• 1 См. статью Евгения Вагина (1938-2009) – уехавшего из СССР в Италию активиста социально-христианског (...)

1Оглядываясь на вторую половину минувшего века (после понятного нежелания изучать нормы позднесоветского литературного этикета) поучительно и важно увидеть официальный и «общественный» образ Достоевского 1950-1980-х на перекрестке истории филологии и истории идей. Каким образом за эти тридцать лет писатель, известный своим неприязненным отношением к революции, оказался в числе главных культурных героев страны «развитого социализма»? Что обусловило эту передвижку и «переоценку ценностей»? И куда делись много раз отмеченная и по-разному подчеркиваемая в 1920-1950-е годы реакционность писателя, его неоднократные и прямые критические высказывания о прогрессе и социализме1 (отмечаемые прежде всего в «Бесах» и «Дневнике писателя», а также «Записках из подполья»)? В этом рассказе, только по касательной затрагивается важная тема «неподцензурного» переосмысления Достоевского, но, конечно, нельзя избежать изложения главных моментов довоенной истории восприятия писателя.

• 2 А. В. Луначарский, «Достоевский Ф. М.», Большая Советская Энциклопедия, т. 23, М., 1931, стб. 332 (...)
• 3 S. Dubrovskaya, «“Бахтин почти мой товарищ...”: о специфике последней волны русской рецепции “Пр (...)
• 4 В. С. Нечаева, «Из воспоминаний об истории основания первого музея Ф. М. Достоевского», Достоевски (...)
• 5 Е. Ярославский, «Достоевский против немцев», Большевик, 1942, 16, с. 38-44. См. подробнее: Ю. В. (...)

2Статья Луначарского в первом издании Большой Советской энциклопедии закрепила «антиреволюционные» характеристики Достоевского; на фоне этого академические штудии Аркадия Долинина, Бориса Энгельгардта или Виктора Комаровича в Пушкинском Доме, или более художественные работы Леонида Гроссмана и Георгия Чулкова (в том числе и в орбите ГАХН) неизбежно идеологически оказывались «во втором ряду2». Вполне соответствовала этому и сдержанная реакция на выход «Проблем творчества Достоевского» уже арестованного (за участие в христианском кружке «Воскресение») Михаила Бахтина – хотя и способный и разносторонний рапповский критик Наум Берковский и сам Луначарский отметили в своих рецензиях неординарность авторского подхода3. После советских юбилейных кампаний в честь Толстого (1928) и Пушкина (1937), на фоне поворота к патриотическим ценностям середины 1930-х годов Достоевский (несмотря на сохранение шлейфа дореволюционных полемик вокруг «реакционного автора») оказался писателем, пусть и с оговорками, включенным в новосоздаваемый канон предшественников социалистического реализма. Музей Достоевского в Москве, где он провел детство и большую часть отрочества, был открыт еще в конце 1920-х годов4. В литературе уже отмечена важность для этого советского присвоения, с одной стороны, европейской и особенно немецкой рецепции Достоевского 1910-1930-х годов, и, с другой стороны, политического контекста Второй мировой войны, в частности статьи Емельяна Ярославского о Достоевском5.

• 6 Д. Заславский, «Литературная гниль: Заметки читателя», Правда, 1935, 20 января; М. Горький, «Об и (...)

3«Реакционность» Достоевского в середине 1930-х годов стала предметом публичной полемики в «Правде» по поводу академического издания «Бесов» между Максимом Горьким и видным публицистом Дмитрием Заславским6. С трибуны Первого съезда советских писателей Виктор Шкловский, на счету которого было огромное число идеологических грехов, начиная с формализма, предостерегал:

• 8 В. Бонч-Бруевич, «Ленин о художественной литературе», Тридцать дней, 1934, 1, с. 15, 18.

4Тогда же в середине 1930-х были опубликованы и воспоминания Владимира Бонч-Бруевича о Ленине, где было подчеркнуто отрицательное отношение вождя к «архискверному» Достоевскому8. Идеологические кампании не вычеркнули имени Достоевского из общего списка «культурного наследия»; он остался пусть в усеченном виде, и в школьной программе. Но при этом место Достоевского было явно ниже Пушкина, Толстого и «революционных демократов», ближе к Гончарову и Тургеневу в ряду «выдающихся художников слова». Уже сорок лет спустя, к середине 1970-х годов Достоевский и в официальном каноне оказался на безусловной вершине, деля первое место разве что с Толстым и Пушкиным.

• 9 П. А. Дружинин, Идеология и филология, Ленинград, 1940-е годы, т. 1, с. 371-382. Дружинин также ука (...)
• 10 См. сборник статей и стихотворений: Пушкин. Достоевский, Пб., Издание Дома Литераторов, 1921; Во (...)
• 11 В. Я. Кирпотин, Ровесник железного века, М., Захаров, 2006, с. 560.
• 12 Д. Заславский, «Буржуазные критики о Достоевском», Иностранная литература, 1956, 7, с. 170-174; В. (...)

5Мы не станем подробно останавливаться на критике «реакционных взглядов» Достоевского второй половины 1940-х годов – когда творчество писателя оказалось явно в тени превозносимых ждановской эстетикой «революционных демократов». Стоит указать на правдоподобную версию Петра Дружинина, что толчком к кампании против Достоевского были не столько доктринальные установки, сколько личное раздражение Сталина печатным превознесением Валерия Кирпотина как автора книги о раннем Достоевском9. Антисемитизм и нелюбовь к буржуазному Западу Достоевского, казалось бы, отвечающие новым ориентирам власти на рубеже 1940-х и 1950-х, не сделали писателя востребованным героем. Утверждение «русского приоритета» и «мирового значения» отечественной словесности в тот период советский образ Достоевского почти не затронуло – время считаться с всемирной славой писателя наступит очень скоро, уже в середине 1950-х годов. Важным поводом стал новый юбилей: 75-летие со дня смерти, неожиданно широко отмеченное в 1956 году. Тридцать пять лет назад столетие со дня рождения Достоевского (1921) было еще временем, когда наряду с наркомовской – пока еще не общеобязательной! – публицистикой Луначарского соседствовали и свободные от большевистской идеологии. торжества и публикации в круге Пушкинского Дома, а также вскоре распущенной Вольной философской академии10. Теперь, параллельно с работой ХХ съезда, статьи центральных газет задавали общий и обязательный шаблон восприятия писателя. Важно и то, что на волне сближения с прогрессивной западной интеллигенцией (вроде Сартра и Пикассо) Достоевский оказался предметом отвоевания у «заблуждающегося» и новомодного экзистенциализма, а не привычного поношения за неслучайную популярность «в реакционых кругах». В дневнике обруганный ранее Кирпотин ехидно отметит в 1956 году, что тон в повороте к Достоевскому задают теперь рекомендации Всемирного совета мира (одной из просоветских и не слишком влиятельных в международном масштабе организаций по «борьбе с ядерной угрозой»)11. Интересно, что писать не только о слабых, но вначале непременно о сильных сторонах автора «Преступления и наказания» стали те же «золотые перья» литературно-политического истеблишмента, что ниспровергали Достоевского-реакционера до войны или еще семью годами ранее: Владимир Ермилов и Дмитрий Заславский12. В то же время упреждающий тон пока оставался весьма ощутим, и Чернышевский с Герценом признавались куда более «своими»:

• 14 Я. М. Строчков, «Современное советское литературоведение о Достоевском», Творчество Ф. М. Достоевск (...)
• 15 Я. М. Строчков, «О статье В. И. Ленина “Партийная организация и партийная литература”», Вопросы и (...)
• 16 Б. С. Мейлах, «Еще об истории статьи В.И. Ленина “Партийная организация и партийная литература”» (...)

6Перемены в восприятии писателя закрепил представительный юбилейный сборник «Творчество Достоевского» 1959 года. Вероятно не случайно, что очень детальный обзор актуальной юбилейной литературы, зафиксировавший в ней отход от прежних идейно-критических тенденций, подготовил сотрудник ИМЛИ Яков Строчков14. Еще несколькими годами ранее именно он опубликовал в оттепельных «Вопросах истории» статью о том, что хрестоматийная для всего советского литературоведения работа Ленина была посвящена именно партийной литературе и потому не должна быть всеобщим ориентиром для понимания художественной словесности в целом15. На такую еретическую «суживающую» трактовку обратил внимание давний специалист по этим сюжетам бдительный пушкинодомовец Борис Мейлах; после критического постановления Секретариата ЦК марта 1957 о «Вопросах истории» специальному осуждению на страницах «Коммуниста» подверглась и эта статья Строчкова16.

• 17 С. Г. Бочаров, «Статьи Ленина о Толстом и проблема художественного метода», Вопросы литературы, 195 (...)
• 18 См.: М. Храпченко, «Мировоззрение и творчество», Вопросы литературы, 1957, 9, с. 89-90 и юбилейную (...)

7Во второй половине 50-х после двадцатилетнего перерыва молодое поколение советских философов и литературоведов как будто снова возвращалось к темам и сюжетам 1930-х, в частности к вопросам соотношения метода и мировоззрения – даже на материалах ленинских работ (как например у С. Г. Бочарова17). Это новое прочтение отказывался принять Михаил Лифшиц – ведущий автор «Литературного критика» середины и конца 1930-х годов, где также ставились вопросы связи мировоззрения и писательского метода. Уже тогда мишенью для выпадов Лифшица и его единомышленников был, в частности, Михаил Храпченко (быстро взлетевший по административной лестнице еще до войны, а уже с конца 1950-х в роли руководителя академического Отделения литературы и языка чутко реагировавший и на повороты научной моды, вплоть до семиотики)18.

• 19 Речь идет о трехтомнике «Теория литературы» (1964-1965). См. воспоминание: П. В. Палиевский, «Вопр (...)
• 20 В 1942-1945 году Фридлендер за «немецкое происхождение» был арестован и смог выйти на свободу благ (...)

8На место прежней критики антиреволюционных взглядов Храпченко в видах новой идеологической конъюнктуры хотел поставить признание писательского мастерства, сместить баланс оценок – но не задумываться о природе связи политической «реакционности» и литературной «зоркости». При этом Яков Эльсберг и другой выдвиженец начала 1930-х Иван Анисимов в роли директора ИМЛИ явно покровительствовали группе молодых тогда институтских теоретиков (упомянутого Бочарова, Гачева, Кожинова19) – тех, кто был инициатором появления второго издания книги Бахтина о Достоевском. Именно насыщение историко-литературным материалом гегелевских положений об эволюции искусства, ставка на развитие идей «органической эстетики» 1830-1840-х, а потом и философия Бахтина дали этой группе советских шестидесятников ключ к пониманию литературы Нового времени – а не историческая диалектика лифшицевского марксизма. Отчасти близкий идейный ход опробовал и Георгий Фридлендер в Ленинграде (в конце 1930-х он был весьма близок с Лифшицем20). В первой половине 1960-х у него выходят, с промежутком в два года, как книга о Марксе, Энгельсе и их воззрениях на литературу (1962), так и монография о реализме Достоевского (1964). В любом случае Фридлендер не претендовал и потом на роль главного или самостоятельного интерпретатора марксистской эстетики, уйдя по сути всецело в область академических штудий классиков – как Достоевского, так и Пушкина. О его книге 1964 года про Достоевского оставил скептическое замечание молодой Иосиф Бродский, который читал ее в Литве:

• 22 Перемены эти фиксировались и эмигрантами, и западными славистами: В. Седуро, Достоевсковедение в СС (...)
• 23 Л. И. Сараскина «“Могут наступить великие факты...”: уроки Достоевского в творческой судьбе А. И. (...)

9В позднесоветском контексте мировоззрение Достоевского, понимаемое в широком смысле, оказалось пожалуй важней его новаторских или напротив, традиционных (даже порой шаблонных) повествовательных приемов. Здесь тоже востребованным оказался полемический контекст спора с зарубежными толкованиями Достоевского, но наступательный и почти изобличительный пыл второй половины 1950-х довольно явно заменяется в 1960-е годы претензией на целостное постижение Достоевского, в отличие от западных будто бы идеологизированных и односторонних трактовок. Когда-то азбучная для марксистов до- и послереволюционных времен плехановская и переверзевская модель, опробованная когда-то на авторе «Воскресения» (частичного признания только «от сих и до сих пор»), была ниспровергнута как «Литературным критиком» 1930-х, так и теоретиками из ИМЛИ конца 1950-х, каждый раз с опорой на ленинские статьи о писателе. Теперь эта стратегия «всецелого» присвоения переносится и на самого Достоевского – сразу против и западных и догматически мыслящих советских авторов, нарочно «акцентирующих» антисоциализм «Бесов». Однако масштаб меняется: речь идет не просто о зеркале «пореформенной русской жизни» или отражении крестьянского мировоззрения (как в случае Толстого), но ответе на актуальные вызовы литературы и политики. Толстой остается в истории. Достоевский – с характерными оговорками о противоречивости, порой болезненности, психологической глубине – вдруг опять делается современным, но совсем не так, как в пресловутом Серебряном веке времен споров вокруг Мережковского или Горького. Любопытно, что даже к нужным советским юбилейным датам (вождя или писателя) прямые ленинские высказывания о Достоевском – и отрицательные и более благожелательные – совсем не являются предметом поминания и перетолкования, уходят из переизданий былых «бронтозавторов» (Храпченко, Мейлаха, Щербины, Рюрикова) на страницы вузовских региональных сборников22. Опыт каторги Достоевского перекликался в сознании шестидесятников с новыми испытаниями середины ХХ века, и, конечно, фигура Александра Солженицына (как автора «Одного дня Ивана Денисовича») выходила на первый план23.

• 24 Ю. Ф. Карякин, «Антикоммунизм, Достоевский и “достоевщина”», Проблемы мира и социализма, 1963, 5, (...)
• 25 Ю. Ф. Карякин, «Правда посюстороннего мира: (К 100-летию романа Ф. Достоевского “Преступление и нак (...)
• 26 См. также: У. А. Гуральник, «Идеи и образы Достоевского в их экранном воплощении», У. А. Гуральник, (...)
• 27 Л. П. Гроссман, Достоевский, изд. второе, М., Молодая гвардия, 1965.
• 28 Е. Р. Пономарев, «Ф. М. Достоевский в советской школе», Достоевский и XX век, М., Институт миров (...)

10Идеологическое переосмысление Достоевского в рамках оттепельного мейнстрима обозначил публицист и философ Юрий Карякин – в неожиданном и характерном месте (там же, где появился и его резонансный очерк о Солженицыне)24. Его статья с явно выраженным гуманистическим прочтением литературного классика вышла в 1963 году в издающемся в Праге международном коммунистическом журнале «Проблемы мира и социализма», который под патронажем Алексея Румянцева стал местом работы ряда передовых советских интеллектуалов, включая философа Мераба Мамардашвили и будущего помощника Горбачёва по международным делам Анатолия Черняева. Немного позднее против «персоналистских» интерпретаций Карякиным «Преступления и наказания» выступил на страницах консервативного «Октября» Михаил Гус, бывший напостовец и автор книги о Достоевском начала 1960-х, которую в переписке с Кожиновым весьма невысоко оценил Михаил Бахтин, тогда же готовивший второе издание своей монографии о писателе25. Интересно, что наследием Достоевского с конца 1950-х начинают интересоваться авторы, ранее тесно связанные с расцветом сталинской культуры: к нему обратились или вернулись уже упомянутые Кирпотин (один из ключевых создателей Союза советских писателей в 1932-1934 годах), Ермилов и Заславский, Гус, кинорежиссер Иван Пырьев (постановщик «Идиота», «Белых ночей» и «Братьев Карамазовых»26). В популярной серии «Жизнь замечательных людей» наряду с объемной книгой Шкловского о Толстом публикуется и итоговый том о Достоевском пера Леонида Гроссмана27. С 1967/1968 учебного года «Преступление и наказание» устойчиво входит в школьную программу, потеснив гончаровского «Обломова» (характерно, что учителя в регионах поначалу жаловались на отсутствие должного числа книг на класс)28.

• 29 Л. А. Шубин, «Гуманизм Достоевского и “достоевщина”», Вопросы литературы, 1965, 1, с. 78-95 (будущи (...)

11Интерес к наследию писателя рос и во второй половине 1960-х, когда определялся курс нового советского руководства после отставки Хрущёва. Очевидным стало существование так называемой «русской партии» не только в профильных литературных ежемесячниках, писательских и культурных организациях РСФСР Важной и объединяющей своим авторитетом была фигура Бахтина (при его жизни, до середины 1970-х) – для «переоткрытия» саранского ученого в столице и мире много сделал Кожинов. Новая редакция книги Бахтина о Достоевском и обсуждение ее среди прочих событий литературоведческой жизни по сути закрыла прежний модус разговоров о реакционной «достоевщине»29.

• 30 О важнейшем месте Достоевского во взглядах позднесоветского «патриотического лагеря»: Н. А. Митрох (...)
• 31 А. Янов, «Загадка славянофильской критики», Вопросы литературы, 1969, 5, с. 91-116; В. Кожинов, «О (...)

12Важно отметить, что не только известные литературные «флагманы», как «Новый мир» или «Октябрь» с «Молодой гвардией», но и профессиональные журналы («Вопросы философии», «Вопросы литературы») стали тогда площадками для постановки общеидеологических проблем на историко-литературном материале30. В «Вопросах литературы» 1969 года обсуждение статьи о славянофильской критике недавнего журналиста Александра Янова уже позволило довольно ясно увидеть три главных линии идеологического спектра: «прогрессистскую» (самого автора, как раз заинтересованного в аналитике национального вопроса XIX века), официальную (с поминанием классовой риторики и интернационализма) и славянофильскую (Кожинов и его коллега по ИМЛИ влиятельный Пётр Палиевский, тоже писавший о Достоевском)31. Задним числом философ Виктор Бибихин так начнет свой мемуарный очерк о работе в Институте научной информации по общественным наукам (там тоже в годы «застоя» стали заниматься Достоевским):

• 33 Г. М. Фридлендер, «Наука о Достоевском сегодня: (Спорные вопросы. Искания. Проблемы)», Русская лите (...)

13Как раз между 1969 и 1973 годами в СССР было очень широко отмечено 150-летие со дня рождения Достоевского33. На торжественном собрании в Большом театре в сентябре 1971 года директор ИМЛИ Борис Сучков (1917-1974), сменивший на этом посту умершего Ивана Анисимова, указал на важный момент соприкосновения автора «Дневника писателя» и советской идеологии – уже гораздо позже «истории Петрашевского» и каторги:

• 36 «Ещё недавно роман считался клеветническим, порочащим революционное движение. Автор был заклеймё (...)
• 37 Именно к этим политическим параллелям обратился Юрий Карякин, в статье о «Бесах» начала 1980-х опи (...)

15Борис Хазанов, будущий эмигрант, специально отмечал, будучи слушателем этой речи в Большом театре, ее неожиданное и острое звучание (как раз в смысле официальной советской реабилитации антинигилизма «Бесов»)36. Акцент на критике «нечаевщины» (почти уже без прежних оговорок) не только позволил единомышленникам Карякина развернуть наследие Достоевского против сталинизма, но и для представителей всех советских идейных течений – ополчиться против Мао, потом Пол Пота37 и несоветского левачества вообще, включая и терроризм наследников 1968 года, и троцкистские идеи. Для того чтобы сделать следующий шаг и задумываться (пока вполголоса) в свете этих тезисов уже и о природе большевизма или марксизма в целом, а не только их «извратителя» Сталина, мешала лишь советская цензура да редеющий хор как официальных, так и все еще активных искренних сторонников Маркса и Ленина. Ведал ли сам Сучков, какого джина он и его новые установки высвобождают, можно судить лишь косвенно. Он не был простым (пусть и высокопоставленным) проводником партийной линии, как Храпченко.

• 38 «“ЦК вскрыл пресмыкательство перед заграницей”», Источник, 1994, 6, с. 76-78 (Сучков был последним (...)
• 39 В. В. Огрызко «“Будет добиваться правды”: Василий Гроссман. Кто и почему запрещал роман “Жизнь и с (...)

16Делавший быструю карьеру в издательском деле и связях с зарубежной печатью первых послевоенных лет Сучков поплатился местом в партноменклатуре и свободой в период усиления бдительности и борьбы с низкпоклонством38. Хотя он после реабилитации вернулся в писательские круги через достаточно ортодоксальный журнал «Знамя» (и, в частности, первым «завернул» роман Гроссмана «Жизнь и судьба»39), тенью своего руководителя Вадима Кожевникова он не стал. Сучков немало сделал для советской литературной культуры как один из кураторов переводов и изданий классики западного модернизма (Пруста, Кафки), а потом и «Иосифа и его братьев» Томаса Манна. По стилю его работы были тоньше и живее трудов специалистов схожего профиля и веса – Романа Самарина и Тамары Мотылёвой; при этом к известным московским зарубежникам-вольнодумцам вроде Льва Копелева или Льва Осповата он тоже совсем не был близок. Фигура Достоевского для него не была проходной. Давний сотрудник ИМЛИ, специалист по английской классике и американской новой критике Дмитрий Урнов вспоминал в своих недавно вышедших мемуарах о неожиданном признании институтского директора:

• 41 Г. М. Фридлендер, «Достоевский, немецкая и австрийская проза ХХ века», Достоевский в зарубежных (...)

17В книгах Сучкова о реализме как «открытой системе» Достоевский выступает в виде автора, задающего приемлемую и при этом связанную с традицией убедительную альтернативу исканиям модернистской прозы. Конечно, Сучков тут совсем не был одинок: схожим образом писали о Достоевском и Фридлендер, и его ленинградский коллега Виктор Днепров41.

• 42 Д. С. Лихачев, «Внутренний мир художественного произведения», Вопросы литературы, 1968, 8, с. 74-8 (...)

18С конца 1960-х после работ Бахтина и статей Д. С. Лихачёва категория «художественного мира» становится своего рода ключом к единству метода и мировоззрения того или иного автора42. Представления о Достоевском как воплощении нового типа реализма (отличного от толстовского и далеко выходящего за бальзаковский «эпопейный» образец «Литературного критика») стали к концу 1970-х почти общим местом – соответственно прежние «конкуренты», вроде Гончарова или Тургенева, теперь уже совершенно не могли состязаться с ним именно по части актуальности. Эту востребованность Достоевского, с одной стороны, отмечал в своем дневнике чуткий к общественным настроениям Лакшин:

• 45 См., например: В. В. Агеносов, Генезис философского романа, М., МГПИ, 1986, с. 90-122.

19С другой стороны, Достоевский всегда был в чести у взыскующих особого рода «метафизики» критиков, авторов книг и статей о советском философском романе, и камертоном тут оставался Леонид Леонов с его уже давней репутацией «красного Достоевского»45. В интервью болгарскому журналу в 1969 году он сформулирует этот тезис о Достоевском-«победителе»:

• 46 Л. М. Леонов, Литература и время. Публицистика, М., Московский рабочий, 1976, с. 331-332.

20Пророческое смятение Достоевского, провидевшего нынешние дни и нас с вами, создало... совершенный инструментарий, – чтоб не появлялись из-под наших рук идолы глухонемые, смотрящие в дымную даль грядущего и не кричащие об увиденном46.

• 47 Оборотным, но до самого конца 1980-х скрытым, параметром этого умонастроения был антисемитизм. Каря (...)
• 48 Можно сравнить тональность двух обзоров: Ю. Селезнёв, «Постигая Достоевского: “юбилейная” литерат (...)
• 49 В. Я. Лакшин, «Дневник», Дружба народов, 2004, 11 (записи от 27 и 31 октября 1971 года).
• 50 Д. В. Стариков, Перечитывая классику. Наблюдения. Размышления. Полемика, М., Советский писатель, 1 (...)
• 51 «Патриотическая» версия биографии рано умершего Селезнева: Ю. М. Павлов, «Русский витязь на Третье (...)
• 52 Ю. Селезнев, Достоевский, М., Молодая гвардия, 1981; Ю. Селезнев, В мире Достоевского, М.,Современ (...)
• 53 Благодарю Илью Кукулина за напоминание о важности этой «драмы идей», в центре которой – редакцио (...)

21«Истина народная», «национальная душа», «национальная мысль» упомянуты в приведенной выше цитате не просто для красоты слога. С середины 1960-х годов Леонов выступает как один из покровителей и последовательных защитников «русской партии», где именно народ/нация выступает как фигура абсолютно преобладающая47. И Достоевский с его отмеченной «модерностью» важен одновременно как выразитель этого национального принципа, особенно как автор «Дневника писателя». Десятилетие между юбилеями 1971 и 1981 годов становятся временем растущего присвоения Достоевского именно «русской партией», хотя монополии на создателя «Бесов» у публицистов «Нашего современника» и единомышленников Кожинова и Палиевского, конечно, не было48. Очень важно отметить, что их оппоненты последовательно избегали самоопределения в качестве «либералов»; так в связи со своей юбилейной лекцией о Достоевском в конце октября 1971 года Владимир Лакшин, изгнанный из «Нового мира» сподвижник Твардовского, запишет в дневник крайне негативный отзыв от самодовольной московской либеральной интеллигенции, далекой от традиций XIX века и равнодушной к ним49. Достоевскому посвящают разделы книжек даже авторы из младшей генерации ортодоксов с совершенно одиозной репутацией, вроде Дмитрия Старикова (1931-1979) из кочетовского «Октября» и «Знамени» – без ермиловского тона или переверзевских социальных характеристик50. В разреженной общественной атмосфере второй половины 1970-х обращение с наследием становится полем битвы «прогрессистов» и «почвенников»; большой резонанс получила дискуссия конца 1977 года «Классика и мы», где именно новаторы 1920-х, вроде Мейерхольда, и новые театральные постановщики, например А. Эфрос, оказались для неославянофильского лагеря удобной мишенью в деле защиты традиции и попираемой «истины народной». Особенно выделялся в нем критик и литературовед Юрий Селезнёв (1939-1984), заговоривший, ни много ни мало, об будто бы уже ставшей фактом третьей мировой войне против «нашего» мировоззрения50. Личной темой Селезнёва, помимо современной литературы, к тому времени стал Достоевский (он ориентировался на своего наставника Кожинова, который еще в 1978 году предложил отказаться от чрезвычайно широкого применения термина «критический реализм»)51. В канун юбилея вышла его книга очерков о писателе и, главное, новая биография Достоевского в редактируемой им серии «ЖЗЛ» (она сменила том Л. П. Гроссмана)52. Фридрих Горенштейн еще в пьесе 1973 года «Споры о Достоевском» (она не могла быть ни поставлена, ни напечатана) дал срез тогдашних московских версий отношения к писателю за цензурным фасадом, подчеркнув растущую силу и популярность русско-национальной и порой прямо антисемитской трактовки наследия писателя53.

• 55 В. Кожинов, «И назовет меня всяк сущий в ней язык...»: (Заметки о своеобразии русской литературы (...)
• 56 А. Ланщиков, «Великие современники: Достоевский и Чернышевский», Наш современник, 1981, 11, с. 17 (...)
• 57 У Померанца, выпускника ИФЛИ, ориентированного на Л. Пинского и В. Гриба, перед арестом конца 1940- (...)
• 58 У. А. Гуральник, С. С. Дмитренко, Год Достоевского, «Обзор журнальных публикаций, посвященных его (...)
• 59 Ю. Суровцев, «Полемические маргиналии, или Кое-что о методологии литературно-критического своеволия (...)

23Составленный Селезнёвым специальный номер «Нашего современника» (№11), посвященный Достоевскому, вызвал в конце 1981 года критику партийных кураторов литературного процесса55. Если в 1930-1950-е Достоевского противопоставляли революционным демократам, то в первой половине 1980-х на страницах «Нашего современника» и опубликованной позднее книги Анатолий Ланщиков всячески сближал Чернышевского, своего главного героя, и Достоевского как выразителей будто бы схожих эстетических устремлений56. На страницах «Вопросов литературы» в обзоре юбилейной периодики, подводя итоги «года Достоевского», Уран Гуральник (1926-1989) – давний сотрудник ИМЛИ еще со времен Анисимова и автор работ о Достоевском и славянофильстве – поминая немалые успехи и достижения, все же отметил, что «в ряде публикаций обнаруживается стремление сгладить коренные противоречия между Достоевским и его оппонентами из радикального лагеря, остроту их принципиальных несогласий, притушить накал полемики, вполне объяснимый исторически социально-политической ситуацией 60-х годов» 57. Гуральник сочувственно ссылался на высказанные ранее критические мнения о публикациях соратников Кожинова у критика и редактора Юрия Суровцева (который как раз много занимался национальными литературами СССР) или у профессора МГУ Василия Кулешова (даже на страницах «Правды!») 58. В 1982 году, уже после юбилея в специализированном ИНИОНовском сборнике выходит большая статья единомышленниц Бибихина Ренаты Гальцевой и критика Ирины Роднянской о первых шагах «мемориализации» Достоевского в 1880-е годы, где именно Владимир Соловьёв представлен как наиболее последовательный продолжатель идей писателя59.

• 60 Р. А. Гальцева, И. Б. Роднянская, «Раскол в консерваторах (Ф. М. Достоевский, Вл. Соловьев, И. С. (...)

24Критика «достоевщины» из обязательной даже во второй половине 1950-х уже в 1970-е меняется на стратегию противоположную: почти полного присвоения Достоевского, которого авторы разных лагерей пытаются, пусть и в своих системах координат, сделать так или иначе союзником своей версии советской идеологии. Недавние реплики Шкловского и тем более Ермилова про «ренегатство» или «мрачные стороны» становятся уже просто невозможны. Эту линию присвоения «нашего классика» развивают философы, вроде Юрия Кудрявцева; хотя наиболее сведущие авторы разных поколений, как автор очень неожиданной для 1960-х книги Яков Голосовкер или Григорий Померанц (последний – уже преимущественно в тамиздате), затем и бывший «младотурок» Юрий Давыдов, не старались ставить знак равенства между идеями Достоевского и марксизмом60.

• 61 Перемены в советском восприятии Достоевского фиксировались в западной литературе в контексте «холо (...)
• 62 А. В. Архипова, «Как мы издавали академического Достоевского», Достоевский и мировая культура, аль (...)
• 63 И. Л. Волгин «Достоевский и царская цензура: (К истории издания “Дневника писателя”)», Русская лит (...)

25Это явление – «перехват» Достоевского литературными критиками или политическими публицистами (как Карякин), актуализация его творчества философами, а не филологами – признак востребованности, которая несколько оттеснила литературоведческую работу на второй план (поэтому мы не рассматриваем в нашей статье весьма разные и заслуживающие отдельного и подробного анализа работы Я. О. Зунделовича, К. И. Тюнькина, Л. М. Лотман, Б. О. Кормана, Р. Г. Назирова и других, которые уже к середине 1980-х радикально обогатили советское достоевсковедение даже по сравнению с поздними работами А. С. Долинина или М. М. Бахтина середины 1960-х)61. Между тем под руководством Фридлендера в Пушкинском Доме в 1970-1980-е, с некоторыми перерывами издается «Полное собрание сочинений» Достоевского (массовым тиражом), включая и весьма «заряженные» идеологически тексты; начинает регулярно выходить сборник «Достоевский. Исследования и материалы»62. Изучение наследия Достоевского преимущественно историческими методами в позднесоветские годы (у дочери поэта Валентины Твардовской или у Игоря Волгина) позволило отчасти снять завесу недоговоренности, запретности с прежде «щекотливых» тем отношения писателя к идеям Каткова или Победоносцева63.

• 64 Б. И. Бурсов, Личность Достоевского: роман-исследование, Л., Советский писатель, 1974 (многочислен (...)
• 65 «Личность Достоевского: Проблемы ее экранного воплощения», Искусство кино, 1981, 5, с. 69-95. О сов (...)

26Широкое и массовое освоение Достоевского в 1970-е отразилось и в спорах вокруг «психологизированной» биографии писателя, автором которой был ленинградский литературовед старшего поколения Борис Бурсов (1905-1997)64 и в появлении к юбилею 1981 года художественного фильма «26 дней из жизни Достоевского» (об обстоятельствах женитьбы писателя на А. Г. Сниткиной65). Достоевский не сходит с подмостков ведущих советских театров (за исключением «Бесов»), музеи писателя открываются в Ленинграде (1969/1971) и Старой Руссе (1981), а также Омске (1983). В ряде случаев они становятся и прибежищами полуразрешенной «второй культуры», например, для литературного «Клуба 81», благодаря писательнице и сотруднику ленинградского музея Белле Улановской.

• 66 Д. М. Урнов, Пристрастия и принципы: спор о литературе, М., Советский писатель, 1991 (с написаннои (...)

27К середине 1980-х годов по сути любые прежние оговорки о реакционности мировоззрения Достоевского если не исчезают вовсе, то уходят в тень специальных изысканий. Вместо марксистского анализа художественных или политических идей писателя в центре наиболее оригинальных трактовок оказался либо гуманизм и неприятие подавления человека человеком (у «прогрессистов») либо органическая правда народного бытия (у «почвенников»). Про классовые ценности, историческую определенность или противоречивость «демократического характера» творчества писателя вспоминали лишь в том случае, если изложение принципов одной их двух указанных выше программ становилось слишком лобовым, почти провоцирующе декларативным. Те, кто в 1970-е или даже 1980-е пытался работать в общих категориях довоенного «Литературного критика», в итоге приходили либо к парадоксальной «антипрогресситской» эссеистике в духе Дм. Святополка-Мирского (как Дмитрий Урнов), либо еще раньше – к идеям либерального христианства, близким Ирине Роднянской или Сергею Аверинцеву (как Игорь Виноградов, бывший сотрудник «Нового мира» времен Твардовского)66. Ни Карякин, ни тем более Кожинов, ни даже знающий предмет – и классический марксизм и наследие писателя – досконально Фридлендер не стремились уже всерьез представить во второй половине 1980-х годов свое прочтение Достоевского, умудренное годами разносторонних штудий, как марксистское.

• 67 На обложку мюнхенского журнала времен перестройки анонс материала бывшего поклонника и и исследова (...)

28Под занавес перестройки, вероятно, именно Достоевский оказался наиболее политически востребуемым из русских классиков XIX века: отсылка к слезинке ребенка, казалось, перечеркнула все семидесятилетние усилия по строительству социалистического хрустального дворца. Написанное после Второй мировой войны итоговое эссе Томаса Манна о писателе было названо им «Достоевский, но в меру» – когда же из идей создателя «Братьев Карамазовых» на его родине попытались сделать меру исторического опыта, сам этот опыт оказался обесцененным, по сути аннигилированным67.

• 68 А. С. Ципко, «Пути советской интеллигенции к российскому консерватизму (О стихийном антикоммуниз (...)
• 69 Ср. обсуждение упомянутой выше книги Карякина 1989 года «Достоевский и канун XXI века» (фактическ (...)

29Выражаясь весьма метафорически можно было б сказать, что вполне, казалось бы, присвоенный советской идеологией «изнародованный» Достоевский смог отомстить идейным потомкам нигилистов. Александр Ципко, чьи статьи о марксизме рубежа 1988 и 1989 годов стали фактором важных сдвигов общественных умонастроений, в последующих работах всегда подчеркивает важность именно Достоевского для начальных сомнений интеллектуалов своего поколения в состоятельности марксистского проекта – еще в среде ЦК ВЛКСМ второй половины 1960-х (опоры как будущей «русской партии», так и в меньшей степени, «демократов»)68. Удостоенный как раз к 1990-му году завершенного «Полного Собрания сочинений» Достоевский и для «либералов», и для «патриотов» открыл дорогу к безоговорочной рецепции «Вех» и принятию «послеархипелаговского» Солженицына в Советском Союзе кануна его крушения69. Это конечно не означает правоту давних предостережений Ермилова, Заславского, Храпченко или Гуса (про советско-цензурное «но в меру») – скорее говорит о важности Достоевского как зеркала самоликвидации русской революции на исходе ХХ века.