здесь живут, не понимают сути мусульманской религии (ислама). Если бы они понимали, то было бы очень много точек соприкосновения. Очень много. Это просто такой лирический отход. Я недавно был в АТО и общался с одним человеком. Он генерал, в отставке. Хороший брат. Взрослый, конечно. И он мне рассказывал одну историю. Говорит: «Мурад, ты знаешь, я тебе расскажу об исламе. Вот Мухаммад – это был, вообще, разбойник. Он нападал на караваны». Он столько рассказал. Ну, я слушал-слушал. Говорю: «Ты, брат, закончил? Давай теперь я тебе расскажу, как было на самом деле». Когда я ему рассказывал, он говорит: «Я в шоке. Я не знал, что это так». Действительно, так. Знаете, я когда-то читал в Харькове лекцию об исламе. Завкафедрой философии (религиоведения), который преподавал студентам (это давно было – в 2000-х годах), ввел тогда такое ноу-хау. Когда был урок по той или иной религии, он приглашал адептов этой религии, и они как бы рассказывали. Он пригласил и меня. На лекции он сел впереди. Много было, человек 300, наверное, поток сидел. И я им как начал… Он сидел (а он такой парень с усами) и жевал усы. Вот. А потом, когда лекция закончилась, он подошел и говорит: «Мурад, нас же учили чему-то, тогда в советские времена в институте. Я даже понятия не имел». И в этом большая проблема, что зачастую нам не дают площадку, для того чтобы мы могли показать, рассказать об исламе. Люди бы знали мусульман, то было бы намного проще. Знаете, я ездил в «Правый сектор», и там была такая рота – «Крым». Есть такой легендарный командир, позывной «Татарин» – Марлен Мисиратов. Он два раза в плену был, бежал раз из плена. Его раз выкупали. Ну, не выкупали, а меняли, в 2015 году. Вот он попал в плен, может, помните, когда было нападение на автобус, где человек 15 погибло из «Правого сектора». Вот мы ездили к нему туда. Я там в подразделении читал несколько раз лекции. Потому что ребята немусульмане имеют отношения с мусульманами. И зачастую бывают вещи, которые как бы могут спровоцировать конфликт или негативное отношение. И всё по причине того, что мы не знаем об исламе. И если вернуться назад. Этот парень погиб, и надо было его хоронить, надо было его мыть. А мы не просто хороним. Какой бы труп ни был, мы его омываем или протираем. Потом смачиваем благовониями, заматываем в кафан. После этого читается «Джаназа» – молитва по умершему. Читают ее только мужчины. Потом везут его на кладбище, вырывается могила, в определенном направлении. То есть, у нас есть свои обряды. И вот именно когда обратились в 2015 году, мы поняли, что на фронте мусульмане есть и что нам нужно доносить братьям, которые там находятся, возможность исповедывать свою религию, стараться каким-то образом доставить продукты халяль, который у нас есть, мясные или колбасные. Потому что, знаете, с хлебом и консервами много не навоюешь. И вот уже в конце 2015 года мы зарегистрировали Капелланскую службу мусульман Украины. Я являюсь главой этой организации. Ну, и начали работать. Но, как «выяснилось», у нас мусульман в армии нет. Ну, как всегда. И нам пришлось что делать? Мы начали тихо-тихо ездить в зону АТО и искать. Но искать как? Конечно, через Фейсбук: где-то аватарка, где-то фотка, где-то что-то. С кем-то списались: «А вы где?» – «А вот там». – «А мы с Днепра». – «А где вы?» – «Мы там стоим в Малиновке». – «Мы в Песках». И вот таким сарафанным радио туда-сюда, туда-сюда. Но, знаете, был еще один большой плюс. В начале 2016 года, может, в феврале-марте месяце, я познакомился с одним человеком. Он живет в Америке, но сам из Днепра, Макс. Такой человек мира. Он меня нашел и говорит: «Я понял, что вы мусульмане, вы капелланы. Вот я хотел вас пригласить». И он меня пригласил на школу капелланов. Это протестантская школа.Я поехал туда. Она проходила в Черкассах. Вы понимаете, мы искал способы работы. Но чтобы это не было как бы отсебятина, а как то было урегулировано, чтобы это было связано с разрешениями определенными, с возможностями не пробираться где-то, а четко приезжать, то есть как положено. Может, неделю были эти курсы. Ну, конечно, ребята – протестанты, знаете, у них свое. Ну, слава Богу, всё было толерантно. Был там один протестант, из какой-то новой церкви, Валерий Ильич. Хороший такой человек. Он, кстати, сам полковник в отставке (летчик). Был пилотом у Кучмы, на вертолете. И мы с ним как бы так очень близко сошлись. И он говорит: «Мурад, это наша одна страна. Мы делаем одно дело. Среди людей есть как мусульмане, так и христиане. Если где-то увидите христиан – направляйте к нам. Если мы где-то увидим мусульман – направим к вам». И, действительно, один брат (я тоже капелланов братьями называю, конечно) Паша Царевский. Он позвонил и сказал, что в Счастье есть ребята. Они приехали как протестанты к своим, а оказался там есть парень-мусульманин. И наш брат капеллан – Тимур Беридзе – он имам в мечети Северодонецка, командировался туда. Поехал, познакомился. То есть выходит такая совместная помощь, работа в том, чтобы каждый мог выполнять свою деятельность. Потом мы были на акциях, связанных с блокадой торговли с Крымом. И там знакомились с одними, с другими ребятами, обменивались телефонами. И это был для нас такой большой толчок – то, что мы менялись телефонами с капелланами других конфессий: и с Киевского патриархата, и с протестантами. Давали визитки, давали свои карточки. И потом кто-то звонил с 72-й бригады, 57-й бригады: «Вот у нас был капеллан (такой-то), он дал твой номер телефона. Алейкум салам. Как ты? Что?» И всё, у нас уже ведется картотека: это такой человек, это такой человек… Потом мы познакомились с Адамом Осмаевым, с Аминой Окуевой. Ну, потому что они мусульмане. У нас такая история была. Мы ездили на чем попало: и на поезде, на чем получалось. И нам Амина с Адамом отдали машину. Название у этой машины было «крокодильчик». Машина эта с 2014 года воевала, она из-под Дебальцево выходила с окружения, такая знаете, боевая. Мы потом ее переименовали, назвали «дракончик». Потому что она «летала». Несколько раз она нас спасала из таких ситуаций. Раз вообще мы чуть не заехали в Донецк. Проехали все блок-посты, выехали чуть ли не к сепарам. Но, благодаря тому, что это джип, мы всякими оврагами – и выехали.
Muslims in the War Zone
- 9 ASAP Khottabych, or the ASAP Khottabych Charitable Foundation, is a charity whose name is derived f (...)
S. Putilin: Где-то в 2017 году мы познакомились с Олей Башей, позывной у нее «Кроха». Она киевлянка, парамедик. Ну, как парамедик? Сама по образованию юрист, а когда начался Майдан и война, она стала работать с АСАП «Хоттабыч»9. Они с 2014 года ездили, вытягивали ребят. И эта Оля Башей была в Луганском аэропорту. Она такая невысокая, маленькая девочка, но ее там называли «метр ярости». И у нее произошла такая ситуация. В аэропорту были раненые, надо было поехать, вывезти ребят. А те ребята, которые находились здесь, ехать не хотели, потому что это верная смерть. И Оля там плакала: «Как же? Там они гибнут». И один кавказец подошел к ней и говорит: «Чего плачешь?» Она рассказала: да вот так и так». Они вместе поехали, слава Богу, и привезли раненых ребят. И она: «Как это все?..» Он говорит: «Это вера мне так моя дает». И вот она потихоньку-потихоньку и приняла ислам. Она сейчас советник Министра обороны по врачебной части: по госпиталям, по раненым. Она награждена Орденом княгини Ольги. Такая, хорошая девчонка. И, знаете, Бог милостив, он через нее открыл нам больше пространства. Потому что мы начали официально делать разрешение с Генштаба. Оказывается, что мусульмане есть. Не сказать, что их много, но есть. И не пять, не десять, не 20, а больше. Есть и погибшие, и раненные, есть, которые уже отслужили – уехали. Есть, которые сейчас служат. Есть, которые контракты подписали. Вот я с ребятами, которые сейчас на полигоне, на связи. Но проблема в чем? Проблема в том, что люди не понимают, что мусульмане они чуть-чуть другие в плане исполнения своих религиозных обязанностей. Мы пять раз в день молимся. Если человек соблюдающий, ему надо дать возможность помолиться. У него есть другая пища. Понимаете? К примеру, борода. Сейчас, конечно, проблем нет с бородой. А я помню, 2014–2016 годы, мы приезжали к одному брату, так он говорит: «Мне вообще перед строем сказали, сбрить бороду». А он отвечает: «Ничего я сбривать не буду. Буду ее носить». Ну, а так, вообщем, конечно, ситуация нормальная, благоприятная. Я, кстати, в том году хотел заключить контракт как капеллан. Но мусульман мало, и они раскинуты. Мы выдвигали предложения, чтобы может быть, со временем собрать мусульман, которые служат, в одно подразделение. Что было удобнее. Но нам сказали, что по религиозным, по другим социальным признакам подразделения не формируют. Сейчас мы много ездим. Недавно был в батальоне имени Шейха Мансура, может, слышали вы? Это чеченский батальон. Я с ребятами являюсь капелланом этого батальона. Капелланов-мусульман у нас где-то 5–6 человек. Раньше мы работали по секторам: Мариупольский, Донецкий, Луганский. Сейчас же есть два сектора: Донецко-Мариупольский и Луганский. У нас в Северодонецке есть наш имам, который охватывает этот сектор. А я живу в Харькове. Что мне? Сел, к примеру, 250 километров – и уже в Счастье. 160 километров – Краматорск. От Краматорска проехать 40–50 километров и уже ты «на нуле». Но, опять-таки, бывает проблема, что мы иной раз не можем находить общий язык с командованием. Вот, к примеру, у меня была история: я приехал в Счастье. Говорю комбату: «Я хочу зайти посмотреть, как наш брат живет». – «Ну, это секретно». – «Послушайте, вот у меня разрешение из Генерального штаба. Можно мы встретимся. Мы помолимся, проведем пятничную молитву». И объясняешь этому, скажем, солдафону: «Ты пойми, мы сейчас побудем у него, помолимся с ним. У него энтузиазма, энергии добавиться. Он летать здесь будет. Понимаете?» – «Нет, у нас не положено. Звони замкомбригу по психологической части». Звоню, так и так, такой-то, такой. – «Нет». – «У меня вот есть разрешение». – «Надо согласовать с комбригом». Говорю: «Я понимаю. Но комбрига нет. Где согласовывать?» – «Ну, хорошо». Еле удалось уговорить. То есть понимаете, есть разные истории, есть разное отношение. Бывает, приезжаешь – сразу тебе и ночевать, и покормить, и всё. Капелланы в 2015–2016 годах – это больше волонтеры. Возили много и всё. Тогда нуждались во всем, и нужно было возить. К примеру, у нас в этом подразделении один человек. Вот мы приехали. Ну, что? Мы же не везем на все подразделение. Если, к примеру, приехал православный церковный служитель – могут весь личный состав построить, он может помолиться с ними. А, к примеру, что я могу сделать? Никому не интересно, никто ничего не понимает. Но мы и не стремимся к этому. Я говорю: «Дайте нам возможность заходить, дайте нам возможность сделать то, что мы делаем. Потому что духовная работа с одним человеком… У нас бывает так, что один человек может замещать тысячу. Есть история из прошлых лет, как попросили одного халифа: «Пришли нам подкрепление». Он прислал пять человек и сказал: «Каждый из них – за тысячу идет». Потому что это действительно были воины, могли руководить, могли видеть ситуацию, лучше, чем 1000 человек.
Скажите, пожалуйста, чем отличается, например, общение с военнослужащим от общения с обычным прихожанином?
S. Putilin: Конечно, отличие есть. Что интересно, у мусульман нет ПТСР. Я имею в виду соблюдающих мусульман. Потому что мусульманин понимает, для чего он здесь находится. Если с ним что-то произойдет, он понимает, почему это произошло. Если он что-то потеряет, значит, это должно было так произойти. Если он погиб – значит, этот человек погиб на пути к Всевышнему, то есть попадает в рай. Есть определенные моменты, которые стимулируют его на то или иное дело, работу. Вот. Но, знаете, о чем бы ты ни говорил, чего бы ты ни касался, все равно в конечном итоге разговор касается войны и сепаров. Вот это общение. Мы говорим о высказываниях пророка Мухамеда или о Коране. Мы обязательно молимся вместе. Когда приезжаем туда, ночуем с ними, живем с ними. Привозим продукты халяльные. Если мы едем, например к крымским татарам, то тут крымские татары собирают какие-то пироги мясные, чебуреки, такое всё. Это мы везем. Они там всех угощают, все чавкают дружно. И там веселье: кто-то что-то рассказывает. А в общем итоге разговор идет-идет, а потом раз – все равно они такие, и только сепары, сепары, сепары. В батальон Шейха Мансура я езжу всегда с такой любовью, с рвением. Потому что действительно, они молятся, соблюдают. У них единственное место, где есть мечеть маленькая. Там всё чисто, убрано. Мечеть – это такая отдельная комната, там коврики лежат. Или, к примеру, прямо «на нуле» есть дом разваленный, но подвал целый. Там есть комнатка, она чистая, убрано, коврики, Коран лежит. Они молятся, читают азан. То есть всё как положено. Верующий человек понимает, что есть Бог и твоя судьба предопределена. А ты, не зная, что тебе предопределено, как должен действовать в этой жизни? Один арабский полководец сказал: «Храбрость не добавит мне жизни, а трусость ее не укоротит». То есть, как бы что бы ты не делал – все равно, если тебе предписано в 40 – ты в 40... Чем же интересна жизнь? Ты не знаешь, когда ты умрешь, и ты должен работать и действовать. Вот они действительно работают, действуют. Хотя всё это граничит с ранениями, со смертями. И поэтому те ребята-мусульмане, которые живут вместе, более интегрированы в общество. А один-два человека больше подвержены страхам, которые передаются со стороны немусульман. Хотя, знаете, один священник сказал: «В окопах невіруючих людей не буває». То есть, в окопах все верят. Но одно дело, когда прилетает пуля и тебя грузит – ты веришь и просишь. А когда это всё отошло – то у тебя как бы и вера отходит. Ты говоришь: «Слава Богу, я спрятался под этим камнем – и туда не прилетело». И ты уже забываешь о том, кто тебе дал эту защиту. Понимаете? А мусульмане, когда сообща, они знают, что это от Всевышнего, знают, что оберег от него. И поэтому они ему благодарны. Мусульмане, которые находится 1–2 человека и где группа – очень сильно рознится.
Еще хотела вас спросить: как относятся к священнику-мусульманину бойцы христианских конфессий?
S. Putilin: Нормально. Вообще нормально.
А как они реагируют, когда узнают? Они расспрашивают, вообще, кто вы?
S. Putilin: Да. Есть расспрашивают, есть интересуются ребята. Разные есть, кому не интересно. Но много ребят задают вопросы: почему так, а для чего так? Однажды мы приехали в Водяное. Там стояли морпехи. И сидит один офицер. Ну, мы туда-сюда. И получилось так, что был я, протестант. Он говорит: «У нас здесь батюшка есть». А кто? Он говорит: «Католик. Сейчас придет». Пришел Андрей Зелинский, мы с ним давно знакомы. Ну, раз уж встретились, пообщались. И этот офицер начал меня спрашивать: «Слушай, а вот как у вас, мусульман?... Ты знаешь, у меня была такая ситуация. Я с одним мусульманином...» Опять-таки, я хочу выделить: мусульмане есть разные. Я говорю о мусульманах, которые соблюдают религию. У нас не принято ни ругаться, ни матом разговаривать. А он говорит: «Та я ему что-то сказал. Так он чуть на меня с ножом. Там целая история была». Спрашивает: «Почему так?» Ну, я объяснил ему, какова причина. Потому что есть уважение. А к матери особенно. У нас считается, что по отношению к матери человек никогда не может выполнить своих обязательств. Никогда. Будешь ты обладать всей землей, всеми богатствами, принесешь кинешь к ногам матери – никогда. По отношению к отцу может человек выполнить свои обязательства, а к матери – нет. Я говорю: «Как ты думаешь, когда ты скажешь какие-то плохие слова, что будет? Конечно, человек будет защищать это всё».
Homeland as Understood by Muslims
Скажите, какое в исламе понимание Родины? И, вообще, спрашивают ли те военнослужащие, к которым вы ездите, обсуждаете ли вы вопросы того, стоит ли защищать и каким образом защищать? Что такое понятие «Родина»? Почему, например, этнические мусульмане считают Украину своей Родиной?
- 10 KPVV is a checkpoint at the entrance into/exit from the ATO/OOS zone.
S. Putilin: Для этнического мусульманина, который родился в Украине, все равно Родина – это Украина. В исламе есть понятие Родины. Я вам расскажу такую историю. Конечно, для нас пример – это жизнь пророка Мухаммеда. Пришел один человек к пророку Мухаммеду и говорит: «Мой сосед хочет на меня напасть и забрать мою землю». Пророк Мухаммед отвечает: «Не отдавай ему». – «Но он будет со мной воевать». Пророк говорит: «Воюй с ним». – «А если он меня убьет?» Говорит: «Ты попадешь в рай». – «А если я его убью?» – «Он попадет в ад». Понимаете? Земля – это то место, которое Всевышний дал человеку для его пользования. Это то, чем вы владеете. Понятно, что мы владеем этим всем как бы пространно, на основании своей жизни. В исламе говорится, что есть три вещи, которые сопровождают человека к могиле: его семья, его имущество и его дела. Две возвращаются и одна остается с ним. То есть семья возвращается, имущество возвращается, которое его семья поделит, и только с ним в могиле остаются его дела. Ты понимаешь и осознаешь, что ничего с этой жизни не заберешь, кроме своих дел и поступков. И если ты родился здесь, земля – это твое имущество, которое Бог дал тебе, потому что ты ее обрабатываешь, снимаешь урожай, кормишься с нее, садишь деревья, строишь дом. Это твоя земля. Вне зависимости от того, сколько у тебя ее есть. Моя Родина – это моя земля, которую я должен защищать. Поэтому мусульмане идут защищать, украинцы и этнические мусульмане, и крымские татары. У меня был такой случай. Служил один араб. Мы к нему ездили, жили там с неделю. Это под Волновахой, КПВВ10 «Новотроицкое». Он закончил в Харькове мединститут (это потом мы узнали) и пошел воевать. Пошел как врач. Потом и в наряды ходил, и всё такое. Этот парень сам с Ирака. И я говорю: «А чего ты пошел? Тут украинцы-мусульмане не идут, а ты пошел». Он говорит: «Я посчитал, что должен пойти защищать эту страну». То есть у него сработал такой инстинкт справедливости. Потому что вообще, справедливость является основой ислама. Если человек более-менее, я не хочу сказать глубоко, понимает ислам, он поступает так. В 2017 году, по-моему, приезжали канадцы. Тогда еще разрабатывалась модель капелланства. И нас всех пригласили: Киевский патриархат, протестантов, баптистов, Московский патриархат, меня, других. Был полковник один, директор капелланской школы Канады. А всего канадских капелланов было человек шесть-семь. Где-то трое из них были точно выходцами с Украины, вернее, их предки были этническими украинцами. Они разговаривали и на украинском языке, и по-английски. Конечно, это было под патронатом Генштаба. Ну, разрабатывалась модель – как, вообще, будут работать капелланы, будут ли они служащими вооруженных сил или как-то по-другому. И что интересно – у капелланов Канады среди имамов есть женщины. Мы с одним из капелланов, Клодом, друзья на Фейсбуке, и вот он показывает фото с выпуска: стоят имамы, у них, форма. Женщина-капеллан, в хиджабе, в платке – ну, как положено. И он мне говорит, что очень много мусульман идут служить в канадскую армию. Понимаете? Но я, вообще, хотел вернуться к тому, о чем мы говорили с вами. Что есть три вещи, которые сопровождают человека. И, получается, ты понимаешь, что с этой жизни ты, кроме дел своих, ничего не забираешь. Только одни дела. Тогда ты понимаешь, что ты должен делать дела только такие, которыми Бог будет доволен. Знаете, я живу в пригороде, в лесу. Вот иной раз в окно смотрю и думаю: святой Бог, ну, как можно допустить, чтобы кто-то здесь ходил, бродил, навязывал свою волю? Ну, это же несправедливо. Вот.
Расскажите, пожалуйста, доводилось ли вам бывать под обстрелами? Какие ощущения, вообще? Не страшно ли?
S. Putilin: Как бы вам сказать? Ну, вообще, страха нет. Не знаю, не потому что бесстрашный, нет. Конечно, я не был под сильными обстрелами, под «градами» не был. Под минометами был, из танчика прилетало. Раз была ситуация у меня в Марьинке. Мы стояли, разговаривали – и снайпер. Тогда мы попадали. Не то, что страх был, а ты понимаешь, что эти вещи, как бы вне твоего контроля. Хотя, я знаю некоторых ребят, хотя это абсурд, которые вообще не носят ни бронежилеты, ни каски, ничего.
Вы одеваете?
S. Putilin: Да, всё есть: и каска, и броник, всё. Но, знаете, я по жизни много видел и раньше. Не то, что нет страха. Просто есть какое-то опасение. Потому что на мне есть обязанности: у меня семья, дети, внуки. Когда я уезжаю из дома – с женой попрощался, с детьми попрощался. Если что-то произойдет: всё, простите меня, я вас простил. Собрался и поехал. Потому что туда едешь – и неизвестно как.
А жена у вас украинка?
S. Putilin: Украинка, да.
А разделяет вашу веру?
S. Putilin: Да, она приняла ислам, где-то в 2004 году. Все, и дети (у меня дочь старшая, ей 32 года), внуки, сыновья – все соблюдают. Женщины в платках ходят.
Changes Brought by the War
Я так понимаю, по возрасту вам пришлось в советской армии служить?
S. Putilin: Служил, да. В 1985 году.
А можете сравнить вот ту атмосферу, которая была в советской армии, и ту, которую вы наблюдаете, когда ездите сейчас?
S. Putilin: Это вообще разные вещи, абсолютно. Абсолютно разные. Даже тут и сравнивать нечего. Хотя вот эти офицеры, командование, смотришь – как будто они оттуда остались. А вот именно ребята – другие. Вы понимаете, тогда в армии кто служил? Ну, юнцы. А сейчас ты приезжаешь в батальон какой-нибудь, а там солдаты – 45, 50 лет. К примеру, их ротному или комвзвода – 22 года. Ну, какое может быть отношение? Он же ему не скажет 50-летнему солдату: «Равняйсь! Смирно! Иди» или еще что-то. Понимаете? Притом сейчас как бы ситуация военная, военное положение. Тут конфликты быстро могут заканчиваться. Если мы с вами повздорили, а потом что-то пролетает, это может быстро закончиться. И это многие понимают. И, кстати, статистика эта есть: о тех, кто на войне. Раньше были «неуставные взаимоотношения». Они выражались, в крайнем случае кто-то ножом мог ударить. А сейчас если что-то пролетело, достало и всё. Война всё списывает. Конечно, по-другому, всё по-другому. Но вот это узколобое командование, которое еще есть, оно никак не может понять. Мы только говорим о реформе армии – она на бумаге, по телевизору. Хотя вроде что-то новое есть. Сравнить, как было год, два назад – нельзя. Есть рост и как бы изменения есть. Но знаете, тот пассионаризм, та энергетика, которая была в 2014–2015 годах – и к чему мы сейчас пришли. Ты понимаешь, что это всё затухло, затухло и затухло. Хотя реформы есть, что-то меняется как бы.
Ну, и в завершение хочу вот о чем спросить. Наблюдали ли вы за собой, за своими ощущениями, как вы изменились под влиянием этих событий: Майдана, войны? Что они значат для вас? Какой новый опыт вы приобрели вследствие этих событий?
S. Putilin: Вы знаете, я и до войны, до Майдана имел отношение к общению с людьми. Сказать, что общаться стал больше или как бы... Ну, может, историй больше интересных. Так, жизненных историй. Бывает, что человек идет как бы покаяться. У нас же нет покаяния. Но бывает так вот человек пришел узнать об исламе или мусульманин пришел. Мы где-то в 2011 году открыли мечеть в тюрьме. В Харькове есть колония и мы там открыли мечеть. Бывало, придет человек, расскажет историю, и ты понимаешь, что по ней можно книгу написать. Мы же с каждым годом, не хочу сказать «стареем» – взрослеем. И вот, может, отпечаток этой взрослости так накладывается, что кажется, что ты что-то приобретаешь. Это какой-то жизненный опыт. А он так, знаете, давит на шею. Конечно, есть изменения. Жизнь – сама интересная штука. Ее оцениваешь как временный этап, на самом деле. И вот в этом временном этапе с одним человеком познакомился, с другим. Понимаешь, что надо участвовать в чьей-то жизни, или в твоей жизни кто-то участвует. Ну, это жизнь.
Я понимаю, что вы принимаете как данность то, как разрешится эта война. А как вы ощущаете, чем она закончится?
S. Putilin: Знаете, два, три года назад я говорил: «Может, еще год и Крым вернется» Сейчас я скажу, что мое ощущение... Я говорю так, что дай Бог, при моей жизни, если Крым вернется. При моей жизни. Не знаю, сколько я жить буду. Так вот чисто физически, знаете, если еще лет 20 поживу, дай Бог, чтобы вернулся. Понимаете, мы всегда себе находим какую-то аналогию, для того чтобы тот или иной вопрос попытаться разрешить. Вот аналогия сейчас – это Путин, его смерть. Мы говорим: «Вот умрет Путин – всё поменяется». И мы начинаем приводить какие-то примеры: а помните, был Сталин, какой он был деспот. После Сталина – Малиновский, Микоян, туда-сюда – быстро все они пробежали. Раз, пришел Хрущев – как поменялось всё. «Хрущевская оттепель», развенчание культа личности и пошло, пошло, пошло. Мы хотим проводить эти аналогии с сегодняшней ситуацией и говорим: вот сейчас с Путиным что-то произойдет. Да, там вокруг него такие же монстры. Но те монстры тоже хотят жить, хотят поменять что-то. И они, может, ему улыбаются, но в то же время его ненавидят. Может быть, и так. Но, мина в одну яму два раза не попадает. А вообще, кто его знает? Поэтому мои ощущения таковы, что Крым вернется, однозначно, вернется. Это исторически. Вернется. Но вот когда. Хотя Донбасс, Луганск, как по моим ощущениям, то это в ближайшее время. Но ближайшее – это не завтра-послезавтра. Может, год, два, три – вот это ближайшее.
Хорошо. Будем надеяться.
S. Putilin: Дай Бог, дай Бог.
Спасибо большое за интересный рассказ.
S. Putilin: Спасибо вам.
Notes
1 Likbez was a term used by the Soviet government to describe the campaign to eliminate illiteracy. In present usage it is synonymous with “basics”, as in “the basics of knowledge”.
2 KhTZ refers to the Kharkiv Tractor Plant, one of the largest enterprises in Kharkiv.
3 Sasha the Stomatologist is informally used as a nickname for Alexander Yanukovych, a son of former President Viktor Yanukovych who is under investigation for corruption and money laundering. The moniker “Stomatologist” is a reference to the younger Yanukovych’s training as a dentist.
4 Sergei Zhadan is a Ukrainian poet, prose writer, translator, volunteer, radio presenter, musician, and public figure who was one of the leaders of the Kharkiv Maidan.
5 ODA refers to the regional administration.
6 After the mass shooting of Maidan activists in Kyiv in February 2014, pro-Russian mass demonstrations began in the southeastern and eastern regions and especially in Kharkiv. Demonstrators did not accept the new government in Kyiv and advocated on behalf of joining Russia. Among the protestors were large numbers of citizens of the Russian Federation, who concealed their citizenship and crossed into Ukraine to protest.
7 Iuzhny Post is a volunteer center formed in the spring of 2014 that was based at Kharkiv’s Iuzhny Railway Station.
8 PTSD people refers to veterans with symptoms of Post-Traumatic Stress Disorder, or PTSD.
9 ASAP Khottabych, or the ASAP Khottabych Charitable Foundation, is a charity whose name is derived from the motto of its members: ASAP, or as soon as possible. The foundation is led by Ilya Lysenko and uses the call sign “Khottabych.”
10 KPVV is a checkpoint at the entrance into/exit from the ATO/OOS zone.
Top of pageList of illustrations
![]() |
|
|---|---|
| Title | With fellow chaplains in Zaitsevo, August 2016 |
| Credits | Photo from the personal archive of S. Putilin |
| URL | http://journals.openedition.org/pipss/docannexe/image/6131/img-1.jpg |
| File | image/jpeg, 353k |
![]() |
|
| Title | With Adam Osmaev and Amina Okueva in Bakhmut, 2016 |
| Credits | Photo from the personal archive of S. Putilin |
| URL | http://journals.openedition.org/pipss/docannexe/image/6131/img-2.jpg |
| File | image/jpeg, 279k |
![]() |
|
| Title | With fighters in Avdeevka, August 2016 |
| Credits | Photo from the personal archive of S. Putilin |
| URL | http://journals.openedition.org/pipss/docannexe/image/6131/img-3.jpg |
| File | image/jpeg, 383k |
References
Electronic reference
Tetyana Privalko, “Interview with Military Chaplain Sergei (Murad) Putilin, Conducted in Kyiv (Ukraine) 26 January 2019 (RU)”, The Journal of Power Institutions in Post-Soviet Societies [Online], Issue 22 | 2021, Online since 19 February 2021, connection on 18 November 2025. URL: http://journals.openedition.org/pipss/6131; DOI: https://doi.org/10.4000/pipss.6131
Top of pageCopyright
The text only may be used under licence CC BY-NC-ND 4.0. All other elements (illustrations, imported files) may be subject to specific use terms.
Top of page








-small120.png)
